Сто семидесятая

— Номер Сто семьдесят, какова первая заповедь Хранящей? — ледяным тоном задала вопрос куратор. Я поднялась из-за стола, глядя прямо перед собой. — Хранящая не имеет собственных мнений, желаний, интересов, — чётко ответила ничего не выражающим голосом. — И никому из вас не следует забывать об этом. — Она обвела угрожающим взглядом нашу группу из одиннадцати человек. — Во время плановой проверки в общей комнате группы Шестнадцать было обнаружено вот это. — Вверх взметнулась рука, сжимающая тонкий, сплетённый из разноцветных нитей браслетик. — И я требую, чтобы вы немедленно сказали, кому именно из вас это принадлежит. Никто не шелохнулся. Каждая из нас, выпрямив спину, сидела за отдельной белой партой с порядковым номером, глядя на белую доску впереди, пока куратор Нан продолжала прохаживаться вдоль идеально белой обучающей комнаты. Крохотная полоска чёрного, белого и синего была поистине режущей глаз искрой, так непривычно мелькавшей в монотонном пространстве Хранящих. — Номер Сто шестьдесят два. Разрешите обратиться? — Разрешаю, номер Сто шестьдесят два. Из-за передней парты поднялась девушка в белом длинном, наглухо закрытом платье с коротким воротничком-стоечкой, длинными рукавами и глубокими боковыми разрезами до бёдер — точно таком же, как у всех нас. — Мне кажется, я видела это в руках номера Сто семьдесят. — Почему вы не доложили, номер Сто шестьдесят два? — Глаза куратора Нан сузились, когда она застыла напротив говорящей. — Я думала, мне показалось. Но теперь вижу, что нет. Куратор Нан сверлила доносчицу взглядом ещё несколько кун, а затем разрешила сесть. — Номер Сто семьдесят. Встать! Я поднялась, все так же не сводя глаз с глянцевой поверхности доски впереди. — Откуда у тебя это? — разгневанным тоном задала она вопрос, ткнув под нос браслетик. Я молчала, видя краем глаза, как лицо куратора наливается краской, как ходят под кожей желваки. — Повторяю, — тихо проревела она сквозь стиснутые зубы, — откуда-у-тебя-это, номер Сто семьдесят? Сердце напряжённо билось в груди. Мне казалось, ещё немного и она ударит наотмашь. Я продолжала молчать. — В карцер! — рявкнула куратор Нан прямо мне в ухо, заставив вздрогнуть и сорваться с места. Спешно покинув обучающую комнату, я направилась в карцер. Коридор за коридором оставались позади. На трансфере я опустилась в нижний отсек корабля, где располагались специализированные комнаты для разных видов физических занятий и ненавидимый всеми карцер. — Номер Сто семьдесят, — назвала я собственный номер дежурному за панелью управления. — Прибыла по приказу куратора Шестнадцатой группы Хранящих Нан. Дежурный, ратенмарец с непроницаемым лицом, скользнул по мне безразличным взглядом и снова уставился в экран. — Кабина двадцать пять, двадцать один лен, — озвучил он, прочитав отмеренную меру наказания; первая цифра означала номер карцера, а последняя — количество времени, которое я должна буду там провести. Он снова оторвался от экрана, чтобы посмотреть на меня, но я уже сорвалась с места, спеша отыскать нужный номер. Второй взгляд служащего расценивался как сильное выражение эмоций, вызванное небывало долгим временем заключения в одиночной камере. Самым долгим из всех, что мне приходилось вынести в узкой темной кабине за последние две дюжины пребывания в космической школе ратенмарцев — Матер. «Номер 25», — гласила табличка. Приложив руку к сканеру, я дала считать свои данные и металлическая панель тут же поднялась вверх, пропуская в крошечных размеров капсулу. Стоило оказаться внутри, как панель вернулась на место, погружая меня в кромешную тьму. Лишённая возможности сделать шаг в любую из доступных сторон, всё, что я могла, это развернуться на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси и сесть, почти упираясь коленями в перегородку только что закрывшейся за мной панели. Следующие двадцать один лен мне предстояло просидеть в одном положении. Из всех удобств в карцере были трубка с подводом воды слева от меня и отхожее место, расположенное прямо под сидением. Нажатием кнопки я приводила одну из панелей в действие, чтобы справить нужду и точно так же возвращала её обратно. Думать о том, как мне предстоит выбираться отсюда по окончании наказания не хотелось, поэтому я просто откинулась затылком на стену и вспомнила о сплетённом с таким трудом браслетике. Впервые синяя нить привлекла моё внимание, прибившись к