Ибо вымысл идолов – начало блуда, и изобретение их – растление жизни. Прем.14,12
-----------------------≴ ≵-------------------------------
— …Я купил новый джойстик, так что мы сможем сегодня сыграть в приставку у меня! — Ты видела это? Боже, кто ее учил одеваться? — Она была пьяна, когда выкладывала эту фотку? — и две подружки заливаются смехом. — Джуне, сигареты есть? — Купи уже наконец свои, достал постоянно стрелять, — ворчит одноклассник где-то за спиной. Юнхён опускает голову на сложенные перед собой руки и прикрывает глаза, пытаясь абстрагироваться. И, минуту спустя, болтливые одноклассники превращаются в однотонный белый шум. Вечная складка между бровей наконец расправляется, опускаются и расслабляются напряженные плечи, и дышит он, как будто бы, медленней. Даже в переполненном людьми классе он нашел себе убежище за первой партой у окна. Первые месяцы учебы парень с соседнего ряда пытался пару раз с ним о чем-то заговорить, но в очередной раз увидев безразличное, скучающее лицо, просто стушевался под тяжелым взглядом одноклассника и больше не обращался к нему, даже если нужен был ластик. Тот в свою очередь тоже не спешил сблизиться хоть с кем-нибудь. Ему были далеки все их подростковые переживания: новые игры? — скука; новые сплетни? — мерзость; девушки? — шумные. Это даже не раздражает. Ему плевать на них. И вскоре это чувство стало взаимно: одноклассники быстро привыкли к угрюмому и молчаливому шатену в первом ряду. — Юнхён, эй, Юнхён! — кто-то настойчиво пихает его в плечо. — Алё — алё, приём-приём! Шумный выдох. Плечи снова напрягаются. Сон нехотя отрывает голову от рук и поднимает глаза на своего одноклассника-двоечника. — Дай алгебру. — Ага, ага, дай списать, — поддакивает ему второй. Как же они его достали. Он вздыхает и отворачивается к окну. Единственное на что парень смотрел хоть с толикой заинтересованности был пейзаж за окном, который, конечно, не самый лучший, но Юнхёну он нравился больше, чем окружающие его здесь люди. Внизу, на заднем дворе школы, стояли мусорные баки в окружении нескольких деревьев. Это была местная курилка: добрая половина всех учащихся постоянно терлась возле грязных и вонючих баков; дымят как паровозы, совсем не заботясь о том, что окна одного из классов выходят именно на эту сторону. — Алё, я с тобой разговариваю, хули ты отвернулся? Юнхён получает очередной тычок в плечо. А потом еще один. И еще. И каждый новый день не отличается от предыдущего: тычки утырков-двоечников, требующих к себе внимания, безразличие одноклассников к происходящему у них под носом, отсутствующий взгляд преподавателя, устремленный куда-то в бездну. Сона не интересует жизнь всех этих людей вокруг: так почему же им должно быть дело до него? Игнорирование проблемы в виде тычков в свою спину, конечно, не решение, но им же когда-нибудь надоест, не правда ли? Им всегда надоедает. Через две минуты один ударит кулаком ему в плечо; еще через две, второй отвесит подзатыльник, пока первый копается у него в сумке; через пять минут пустых поисков и разбрасывания его вещей по классу, они уйдут, прощально впечатывая его лицо в парту от досады. — Эй, придурки, отстаньте от него, — влезает в их «разговор» еще кто-то. — Слышь, принцесса, играй дальше с девочками. Твоего папика здесь нет, чтобы защитить тебя, — гогочут двоечники в ответ. «Принцесса» мило улыбается одноклассницам, извиняется и говорит, что сейчас придет, как только поговорит с этими лоботрясами и со сияющей улыбкой направляется в сторону парты, за которой сидит Юнхён. Подойдя к ним и не изменившись в лице, он тихо рычит им: — Я сказал: «Отъебитесь от него», что вам было непонятно в этой фразе? — Мелочь, — самый крупный из них двоих, что все это время тыкал в плечо Сона, смотрит на подошедшего одноклассника сверху вниз, — завали хлебало. А то сейчас получишь, а защитить тебя здесь некому. Юнхён наконец обращает внимание на разразившуюся возле него драму, в главной роли которой был щуплый Донхёк со смешным хвостиком красных волос на макушке. Но тот стоит твердо, щурит глаза и чуть ли не скалится, что выглядит очень комично с его милой прической. «Что он делает? Джуне ведь и вправду здесь нет…» — оглядываясь по сторонам, думает Юн. Салли не произносит ни слова, а просто бьет под дых стоящего перед ним парня. — Чтобы тебе въебать, мразь, хватит и одного меня, — шипит он скрючившемуся однокласснику в лицо. — Съебались отсюда оба, — и заканчивает он своей фирменной милой улыбкой. Сон восхищенно смотрит на него, но не бормочет слова благодарности в спешке. Он внимательно следит за тем, как меняется лицо одноклассника с жесткого и резкого на милое и лучезарное, с небольшими щечками. Донхёк дружески похлопывает его по плечу и, удостоверившись отсутствию задир рядом, возвращается к одноклассницам, восторженно охающих и ахающих. — Донхёк, мы так перепугались! — взвизгивает одна, тут же хватая его руку осматривая на наличие несуществующих ссадин. — Ты был так крут! — восторгается вторая. — Я так испугалась! — влезает третья. Юнхён смотрит на плохую игру девушек и впервые, наверное за все обучение в старшей школе, улыбается, пытаясь это скрыть в кулаке. Но Донхёк видит все: собравшиеся морщинки у внешних уголков глаз из-за широкой улыбки, мелко подрагивающие плечи из-за беззвучного смеха и заинтересованный блеск карих глаз.-----------------------≴ ≵-------------------------------
