Разделить вечность

      Когда до сражения остаётся несколько часов, внешнее спокойствие даёт трещину. Фухай и Микогами в очередной раз затевают спор по поводу стратегии, хотя всё решено давным-давно. Акаша не принимает ничьей стороны, и препирательство становится всё более бурным, грозя перерасти во что-то большее. Кишин обрывает фразу на полуслове, язвительно предлагая помощь в успокоении и упокоении, в ответ Фухай замечает, что они ещё вместе не выпили, зато могилу общую уже присмотрели. Акаша щурится, смеётся и полушутливо обещает проставиться после. Фухай смотрит, как она уходит вперёд, и думает о том, что эта женщина бесстрашна. Он машинально перебирает талисманы — гладкая бумага поскрипывает в чутких пальцах.       Ветер прижимает траву к земле; солнце встаёт над долиной, огромное, торжественное. Он ловит себя на мысли: «Что, если у нас не получится?», вертит её, как обкатанную гальку с речного берега, и, в конце концов, отбрасывает, оставляя вопрос без ответа. Точёная фигура в доспехах кажется ему слабой, хрупкой, и на ближайшие несколько часов Тохо Фухай вообще запрещает себе думать.       Когда солнце достигает зенита, земля пропитывается кровью на несколько сяку*. То там, то здесь валяется то, что осталось от людей и йокаев, но разобрать, где кто, больше не представляется возможным. Если плата за победу — чужие жизни, эта — будет бесценна. Те, кого после назовут Великими тёмными владыками, понимают это слишком поздно.       Поставленный на карту мир изранен так, что уже не залатать. На этом чёртовом поле боя нет своих и чужих богов, здесь нет места вере. Ноги вязнут в бурой грязи, и хочется заткнуть уши, но крики, кажется, рвутся из самого нутра, и не смолкают ни на миг. Уходящие едва ли задумываются о том, куда они попадут; чудом уцелевшие плюют в лицо своим предкам и, выхватывая из не остывших пока рук оружие, понимают: в посмертии их не ждёт ад. Они уже оказались в нём. Йокаи и люди не умеют сражаться бок о бок. Они вообще не слишком хорошо принимают факт существования друг друга, и вместе у них получается только умирать. Только одни умирают за право на жизнь, равно данное всем. А другие — за покой, не существующий в их умах и сердцах. Сражение затягивается всё сильнее и сильнее, пока не погибают несколько командиров. Те, кто посообразительнее, мгновенно ориентируются и отдают приказы, но это уже бесполезно: короткая заминка сеет сумятицу в общих рядах. И тогда начинается беспорядочная бойня.       Второй раз битва сталкивает их троих прямо перед Алукардом, на дымящемся пустыре. Акаша прижимает руку к кошмарной дыре в нагруднике и роняет тяжёлые слова. Печать вычеркнет из её жизни почти два века. Но выбора у них больше нет. Каждый убеждает себя в том, что это был лишь временный союз для победы над общим противником. Конечно, каждый из них лжёт себе. Они думают: «Теперь это безумие закончилось». Но «после» не наступает ни сегодня, ни завтра. Тёмная жидкость в стакане маслянисто бликует, вздрагивая от удара по столу. Фухай неотрывно смотрит на неё, но видит только багровую полосу, запекшуюся на горячем металле. Прикасаясь, он вымазывает пальцы и равнодушно отмечает, что такая рана, наверное, смертельна. Полоса пропадает, а мужчина осторожно подхватывает стакан здоровой рукой. Он ждёт, что вино обожжёт осиплое горло, и делает глоток побольше. Во рту солоно и отдаёт железом. Тягучая дрянь вязнет на зубах; Тёмный владыка пьёт остатки залпом, надеясь, что хуже уже не будет. Алкоголь неожиданно бьёт под дых, лишая возможности говорить. Когда он приходит в себя, он думает, что это когда-нибудь пройдёт. Но через две сотни лет не меняется ровным счётом ничего.