подошве в обеденной. Не знаю, как она попала на мою обувь, но синий цвет приятно ласкал глаз, и, не удержавшись, я подобрала ниточку, сделав вид, что подбираю ложку с пола, пока сама прятала сокровище в рукав. С тех пор мой взгляд невольно опускался вниз в поисках новых ценностей, и время от времени мне везло; новые черные и синие нити скапливались в складках одежды. Раздобыть белые и вовсе не составило труда — я просто надёргала их из собственного платья. И вот, скрываясь от изучающих глаз в уборной или в слепой зоне общественной комнаты Шестнадцатой группы, когда та иногда пустовала, я сплела браслет. На это у меня ушло около полудюжины лен. А теперь его утилизируют вместе с мусором, снова оставляя меня в белой пустоте… Чёрный, синий, белый — цвета трёх категорий учеников, обучающихся на Матере. Чёрный цвет формы принадлежал Проводящим — будущей элите Ратенмара. Ужасающий продукт врождённых психических способностей и генной инженерии, Проводящие возглавляли ратенмарский космический флот, ведущий бесконечную войну против тандерцев, своих исконных врагов. Говорят, что тандерцы, обладающие способностью телепатического общения, серьёзно сократили численность ратенмарцев в далёком прошлом, уничтожив их планету и вынудив переселиться в космические города. Общаясь невербально, тандерцам хватало доли кун, чтобы пополнить данные, обменяться информацией, принять решение и действовать, в то время как привыкшие к стандартному общению ратенмарцы тратили на те же действия в лучшем случае несколько ленов. Пытаясь уцелеть и защитить последние остатки населения Ратенмара, учёные и военные отыскали способ преодоления катастрофической нехватки времени и здесь им пришла на помощь биоинженерия. Передовая отрасль помогла создать корабль с частично искусственным интеллектом, способным взаимодействовать с гуманоидным разумом посредством энергообмена. Проще говоря, корабль был способен понимать капитана на уровне инстинктов, реагируя мгновенно. Интеллекта корабля хватало на то, чтобы получить все необходимые данные, провести анализ и предложить несколько возможных манёвров. Капитану, ведущему машину, оставалось скорректировать действия в зависимости от поставленной цели и принять окончательное решение. Таким образом, корабль заменил ратенмарцам разведотряды, аналитический отдел и ставку; оставалось лишь подобрать подходящую личность, способную выбирать один, наиболее целесообразный вариант действий из множества. Задача казалось посильной, пока не выяснилось, что удовлетворить энергопотребности корабля для осуществления процесса «общения» могли единицы! Те, кто с рождения обладал повышенной восприимчивостью и высоким уровнем психических сил и был способен противостоять сознанию искусственно созданной машины. Многие оказались просто не готовы выдержать колоссальные затраты энергии во время сцепки. Таких просто высасывало за несколько ут. Другие теряли разум. Среди ратенмарцев начался отбор. Помимо специфических потребностей, необходимых для общения с кораблём, в детях искали зачатки интеллекта и устойчивость к возможным изменениям среды, стараясь развить гибкость и адаптивность мышления в будущем. К тому же, по не совсем понятным причинам, корабль мог коммуницировать исключительно с особями мужского пола. Именно эти дети в последующем получили название Проводящие. Все остальные автоматически попадали в разряд военных разной степени иерархии. Тех, кто с молодых дюжин носили синий цвет и официально звались Обеспечивающими. Они могли быть важными для управления и командования, точно так же, как и представлять из себя пушечное мясо, становясь десантниками, пилотами истребителей, военными строителями и техниками. Наверное, многие, не знакомые с участью Хранящих, таких как я, посчитали бы удел Синей группы печальным. Но это значило бы только то, что они понятия не имеют, что за жизнь у тех, кто носит белый цвет. Ещё две дюжины назад у меня было имя вместо проклятого номера, и, как бы ни была тяжела моя жизнь в борьбе с ратенмарцами, она была в сто крат лучше этой. Моя некогда прекрасная планета, Тейан, была одним из самых великолепных уголков галактики, пока однажды, много дюжин назад, небеса не разверзлись и ратенмарские корабли не открыли по нам огонь. Они пришли за ресурсами, необходимыми для ведения своей бесконечной войны. Их никогда не волновало, как они добиваются цели, все, что им было важно, это