Юнхён смотрит на листок с тестом на профориентацию и впервые в своей жизни не может ответить ни на один вопрос. «Если бы я был ученым, мне больше понравилось…» Какой ответ ему выбрать? Публикацию статей? Выступление на конференциях? А почему нет еще вариантов? И на что вообще ориентироваться при выборе ответов? — Вы должны выбирать ответы по принципу — что больше подходит вам, что вам больше нравится, — лениво и монотонно изрекает преподаватель, развалившись на стуле и вытянув скрещенные ноги. «Что мне больше нравится?» Задавая вновь и вновь вопрос из теста, он рассеянно осматривает класс в поисках ответа, пытается уловить хоть какой-то отклик внутри себя. Большим пальцем он хаотично жмет на колпачок автоматической ручки, пока в его черепной коробке идет мозговой штурм. Одноклассница смотрит пристально на источник шума и, когда прыгающий по макушкам пишущих подростков взгляд Юнхёна останавливается на ее сердитом лице, она демонстративно цокает и закатывает глаза. Парень подражает ей: также театрально размыкает ладонь над партой, держащую до этого момента ручку, и закатывает глаза. Он соврет, если скажет, что его абсолютно ничего не интересует в этой жизни. Сона всегда тянуло к красивым вещам: нравятся касаться затвердевших красок картин, написанных маслом, двигаясь от мазка к мазку; нравится трогать холодный и безупречно-белый мрамор статуй; скользить кончиками пальцев деревянной мебели, ощущая гладкость лака или природную шероховатость. Бесцельный осмотр класса заканчивается, когда взгляд Юнхёна спотыкается о сгорбленную худощавую фигуру Донхёка. Он бы с удовольствием коснулся и его: пропустить сквозь пальцы ярко-красные пряди; провести по коротко стриженному затылку, ощущая мягкую колкость волос и бархатистость кожи; рукой провести по голому плечу, отмечая в памяти каждую родинку; обвести выступающую косточку на запястье; и попытаться разгладить морщинки над суставами тонких пальцев, хоть ему это и не по силам. Но это невозможно ведь? Это, как минимум, странно и никак не вписывается в рамки проходимого теста на профориентацию. Он внимательно изучает напряженную фигуру одноклассника. Донхёк то хмурится, то улыбается, обводя ответ теста, то прикусывает нижнюю губу, устремляя свой взгляд куда-то в пустоту, то снова сгибается над листом — любой его жест произведение искусства для Юнхёна. Звенит звонок. А в его листке нет ни одного отмеченного крестом ответа. И это первый на его памяти тест, который не сделал Сон Юнхён. Он так и сидел, разглядывая исподтишка одноклассника. И даже, идя домой, его мысли крутились только вокруг него. Донхёк становится его навязчивой идеей. И в попытке одернуть себя, всматривается в лица прохожих. В центре, да и в час-пик, кого только не увидишь: офис-менеджеры, подростки-школьники, студенты-фрики — но никто из них не вызывает интереса у него. Нет, не так. Никто не приковывает его внимание также, как и Донхёк. — Все понятно с тобой, Сон Юнхён. Ты маньяк-извращенец. Не меньше, — говорит своему отражению в витрине кондитерской. — Интересно, ему нравится сладкое? — рассматривает глянцевую глазурь выставленного торта. — Я, наверное, смог бы приготовить ему что-нибудь? С минуту еще разглядывает разнообразные бисквиты с воздушными пиками крема. А в следующую уже можно разглядеть в отражении витрины его красное лицо с выпученными глазами, показывающее весь ужас от собственных мыслей. А еще уши краснеют моментально. Подросток смешно дергается: выпрямляется, одергивает пару раз на себе форменный пиджак, поправляет сумку на плече, сует руки в карманы черных брюк и быстро удаляется в сторону дома, не поднимая головы. Дома, как всегда с улыбкой, его встречает домработница Дора. Каждый раз она пытается помочь своему воспитаннику помочь снять верхнюю одежду, но Сон всегда убирает ее заботливые руки от себя. — Я сам могу, — бурчит под нос, — не маленький же. — Дай хоть повешу сама в шкаф. — Успокойся, — он надевает тапочки и скользит к шкафу в прихожей, — ты, наверное, целый день на ногах, — и вешает пиджак на вешалку в шкаф. Дора, пытается заверить его, что почти ничего не делала сегодня. Гладит подростка по волосам, спрашивая, как прошёл у него день, поправляет фартук и торопит того на кухню обедать. Юн ковыряется вилкой в тарелке, бесцельно листая ленту в соцсети на телефоне. — Оторвись и поешь нормально, — сетует на него женщина. Сон, не отрывая своего взгляда от экрана, где пестрят картинки с выпечкой, помолчав ещё пару минут, наконец смотрит на её сосредоточенное и хмурое лицо, спрашивая: — Ты можешь меня научить делать кексы? Лицо Доры мгновенно меняется: брови поднимаются, а губы немного приоткрываются в удивлении, но она тут же себя одергивает, снова расплываясь в доброй, почти материнской улыбке. — Конечно, Юни. Покажи мне, что ты там хочешь приготовить? Юн хочет сделать несколько милых кексов, с кремом и разноцветной посыпкой. И сильно расстраивается, когда запеченное тесто, словно пытаясь сбежать, разбивает глянцевую коричневую корочку и вырывается на свободу некрасивым бугром. А замешанный крем недостаточно густой и просто разливается по кексам. Он сосредоточенно смотрит на этих маленьких ванильных уродов с потекшей посыпкой, хмурит густые брови, поджимает пухлые губы, чешет нос грязными руками, размазывая по нему сливочный крем. Дора хохочет, смотря на своего ученика, подбадривающе хлопает его по спине, приговаривая: — Не переживай, первый блин — всегда комом. Второй раз будет лучше. Юнхён еще больше хмурится и решает, что такое убожество точно не понравится Донхёку. Дора по-матерински улыбается, наблюдая, как он зло вгрызается в приготовленные кексы, шумно прихлебывая чай из кружки, тянется к нему через стол и касается указательным пальцем его лба, разглаживая складку между его бровей. — Хватит так сердится, это всего лишь кексы, — мягко говорит она. — Дело не в кексах, — резко отвечает парень, смотря на нее исподлобья. — А в чем тогда? Он тяжело вздыхает, делая свой взгляд мягче, и решает не отвечать. Он все выходные читает советы на форумах по кулинарии, и на третий раз у него выходят довольно симпатичные кексы с не растекающимся по ним ванильным кремом и посыпкой.-----------------------≴ ≵-------------------------------
