Я никогда не любил убивать, но иначе не мог

Языки пламени раздувались, слизывая те немногие звезды, которые были видны среди толстых столбов дыма. Люди стояли на площади и заворожено смотрели, как горели костры, я тоже не мог сделать ни шагу. Какое-то дикое, первобытное чувство уважения к огню заставляло стоять и смотреть, как в безумной пляске корчатся привязанные к деревянным столбам женщины. Я стоял и не мог ничего сделать, хотелось кричать, броситься в лицо стихии и развязать их, или хотя бы задушить человека, который стоял на помосте и раздавал благословления с елейным видом, но тело мое стало безвольным, к тому же я ничем не мог помочь несчастным. По всей стране горели костры, разъяренная зомбированная толпа бросала камни в окна домов, намекая на то, что богатства хорошо было бы отдать церкви, а тысячи людей скрывались дебрях лесов, спасаясь от Инквизиции. Многие не одобряли этот произвол, но противостоять открыто решались лишь единицы. Я, как и любой человек, не хотел бы кончить жизнь в пыточной камере или сгореть. Другого пути нет, и каждый это знает. Те, кто публично бросает вызов – безумцы. Из яростно шипящего огня показалось знакомое лицо; я пригляделся и остолбенел: рыжая, а в отблесках пламени и вовсе красноволосая девушка изгибалась так же гибко, как и принесший ей смерть жар. Она кричала и плясала языческий танец, пытаясь спастись и потеряв надежду на жизнь, не думая ни о чем и не проклиная палачей, потеряв всю человечность и став диким, загнанным в угол животным. Запах паленой кожи и волос стал нестерпимым, ее волосы воспламенились, образовав нимб над головой девушки. Он был ярче, гораздо ярче, чем природный цвет, который я видел лишь несколько раз. Воображение рисовало подробности одного вечера: девушка, чье имя я даже не удосужился запомнить, сменив его на множество таких же мимолетных видений, смеялась мило и жизнерадостно, обнажая беленькие зубы, которыми она могла по праву гордиться и загорелое плечо. Сейчас она тоже смеялась, но обреченно и истерично, запрокидывая голову и закрывая глаза. Смех отпрыгивал от пламени, разливаясь над площадью, наполнял собой все, что только можно было наполнить, заставлял сердце сжиматься в маленький горький комочек. Казалось, умирал сам Сатана, но на самом деле он стоял рядом, смотрел на все это и снова убеждался, что у дьявольского отродья нет души: человек, у которого она есть, не может так встречать гибель. Великий Инквизитор казался еще меньшим человеком, чем эти неодетые и изуродованные существа, и, чего скрывать, не только казался. Я, не понимая, что делаю, схватил камень и бросил в сторону его помоста. Снаряд утонул в раскаленном море, не достигнув цели. Я бросился прочь, в раскрытые пасти темных улиц, не смотря под ноги и не думая, куда бежать. Все равно, в какую сторону, лишь бы подальше от этого кошмара.