получить результат. И если в процессе их действий гибли люди, народы и планеты, им не было до этого никакого дела. То ли обозлившись на тандерцев, они растеряли человеческие качества — сострадание и сопереживание, свойственные большинству гуманоидных рас, то ли они лишились разума, не зная ничего, кроме кровопролитных войн — я не знала, но то, что они сделали с моим миром… Слезы, редкая роскошь, позволенная Хранящим в минуты одиночества, выступили на глаза. Только в этом гнилом месте, утопающем во мраке, я могла позволить себе помнить и скорбеть, не боясь вызвать гнев обучающих и куратора. Ратенмарцы разрушили наши города, уничтожили плодородные почвы, опустошили недра планеты и бросили погибать тех, кто чудом сумел уцелеть. Утерев слезы, я нахмурилась. Не знаю как, но каким-то образом им удалось узнать, что мы, жительницы Тейаны, обладали внушительным источником энергии, который сами называли «жизненные силы». Для нас это было нечто, сравнимое с силой воли и желанием жить, но в глазах ратенмарцев мы были ходячими батарейками, только и ждущими своего часа, чтобы быть использованными в угоду завоевателей. Узнав это, они принялись отлавливать жалкие остатки женщин, девушек и даже девочек, загоняя нас в космические лаборатории для отвратительных экспериментов. Доподлинно никто кроме самих ратенмарцев не знает, что творится там с нашими женщинами, но мама говорила, что рассчитывать на снисхождение вторженцев наивно. Меня, как и немногих моих подруг, скрывали. Семьи тех, кто хотел выжить и не отдать своих жён и дочерей захватчикам, переместились в горные районы. Скрываться среди пиков и расщелин было в разы легче, чем на открытой местности. Наше скромное поселение со временем разрослось до размеров небольшой деревушки, и нас, наверное, можно было назвать счастливыми, если бы однажды нас не отыскали. Что случилось с моими родителям и друзьями, я не имею ни малейшего понятия. Всё, что я помнила, это крики и стрельба, страх, обуявший меня при виде смертельного хищника, о котором я слушала долгими вечерами с самого детства, но ни разу не видела воочию. Как и все, я бежала. Бежала, бежала, пока не потеряла сознание. Скорее всего, я просто споткнулась, упала и ударилась головой — даже сейчас на голове я могла нащупать небольшое углубление. А может, меня настигли и лишили сознания, чтобы не вырывалась. Не имеет значения. Очнулась я в небольшой белой комнате, напоминавшей обучающую. Спустя уту после возвращения сознания появилась женщина в синем. Она помогла мне сесть, напоила водой, сделала укол и, не сказав ни слова, ушла. Через несколько ут я почувствовала себя лучше, смогла вспомнить, что происходило до того, как сознание провалилось во тьму, и снова испугалась. Испугалась до ужаса. Не знаю, сколько прошло времени, но однажды в комнате появился другой ратенмарец. Мужчина. На нем был тёмно-синий костюм, украшенный позолоченными значками. Не знаю, что я ожидала увидеть, рисуя в воображении звероподобных ратенмарцев, но, вспоминая серую неприметную внешность темноволосого Синего, могу признать, что он плохо походил на мои красочные и жуткие образы. Впрочем, тогда все казалось иначе. Напуганная до полусмерти, я забилась в угол и просто глазела на лицо одного из них, чувствуя, как заполошно колотится сердце. Ратенмарец задавал вопросы. Много вопросов, но я ничего не слышала, кроме стука собственного сердца. Он что-то записывал. В конце концов ему надоело и он поднялся, приблизился ко мне и отхлестал по щекам. — Сколько тебе дюжин? — услышала я наконец. Мой взгляд метался по лицу захватчика, не зная, на чем остановиться. Мне казалось, что начались пытки. — На вид четырнадцать, — прищурился он, окидывая меня взглядом. — Четырнадцать? — резко спросил мужчина, хмурясь все больше. От испуга я вздрогнула. Он сделал пометку на электронной дощечке в руках и ушёл. А дальше меня куда-то везли. Я думала, что меня волокут в одну из тех ужасных лабораторий, о которых рассказывала мама, но в итоге я оказалась здесь, на Матере. Сначала меня долго держали в карцере, когда я впадала в истерики и пыталась сбежать. В промежутках между приступами и отсидками в карцерах со мной беседовал ратенмарец. Он пытался выглядеть добрым и понимающим, и тогда мне казалось, что он не такой как остальные, он видит, как мне плохо и больно. Он сочувствует. Тогда я ещё плохо осознавала, что происходит. Позже я узнала, что