Юнхён, сгорбившись, сидит за своей партой, опустив подбородок на руки, скрепляя их за шеей в замок, украдкой посматривает назад, на парту Донхёка, где стоит белоснежная коробка. Короткие ногти впиваются в кожу на загривке все сильнее, он жмурится и отворачивается к окну и отказывается верить в то, что все-таки сделал это. Беспокойные мысли в его голове все сильнее затягивают его в яму под названием: «смущение и стыд». Внутри себя Юнхён резко орет, в попытке выпустить пар, распахивает широко глаза и смотрит в окно. Внизу, на заднем дворе школы, все также стояли мусорные баки, выкрашенные в зеленый: они были все исписаны и в мелких черных точках от затушеных об них сигарет. И не сложно было представить то, как воняло возле баков гнилью, табаком и сыростью осени. Парень замечает там знакомую ярко-красную макушку. «Донхёк!» — восклицает он внутренне, дергается немного вверх и даже выпрямляет спину, но, заметив свою реакцию на одноклассника, одергивает себя, сильнее впиваясь ногтями в кожу. Он крутится возле этих вонючих и грязных баков и что-то забрасывает в них. Но на мгновение красная макушка замирает, оборачивается, смотрит вверх прямо на Юна и прикладывает указательный палец к губам. Брюнет никак не реагирует на это, даже не кивает и не моргает в знак немого уговора. А минутой позже уже наблюдает, как ярко полыхают эти два бака, полностью набитые мусором, состоящим из коробок, сухих веток и листьев. Это было красиво. Единственная красивая вещь в этой затхлой школе. Юнхёну даже стало не по себе от мысли, что его скоро потушат. Но он решил ловить момент и не отрывал своего взгляда от разрастающегося пламени. Искры летели в стороны, казалось, он может услышать треск сучьев и глухой звук проваливающегося мусора вглубь расколившегося металлического бака. — Привет. Кто-то пытается отвлечь Юна от созерцания, потому он не отвечает и игнорирует все последующие вопросы. — Эй?! — Ты меня слышишь? — Помнишь меня? Юнхён замечает еле заметное отражение в стекле окна. Волосы парня почти сливаются с обезумевшим огнём на улице. Он оборачивается, внимательно смотрит на парня перед собой. У незнакомца и вправду такие же яркие, как пламя, волосы. — Я — Ким Донхёк. Брови Сона дергаются на секунду вверх. — Или Салли. Всматривается в карие глаза напротив, в узкое лицо, заканчивающееся острым подбородком, и в детскую, почти невинную, улыбку. Но не узнает. — Мы с тобой одноклассники. — Кстати, спасибо, что не выдал. — Так и тебя сюда упекли? Юнхён не понимает его вопроса, отворачивается обратно к окну, испугавшись, что огонь начал затухать, но он ошибался. Пламя все такое же великое и прекрасное. Казалось, он мог почувствовать его жар даже здесь, в классе. Настоящее искусство. — Говорят, что я опасен для общества. Прикинь? — Они думают, что я болен, — нервный, сдавленный смешок. — Я просто люблю смотреть на огонь. Что в этом такого?! — Ты ведь тоже это любишь… — Сали запинается на секунду, — ну, смотреть, да? — Так почему ты здесь? «Где «здесь»? » — хочет спросить Юнхён, но все равно молчит и просто смотрит в окно. Не то он просто не хочет отрывать свой взгляд от костра, не то от смущения. (Эти дебильные кексы в белоснежной коробке на парте Донхёка — самый глупый поступок в жизни Сон Юнхёна.) А вопрос все еще эхом раздается в его голове, заставляя все же задуматься над ним. Он сидит в классе, сейчас перемена, а потом будет урок. Он ждет звонка. Правда, он не хочет, чтобы занятие начиналось. Это намного скучнее и менее захватывающе, чем полыхающая мусорка на заднем дворе школы. Да и тогда Донхёк увидит эту дурацкую глянцевую коробку. — Я жду звонка, — наконец решается заговорить он, подпирая подбородок рукой, делая голос более отстраненным. — Хотя урок мне совсем не интересен. — Ты что не в курсе? — удивляется Салли. — Мы в психушке, приятель. — О чем ты? — теперь очередь удивляться перешла к нему. Он переводит свой взгляд снова на своего собеседника, потом осматривает класс с пустыми партами. И только на одной громоздится та самая коробка, но больше ничего и никого нет. В коридоре, кажется, тоже пусто — слишком тихо для перемены. Задний фон начинает мутнеть. Юнхён изо всех сил пытается сконцентрироваться на двери за спиной незнакомца, но та лишь становиться все больше похожа на расплывчатое белое пятно. — Где я, ты говоришь? — все же решается переспросить он. Это как пытаться досмотреть сон. Ты вспоминаешь обстановку и ощущения, но все ускользает от тебя, как сквозь пальцы вода. И чем больше усилий ты предпринимаешь, тем быстрее марево сновидения рассеивается. — В психушке. Сон хочет ему возразить, ткнуть пальцем в окно и сказать, что его собеседник сам псих, раз не видит всего великолепия, что сотворил его одноклассник парой минут ранее. Он резко отворачивается обратно к окну, но там уже нет горящих баков с мусором. Там нет даже заднего двора его школы — только какое-то зеленое месиво из листьев за стеклом. Юн снова смотрит на парня и не видит за ним свой привычный класс, только жуткие, блевотные стены цвета яичной скорлупы, открытая во внутрь комнаты белая фанерная дверь, стойка с капельницей возле себя с тянущейся к его руке прозрачной трубкой, а сам он сидит на табуретке и опирается локтем не о парту, а о подоконник. — Твою ж мать, — только и может произнести он. Юнхён, беря с собой стойку с капельницей, идет к койке. Шаги тяжелые, словно в ноги залили свинец, тело ломит. Он выпрямляет спину, хрустит позвонками и грузно усаживается на постель. Два шага, а кажется он прошел километров 100. Салли резво садится туда же, подгибая одну ногу под себя. — Я знаю, что это некультурно: мы все-таки учимся в одном классе, но все же… Как тебя зовут? Юн долго молчит, слова одноклассника ему слышатся словно сквозь вату, а взгляд никак не может сфокусироваться. Он смотрит на его лохматую голову, расслабленное лицо с легкой улыбкой на губах, на тонкую шею, на выглядывающую из-под расстегнутого ворота пижамной голубой рубашки ключицу, по складкам фланели скользит вниз к ладоням, что сжимают небольшой блокнот. Он впервые видит его так близко. — Сон Юнхён, — наконец подает голос, который ему кажется осипшим. Он наконец отрывается от разглядывания собеседника, чтобы найти на тумбочке возле кровати бутылку с водой. — Так ты помнишь, что произошло? Парень пытается дотянуться до бутылки, открутить задеревеневшими пальцами пластиковую пробку, делает жадный глоток воды и отрицательно качает головой, пытаясь закрутить обратно крышку. — Саймон говорит, что ты пока не должен вспоминать. Считает, тебя что-то травмировало. Но вместе с тем, чем дольше ты будешь пребывать в неведении, тем дольше будешь находиться тут, а здесь реально скучно, — беззаботно продолжает Салли. — Кстати, приходила твоя мама. — Мама? У меня нет мамы, — хрипло отзывается Сон. — Ой, тогда бабушка… — Дора? — спрашивает он, словно это имя должно что-то значит для Салли. И видя непонимание на лице подростка, поясняет. — Она наша домработница. Юнхён снова обращает свой взор на лицо напротив. От подбородка скользит вверх по щеке до скулы, замечает блестящее колечко в мочке правого уха, тут же смотрит на левое, где находит такое же серебряное колечко. «А ему идет…» — отмечает он. — Эй! Что ты делаешь?! — разрезает тишину звонкий голос Донхёка. Юн моргает и видит, словно в замедленной съемке, как парень отталкивает его руку от своего лица, как тот тут же хмурит брови и раздраженно смотрит на него. Отдернутая ладонь мгновенно сжимается в кулак и робко опускается на колени. «Я коснулся его? — пытается понять Юнхён. — Надо срочно что-то сказать!» — Ты красивый. — Слушай, я, конечно, не гомофоб, но я не гей, — сдавленно замечает Салли. Юнхён смущенно опускает взгляд на свои сжатые в кулаки руки. Он хочет сказать, что он тоже не гей, хочет извинится за свой поступок. Но вместе с этим чувствует не отпускающее желание прикоснуться к его молодой и упругой коже, без единого подросткового прыщика, узнать мягкая ли она или сухая и грубая… Он смотрит на его пальцы, что с силой сжимают блокнот и хочет своими разгладить их, чтобы они расправились, провести от кончиков ногтей до запястья и очертить выступающую косточку на нем. — Что это у тебя? — решает разрядить накалившуюся обстановку между ними. — О, тут я рисую… — Донхёк облегченно выдыхает, с радостью меняя тему. — Можно? — спрашивает он, и уже осторожно касается пальцев подростка, всего лишь на миллисекунду задерживаясь на них, вытягивает из цепкой хватки потрепанный блокнот, быстро пролистывает его, пока тот сам не раскрывается на рисунке с чьими-то руками, скользит подушечками пальцев по черным линиям, ощущая шероховатость незакрашенной бумаги, ведет вдоль толстых линий наброска, чувствуя в этих местах, как Донхёк сильнее давил ручкой на листок, вырисовывая ладонь. — Красиво, — дает свою оценку Сон. Донхёк напряженно наблюдает за ним, нервно сжимая фланелевую ткань своих пижамных штанов. Дать столь интимную для него вещь почти незнакомому человеку кажется безумием, но видя как осторожно и нежно одноклассник касается листа бумаги, часть его расслабляется. Вообще этот взгляд, которым он на него всегда смотрит, такой, будто Юнхён видит нечто большее в нем, чем просто очередного подростка, учащегося с ним. Все эти осторожные подглядывания за ним в классе, пугают его. — Мне пора на прием, — виновато говорит он, забирая из рук Юнхёна свой блокнот. — Ага, — все еще не решается поднять свой взгляд второй, спокойно выпускает из пальцев скетчбук, и сжимает их обратно в кулаки, до боли врезаясь ногтями в ладони.-----------------------≴ ≵-------------------------------
Юнхён лежит на кровати, свернувшись калачиком и закрыв глаза. Одиночная палата давит своим молчанием и в тоже время заставляет его копаться в собственной памяти: что же тогда произошло? почему он здесь? Он вновь и вновь ищет ответы в собственной памяти, но никак не может ухватиться за мелькающие картинки. Бессвязные, пестрые, размывчатые и вечно ускользающие от его внимательного взгляда обращенного внутрь себя. По большей части не может сконцентрироваться из-за того, что постоянно вспоминает удивленное и вместе с тем раздраженное лицо Салли, когда он попытался его коснуться, (или все же он дотронулся до его щеки?). Подросток вслепую водит пальцами одной руки по другой, пытаясь вспомнить то мимолетное прикосновение к донхёковским пальцам. Какие они были: холодные или теплые? кожа сухая или мягкая? Черт. Он не может вспомнить. И этот отрывок ему кажется куда более важным воспоминанием, чем-то, что произошло в школе. Из полудремы его вырывает какой-то шум, доносящийся из коридора больницы. — Так что произошло? И что еще за парень из твоего класса тут… — слышит Юнхён кого-то. — Сон Юнхён, — голос Донхёка? — А, да, тот странный парень, что пялится на тебя, — басит Джуне. От его слов Юнхён подтягивает ноги ближе к груди и пытается спрятаться от своего смущения, натягивая одеяло на голову. — Пялится? — басит кто-то еще и тут же хохочет хрипло. — Это не важно сейчас! — восклицает Донхёк. — Он забавный, — Юнхён слышит в его голосе улыбку и натянутые до предела внутренние струны ослабевают. Вся эта шумная компания вваливается к нему в палату. — Да он спит! — восклицает третий неизвестный. — Не может быть, — растерянно говорит Донхёк и почему-то нерешительно движется в сторону койки, где громоздится комком нервов под одеялом Юн. Парень осторожно выглядывает из своего укрытия. — Я же говорю: не спит он, — мгновенно восклицает подросток. — От смеха Бобби только мертвый не проснется, — гогочет