таких, как он, называют психокорректорами. Они рылись в чужих головах, преследуя собственные цели. Однажды, перед очередным занятием с психокорректором, я услышала, как тот разговаривает с высокой женщиной, она иногда присутствовала при наших беседах. Я видела её всего несколько раз, и лицо её, всегда суровое и хмурое при встречах, мне сразу не понравилось. Они говорили о том, что если в течение следующих десяти кругов я не покажу позитивной динамики, меня отвезут в лабораторию. Новость потрясла до глубины души, и это был первый разговор с психокорректором, когда я попыталась ответить. Скупо, бедно, отдельными словами, но пыталась, помня, как безразлично звучал голос этого человека, готового отправить меня в худшее на свете место. Через десять кругов меня трясло мелкой дрожью, когда я шла на новую или, вернее сказать, последнюю встречу с нес Паристо — так звали психокорректора. Я даже не поверила ему, когда он сказал, что меня переводят к другим девочкам. Я думала, он врёт, чтобы одурачить меня и доставить в лабораторию без лишних проблем. Он попросил меня не рассказывать о том, кто я такая и откуда. Он объяснял, глядя в мои глаза немигающим взглядом, что от этого будет зависеть, всё ли хорошо со мной будет в будущем. Я просто кивала. И только позже, присоединившись к группе из десяти девочек, поняла, почему он советовал держать рот на замке. Эти девочки, глядевшие на меня с лёгкой насторожённостью, стоило мне присоединиться к группе, не имели ни малейшего понятия о том, кто они такие. Не могу передать собственного шока, когда вся картина, не спеша, стала складываться в моей голове, формируясь из отдельных фрагментов: фраз, образов, событий. Все эти десять девочек, как и я, были тейанки, но, в отличие от меня, они никогда даже не слышали о родной планете! Они считали себя особой кастой ратенмарок, чья судьба заключалась в том, чтобы помогать Проводящим. Кто такие Проводящие — парни, занимавшие в обеденной зале отдельный угол, я разобралась очень скоро. Они и были теми самыми капитанами-мутантами, о которых знали мы, те, кто жил на воле, на своей земле. По мнению девушек, они жили для того, чтобы делиться собственной энергией с Проводящими и таким образом внести свой вклад в борьбу за мирный Ратенмар. Для этого, как вдалбливали учителя в их головы круг за кругом, они должны проявлять беспрекословное послушание и полностью подчиняться обучающим, чтобы в дальнейшем точно так же подчиняться Проводящим. Услышав это впервые на уроке, я лишилась дара речи, чувствуя, как на затылке волосы встают дыбом. Но слух меня не подводил: именно это мне предстояло слышать каждый круг на протяжении последних двух дюжин. У меня было несколько предположений о том, почему они так свято верили в эту чепуху. В школе Хранящих было шестнадцать групп. Это я знала, сталкиваясь с другими девочками в обеденной. Их порядковый номер на платье всегда включал цифру от двенадцати до шестнадцати, соответствуя возрасту и меняясь только третьей цифрой, от ноля до девяти, говоря тем самым, что в каждой группе всего десять девочек. В этом меня убеждал и собственный номер, стоило мне присоединиться к группе Четырнадцать. В отличие от остальных, на моей груди значилось 149.1 — я была лишней. Сначала я посчитала, что всего групп пять, но когда, окончив год обучения, из школы пропала Шестнадцатая группа, а на место Двенадцатой у нас появились новые девочки, я все поняла. Были и младшие. Только обучали их отдельно от старших. Значит, их ловили на нашей планете малютками… или, может… или, может, заставляли наших женщин, тех, которых отправляли в лаборатории… Слишком страшно. Слезы снова скопились в уголках глаз. Не знаю, зачем ратенмарцам понадобилось присоединять меня к их идеально дрессированным Хранящим, но на этот вопрос я вряд ли найду ответ. Что бы было, если бы тогда тот мужчина в синей форме, напугавший меня до колик, не решил, что мне четырнадцать? Должно быть, случайную судорогу он принял за кивок, даже не догадываясь, что к моменту моего похищения с Тейаны мне было уже семнадцать. Я немного отличалась от сверстниц более скромным ростом и худобой и потому выглядела младше. Отучившись на Матере две дюжины и достигнув заключительной ступени обучения, вместо очередного номера  — Сто шестьдесят девять точка один, я получила номер Сто семьдесят. Сто семьдесят — номер, которого не должно было быть на Матере.