Джуне. Юн, не торопясь, скидывает с себя одеяло, садится на кровати и вопросительно смотрит на одноклассника перед собой. — Тут безумно скучно. А ко мне друзья пришли. Решил вас познакомить, — неуверенно начинает Салли, почесывая свой красный затылок. — Знакомься, это… Юн отчасти знал заочно всю его компанию. Если он ни с кем не общался в школе, то это не значит, что был полностью глух и слеп. Особенно после того, как Донхёк медленно, но верно, ворвался в голову. Главарем и своеобразным клеем этой компашки являлся Ханбин, старше их с Донхёком и Джуне на год. По мнению Юнхёна, у него было жуткое хобби. (Хотя что может быть хуже маниакального желания трогать все подряд?) Ханбин везде и всегда таскает с собой видеокамеру. Он снимает все подряд: уроки, учителей, своих друзей, прохожих, машины, шумные улицы и тихие парки. Интересно: смотрит ли Ким на мир не через видоискатель хотя бы пару часов в день? Но сегодня в его руках не было камеры, зато она была в руках его лучшего друга. Дживон игрался с зумом на камере и тихо смеялся, когда пытался снять лицо Ханбина слишком близко, а тот в свою очередь отталкивал объектив от себя и предпринимал очередную безуспешную попытку отнять технику. Бобби, так звали его друзья, слыхался местным красавчиком и большим любителем драк, из которых постоянно его выручал его лучший друг детства и одноклассник по-совместительству. Если быть честным, то Юнхён не понимал его очевидное желание получить по морде, но чем больше шрамов и ссадин получал Дживон, тем больше поклонниц у него прибавлялось. И чуть ли не в геометрической прогрессии. Джуне всячески помогал Бобби подшучивать над другом, обхватывая Ханбина со спины, не давая тому выхватить камеру из рук. Ку был его одноклассником, как и Донхёк, и почти вторым Дживоном: наглый, самоуверенный и драчливый. В один год он резко заделался в личные охранники Донхёка. Из-за такой резкой перемены в поведении, обычно отстраненного от школьной жизни одноклассника, про него начали выдумывать всякое. Теперь его личная жизнь была покрыта бесконечными слухами, сплетнями и нелепыми догадками девчонок со всей школы. Эти дурочки, начитавшись романов в мягких обложках, приписывали ему участие в криминальной банде и роман с богатенькой кошелкой. А вот Юнхёна эта вся бульварная романтика абсолютно не привлекала и потому не строил никаких теорий на его счет. И было одно незнакомое ему лицо. Новенький? Он стоял немного позади, с интересом рассматривал палату, поглядывал на шумящих друзей и тихо смеялся в кулак. Видно было, что для него такое впервые, но ребята не забывали о нем. — …, а это Чану, — и Донхёк указывает на того самого паренька, которого никак не мог определить Юнхён. Чану легко кивает в знак приветствия и снова отвлекается на старших. — А, Донхёк! — окликает того Бобби. — Мы же тебе подарок приготовили, — не прекращая снимать и смеяться одновременно, говорит он. — Ну же, давай, Ханбин… Нахера мы тогда вообще парились с этим так долго, если ты не хочешь снять шапку?! Эй, Чану, помоги нам, — Он продолжает. — Мы подумали, что ты тут совсем захандрил и решили преподнести тебе немного ярких красок в твою больничную жизнь! Юнхён смотрит на всю эту беготню вокруг Ханбина, который отчаянно держится обеими руками за свою черную шапку, на Джуне, борющегося с его цепкими руками, на высокого Чану, что отчаянно пытается помогать, но больше смеется, чем что-либо делает. Он видит счастливое, в этот момент, лицо Донхёка, и мысль о том, что он хочет быть частью этого безумия, ради этой теплой улыбки, возникает яркой вспышкой. Но он не успевает осознать ее полностью. Его отвлекает побежденный Ханбин, который резко кричит: «Да понял я! Сейчас сниму ее, отвалите только!» и стягивает с себя вязаную шапку. У него волосы выкрашены в светло-розовый, торчат во все стороны, он пытается их как-нибудь пригладить ладонью, смотрит смущенно на друга, потом в камеру… — Да ну блядь, Бобби, не снимай меня так близко! — но уже не отодвигает от себя камеру или не пытается закрыть ее объектив. Юнхён ощущает себя в этот момент причастным к чему-то большему. Яичные стены его палаты не кажутся такими уже блевотными и омерзительными, а словно наполняют маленькую комнату дополнительным солнечным светом, а чувство отстраненности от всей жизни в целом уходит куда-то на второй план. — О, смотрите-смотрите, — восклицает Ханбин. Наверное, пытается перевести внимание друзей на что-то незначительное, думается Сону. Он видит нацеленную на себя камеру и слышит тихое, — он улыбается. Не такой уж он и мрачный, как вы рассказывали.-----------------------≴ ≵-------------------------------
По прошествию нескольких дней Юнхёна выписывают. А на следующий он идет по обыкновению в школу. Воспоминание о том дне, что послужило причиной отправления его в психушку, было расплывчатым, да и, в целом, он был не готов обличить его в словесную форму. Больше всего интересовало, что стало с той коробкой кексов, которую он поставил на парту Донхёка. За все дни проведенные с ним в больнице, он так и не решился спросить об этом. Но вместе с тем, эта недосказанность, в виде глянцевой картонки, словно висела в воздухе над ними, каждый раз электролизуя воздух. Юнхён останавливается перед школьными воротами и нервно сглатывает, сжимая в карманах ветровки руки в кулаки. Возле входа стоит знакомая худощавая фигура с красной макушкой. Салли пинает осенние листья, собравшиеся под ограждением, иногда вытягивает голову из высокого ворота розовой толстовки, чтобы осмотреться по сторонам. Заметив Юнхёна, он широко улыбается и машет ему рукой. — Я подумал, ты придешь в школу как обычно, — приветствует он, когда одноклассник подходит к нему, прячет подбородок в ворот, засовывает руки в карманы-кенгуру и сутулится. — Кажется, я был прав, — опускает взгляд в пол. — Нас отстранили от занятий на две недели. Я почему-то решил, что ты обязательно придешь в школу, и тогда тебе придется выслушивать все дерьмо о себе от директрисы. — А… Ага… — сдавленно отзывается Юнхён из-за внезапного комка в горле. Внутри у него все сжимается, а губы предательски растягиваются в улыбке. Они так и стоят: Салли пинает воображаемые желтые листья, Юн давит в себе улыбку — и никто не решается заговорить. — И что ты будешь делать? — первым не выдерживает одноклассник. — Домой пойду, — пожимает плечами второй. — Угу, — бурчат ему в ответ. — Хочешь пойти ко мне? — на последних словах голос Юнхёна дрожит от волнения или от холода. Салли мгновенно выпрямляется, улыбается, отвечая: — Я думал ты уже никогда этого не предложишь! Сон украдкой поглядывает на Салли, пока они идут на остановку. Огромное розовое худи, словно облако, висит на нем, черные джинсы, подвернутые внизу, показывают жилистые щиколотки, а на ногах массивные кроссовки. Они то и дело сталкиваются плечами и кистями рук. Юнхёну нравится эта близость, а вот Салли вскоре отступает на шаг в сторону. На лице брюнета появляется легкая тень огорчения, но никто не придает этому значения. — Ого! — восторженно восклицает Салли, вертя головой во все стороны. — А ты не говорил, что вы богачи. Юнхён в смущении топчется на месте, трет шею и, если честно, не знает, что сказать. Ко всему прочему, из глубины дома выходит Дора, одергивая на себе фартук и, завидев гостей, улыбается чуть шире, чем обычно. — Юни, я же говорила тебе утром, что не нужно никуда идти, — вздыхает она. — Хм. Донхёк, это Дора, наша домработница, я тебе как-то рассказывал о ней. Если захочешь есть, то смело обращайся к ней, — ворчит откуда-то сзади Юнхён, насупившись. Дора вешает ветровку своего воспитанника и тут же начинает хлопотать возле его гостя, спрашивая не нужно ли тому что-либо. Салли смущенно качает головой, осторожно ступая по мраморному полу за хозяином дома. Тот ему кажется невообразимо большим; только огромный холл с белоснежной мраморной лестницей, парой горшковых деревьев и с картинами в позолоченных багетах, заставляют его восторженно приоткрыть рот. — На первом этаже общие комнаты: зал, столовая, кухня и все такое. На втором — в основном спальни. Ванные комнаты есть в каждом крыле, а также в некоторых спальнях, — лениво рассказывает Сон. Поднимаясь по лестнице, он привычно скользит пальцами по холодному гладкому мрамору перил, обязательно касается одной из статуй спрятанной в нише на середине, оглаживает рукой ее бедро и идет дальше вверх. Одноклассник стоит внизу, словно не решаясь последовать за ним. В этой обстановке и в школьной форме, Юнхён ему кажется совсем незнакомым и чужим, а сам он выглядит словно нелепая красно-розовая клякса, которую срочно нужно убрать, иначе портится весь вид. — Ты похож на принца! — кричит он ему. Юн оборачивается и кричит в ответ: — Что ты там стоишь? Поднимайся, давай! В комнате они сидят целый день, играя в приставку, поглощая чипсы, шоколадные конфеты и литры газировки. Пространство будто сжимается вокруг них: сидят совсем близко так, что их ноги постоянно соприкасаются друг с другом, тоже самое и с плечами. И если Юнхёновское притяжение вполне ожидаемо, то вот Салли… Гость устало растягивается на полу, укладывая голову другу на бедро, выпускает замученный джойстик из рук и прикрывает глаза. Юн откидывается немного, упираясь руками позади себя, ногтями впивается в мягкий ворс ковра и жмурится изо всех сил. В груди томится постыдное желание дотронуться до красных волос, провести за ухом, в котором блестит колечко сережки, очертить линию подбородка и дальше, вниз по тонкой шее, в широкий ворот толстовки, до ключицы. А еще можно задрать это бесполезное розовое худи, открыв плоский живот, жадно огладить бока, прочувствовать обтянутые кожей ребра, где под ладонью будет бешено биться чужое сердце. Так восхищение превращается в похоть. Вожделение, растущее изнутри, равно пропорционально стыду. — Почему ты так смотришь на меня? — хмурится Салли. Ну вот что ему ответить? Снова сказать, что тот чертовски красив и разрушить всё? Или может рассказать, что ему уже недостаточно просто смотреть. Он хочет через пальцы записать у себя на подкорке каждую линию его тела. А потом не знать как объяснить, что при этом он не гей и не извращенец. И да, может это и безумно… Но разве желание прикоснуться к прекрасному не является нормальным? И невозможно подобрать правильные слова, чтобы тебя правильно поняли до конца, они просто остаются у тебя комом в горле. — Мне нравится твой пирсинг. Думаю, может и мне проколоть уши? — измученно врет Юнхён. Салли широко распахивает глаза. — Тащи две толстые английские булавки, вату и перекись! Сосредоточенное лицо Салли очень близко, его пальцы оттягивают мочку юхёновского уха, в зубах зажата булавка, а сам парень почти не дышит. Этот момент кажется таким интимным. Ким осторожно зачесывает темные волосы сбоку головы, случайно проводит кончиками пальцев за ухом и скуле и шепчет: «Готов?» Юнхёну даже не больно. И, боже, как же он рад, что у него есть целых два уха! Все вновь повторяется, но в этот раз его гладят по волосам уже несколько раз, парень чуть ли не мурлычет в ответ. — Ты улыбаешься, ты что — мазохист? — тихо и шутливо, поигрывая бровями, спрашивает Салли. — Нет, — выдавливая смешок, отвечает. — А сережки-то у тебя есть? — Нет, — Сон открывает глаза и растерянно смотрит на одноклассника. Тот вздыхает, чешет затылок, берет новый ватный диск, обильно пропитанный перекисью и снимает с себя сережки. — Я завтра куплю, — торопится остановить его Юн. — И ты пойдешь с булавками в магазин? — он поднимает одну бровь, протирая металл. — А что такого? — непонимающе жмут плечами в ответ. — Сиди уж. И снова осторожные прикосновения, не несущие никакого двойного смысла, если только в извращенной реальности Сона. Небольшая дрожь проходит по телу, когда Ким близко наклоняется, рассматривая серебряные колечки в ушах. — Это ведь ты мне подарил кексы? — тихо спрашивает Салли. Между ними расстояние в пол руки. Юнхён может резко податься вперед и поцеловать его. Вот так просто перешагнуть невидимую черту. Без всяких предварительных разбегов: просто шагнув, пустится в свободный полет. И будь что будет, да? — Да. — Зачем? «Зачем?» — множественным эхо раздается в его голове, не находя ответов. Зачем, зачем, зачем… Да просто так. Просто решил, что Донхёк нравится сладкое, что он улыбнется, когда их увидит, что будет с удовольствием поглощать их, что будет счастлив, поедая их. «Зачем задавать столько вопросов? Зачем? Зачем? Зачем?» — крикнуть бы ему в ответ. Он делает этот шаг в бездну, полностью отдаваясь свободному падению. — Я хочу тебя поцеловать, — сознается Юнхён, но не опускает пристыженно взгляд. Ему надоело заниматься самоистязанием, надоела вся недосказанность между ними, видимо, также как и второму. Взгляд Салли становится резким, как и его последующие движения. Он выпрямляется, встает на ноги, поправляет худи на себе и выходит из комнаты. — Кажется, мне пора, — кидает он перед выходом и, не дожидаясь ответа, закрывает дверь за собой. — Ага, — отзывает Сон, подтягивает колени к груди, сидя до сих пор на полу, утыкается в них лбом и зарывается руками в волосы на затылке. — Да ну блядь, — рычит он.-----------------------≴ ≵-------------------------------
Дора встревоженно вбегает на кухню ранним утром и застает там Юнхёна. Парень молча стоит к ней спиной, ничего не замечая вокруг. В комнате раздаются только глухие удары. — Юни, что ты делаешь? — осторожно спрашивает его женщина, пытаясь заглянуть к нему через плечо. Он молчит. Заносит руку для очередного удара молотком. — Отбивные. Удар. — Утром? — она еще ничего не может понять. На часах семь утра, она встала по своему расписанию, чтобы приготовить завтрак на всех, но, выйдя из комнаты, услышала шум из кухни. — Да, — сухо отвечают ей. Еще удар. — Если ты хотел мяса с утра, мог просто попросить меня приготовить что-нибудь, — ласково говорит она. — Я выпускаю пар. Опять удар по мясу, которое уже давно не пригодно для готовки, оно просто размазано по пластиковой доске. Но Юнхён этого не замечает и продолжает избивать его. — То есть так будет всегда? — начинает он свой монолог. — Что случилось, Юни? — беспокоится Дора, осторожно гладит его по плечу, не зная, что еще она может сделать. — То есть вот это и есть хваленая юность? Страхи, пустые переживания, вечное самобичевание и раздирающее отчаяние — вот это все моя юность? Каждое слово сочится злостью: — Дебилы одноклассники, люди-пустышки, люди-пофигисты, девочки-шлюхи — вот эти все люди должны сделать мою жизнь восхитительной? Дора присаживается на барный стул, стоящий неподалеку, сохраняя молчание. — Почему все должно быть так сложно? Он замахивается особенно сильно и впечатывает кухонный молоток со всей дури, выпуская пар. И тихо добавляет: — Наверное, с этим куском уже ничего нельзя сделать, да? — Что же тебя так расстроило? — не оставляет попытки вывести его на диалог Дора. Юнхён берет с пластикового поддона еще один кусок вырезки и продолжает избивать мясо. — Ни-че-го, — цедит он сквозь зубы. Он словно пытается забить весь тот ворох непонятных его чувств к Донхёку, все свои постыдные желания и поползновения в его сторону. Выходит пока что не очень, если честно. Сон резко останавливается, выпрямляется весь и смотрит словно в пустоту перед собой. — Я разбил окно, да? Дора не может понять, про какое окно он говорит, осматривая целые окна в кухне. Неужели у себя в комнате? — Меня опять доставали одноклассники на обеде… — пространственно говорит он ни к кому не обращаясь. — Тебя кто-то задирает? — тут же всполошилась домработница, вскакивая со стула. — … и они мешали мне. И я просто встал, развернулся, поднял стул, замахиваясь как будто на них, но выкинул его в окно, разбив стекло. Я даже порезался, вроде… Он осматривает свою левую руку в поисках царапин, крутя ее в разные стороны. — А потом меня выключило. Очнулся только в больнице и сразу пошел искать окно, словно за ним я мог увидеть ту полыхающую мусорку. Я помню… ты приходила, да? Наконец поворачивается к Доре, которая стоит в изумлении перед ним. Женщина тянется к лицу, чтобы успокаивающе погладить по щеке и по волосам. — Вы, наверное, жутко перепугались с отцом… — заканчивает он, стыдливо опустив взгляд в пол и позволяя своей бывшей няне гладить по волосам. Дора обнимает его, укладывая темную голову себе на плечо, продолжает гладить успокаивающе по спине, тихо говоря: — Все хорошо, Юни. Главное, что сейчас ты в порядке. Юнхён облокачивается о стену, скрещивая руки на груди, смотрит тяжело и выжидающе. Каждая клеточка его тела напряжена, словно он готов по щелчку ринутся в бой, врезать со всей дури в нос, поддых и сверху по спине локтем. Донхёк стыдливо не поднимает взгляд на парня, топчется у входа, рукой теребит лямку черного рюкзака, висящего за спиной. — Я… — начинает он неловко, — я не знаю твоего номера телефона и вот… Решил прийти… Если ты не против, — быстро добавляет. Тяжелый взгляд Юнхёна молчаливой глыбой давит на плечи подростка, заставляя его сгорбиться, опустить голову еще ниже, скрывая лицо в натянутом на голову капюшоне. — Я тебе в прошлый раз дом так и не показал, — выдыхает брюнет, проводит пятерней по волосам и делает взгляд мягче, — Пойдем. — Он сует руки в карманы черных шорт, отталкивается от стены и по инерции движется в правое крыло дома. Пройдя парадную лестницу, где мялся одноклассник, он притормаживает. — Идешь? — А? Д-да, — торопится тот с ответом, скидывая кроссовки, чтобы переобуться в предложенные Дорой белые тапочки. — У моего отца была навязчивая идея: построить себе классический английский особняк, этак 18 века. Ну чтобы все было в лепнине и мраморе… — Юнхён пытается заполнить неловкое молчание повисшее между ними. Не спеша скользит тапочками по мраморному полу, голос сквозит леностью, фигура расслаблена, словно и не было тех мучительных для него двух дней, словно не варился в котле собственных чувств, словно все, что произошло — для него пустяк. Юн останавливается, дожидаясь, когда Донхёк поравняется с ним, и стягивает с того капюшон. — Ты в нем не увидишь всю эту охрененную лепнину, которой так гордится мой отец, — говорит, улыбаясь. Ему улыбаются в ответ и смущенно кивают. — В этом крыле: зал с камином и библиотека, — продолжает свой рассказ хозяин дома. Рассказывает о каждой репродукции известных картин, висящих в коридоре, приоткрывает дубовую дверь в зал, чтобы услышать восхищенный вздох Донхёка, когда тот заглянет в комнату. — Но я хочу тебе показать другое. Донхёк смотрит непонимающе, но на всякий случай кивает. Сон разворачивается на 180 градусов от тяжелых темных дубовых дверей и открывает такие же перед собой. — Это библиотека, — поясняет он, входя и включая свет. Вдоль стен тянутся тяжелые массивные шкафы из темного дерева, полностью заставленные книгами и позолоченными статуэтками, мягкий желтый свет люстры иллюзорно согревает прохладную комнату. Глаза Донхёка разбегаются и не могут полностью охватить помещение. Изумрудный мягкий ковер под ногами, лакированное дерево шоколадного оттенка, гладкие, протертые до блеска статуэтки на полках — до всего этого хочется дотронуться изумленному подростку. Остановиться возле какого-нибудь шкафа, как в фильмах, забраться на лестницу и посмотреть книги, стоящие на самых верхних полках, вдыхая запах пыли и печатных страниц. Но Юнхён удалятся все дальше вглубь к неприметной светлой, как и бумажные обои, металлической двери. — Это моё убежище, — тихо поясняет он, набирая комбинацию на электронном замке. Донхёк быстро оказывается за его спиной, нехотя отрываясь от бесполезного созерцания богатой и уютной обстановки. Перед тем как зайти в каморку за одноклассником, он почему-то поправляет на себе черное худи, приглаживает руками взъерошенные красные волосы и хочет сказать в проеме: «Извините за вторжение», чувствуя всю интимность этого момента. Но в слабо освещенной комнате ничего интересного и захватывающего дух, как от всего дома в целом, он не видит. На длинных и узких полках стоят завернутые в бумагу и холщовую ткань картины. О том, что это именно они, подросток только догадывается, основываясь на их размерах и маленьких виднеющихся кусочков багета кое-где. Сон подтягивает из угла два мягких мешка-кресла. — Садись. Здесь прохладно и воздух сухой, но пылью не пахнет, только неуловимый запах, похожий на орехи. Кресло холодное, и Донхёк весь съеживается на нем, снимает портфель с плеч, кидая сбоку, натягивает капюшон и растирает руки. — Да, здесь немного прохладно, — извиняются перед ним, — но это хорошо для картин. Как видишь, тут их много. — Сон вытягивает одну с полки разворачивая ткань. — У меня с 15-ти лет есть кредитка и в первые полгода пользования ею я купил большую часть картин, что ты мог видеть, — он откладывает ткань в сторону, перехватывает картину покрепче и вместе с ней усаживается рядом с парнем. — Это странно? Донхёк отрицательно мотает головой и пытается из-под капюшона разглядеть холст. Он может просто развернуться всем телом к нему или хотя бы голову, сняв капюшон, но почему-то воровато поглядывает в сторону. Ему кажется, что он не достоин быть здесь, смотреть на картины, которые обожает Юнхён, слышать извинения по поводу холода в каморке. Он пришел просто извиниться за свое недавнее поведение, потому что он хороший человек: добрый, учтивый и толерантный. У него нет никакого права сейчас сидеть рядом. — Мне нравятся картины написанные маслом. Эти все размашистые штрихи и неровности, они добавляют больше динамики. Сон расположил холст у себя на коленях и любовно водит пальцами по краскам. — Я знаю, что касания губительны для этих картин, но ничего не могу поделать с этим, — вздох сожаления. — Это моя любимая картина. Донхёк делает над собой усилие, разворачивается к нему, взглядом по рукам спускается к длинным узловатым пальцам, сжимающие край рамы, и видит застывшее штормовое море. — Можешь тоже потрогать, — и добавляет тихо, — если хочешь. Юнхён настороженно смотрит как дохёковские пальцы аккуратно касаются застывших красок, как легко скользят по мазкам волнующегося моря от края к центру. Он сжимает правую руку мгновенно в кулак, когда между их пальцами расстояние в миллиметр. Но холодные подушечки мягко касаются его костяшек и идут дальше вверх. Время останавливается для Юнхёна. Внутри все клокочет от простого прикосновения. Хочется задать миллион и один вопрос. Он смотрит на сосредоточенное, с поджатыми губами, лицо слева от себя, в поисках ответов на них. Медленно наклоняется к нему. Карие глаза отрываются от картины и смотрят на Сона испуганно, почти затравленно. — Я не обижу тебя, — разрывает молчание своим шепотом Юнхён. Донхёк дергает плечами, взгляд становится резче, на лице проступают более четко высокие скулы. — Я не обижу… Донхёка, обещаю, — исправляется он. Взгляд напротив смягчается. И это словно зеленый свет для него. Делать шаг в пустоту не страшно, ровно как и падать. И он снова делает этот шаг. Он целует Донхёка. Жмурится изо всех сил. Стук собственного сердца оглушает до звона в ушах. Он готов к тому, что его сейчас оттолкнут, врежут, осыпят оскорблениями. Он готов разбиться в конце своего падения о жесткий пол реальности и недопонимания. Но его целуют в ответ.