Диэтиламид d-лизергиновой кислоты

Хэддок идет по ночному Нью-Хейвену, штат Коннектикут, в чем мать родила, и никакой атрибут одежды, будь то трусы или ночная сорочка, не стесняет его движений. Обо всем по порядку: 1) Иккинг Хэддок обнажен, как маленькая японская шлюшка; 2) несмотря на то, что он только что играл в прятки с семифутовым бейсболистом Йельского университета, у него все еще держится эрекция; 3) по десятибалльной шкале уровень его ярости колышется между двенадцатью и двенадцатью с половиной; Но самое главное — 4) его девушка оказалась не только его девушкой. Только что, впервые на своем опыте, Иккинг стал одним из участников типичных любовных интриг. Об этом можно прочесть в слащавых женских книжках, где главная героиня всего лишь застенчивая старшекурсница невиданной красоты, а окружающие ее парни — знойные полуголые модели Космополитен. Только в настоящей истории главная героиня — знатная шлюха, а Хэддок и другой парень — облапошенные ею идиоты. Так что он впервые влип в дерьмо по уши, и впервые оказался выброшенным на улицу без бумажника, кроссовок и трусов. Честное слово, пока Хезер толкала его в окно, он ободрал спину о чертову раму так сильно, что, кажется, лоскут его кожи белым флагом колышется на оконной ручке дома номер три по Дуайт-стрит. Внутри чувство собственной никчемности и обида. Обида жалкая, преданная и униженная. Ему противно до сведенных к носу бровей и искаженного рта. Позорно бежать в ночных тенях, прятать голый зад в кустах и осознавать, что ты — не тот единственный, каким себя считал. Драма, мыльная опера в домашней постановке. Хэддок злится и идет домой. Ну и пусть, что голый, как осенний тополь. Через десять лет он посмеется, вспоминая этот вечер, а его дети будут рассказывать эту историю своим друзьям дабы увековечить имя своего отца, как человека, силу духа которого не сломили даже холодный ветер позднего лета, сквозящего меж ягодиц, и позорное бегство из комнаты собственной девушки. И с этими мыслями он перебегает от куста к кусту, в которых прячется от нечаянных взглядов. Перебегает до тех пор, пока они не кончаются и впереди не оказывается перекресток. — Дерьмо. Его тихая брань слишком звонко отдаётся в темноте. Ему предстоит пройти еще шесть кварталов, а это минимум тридцать шесть пар глаз, способных его увидеть, тридцать шесть ртов, готовых выкрикнуть его имя, и семьдесят два указательных пальца, жаждущих выловить в сумерках его маленькую обнаженную задницу. Так что, из соображений простой арифметики, он навряд ли бы добрался домой без происшествий. Даже если бы не случилось то, что случилось минутой позже, о его знаменитом нагом походе вероятно узнали бы во всей старшей школе. Бесполезно говорить о вероятностях. Представлять, что было, если бы ветвь развитий свернула в другую сторону. Увела предстоящее столкновение, отказалась от его реализации. Бесполезно, потому что именно в тот момент, когда он резко двигается с места и бежит на другую сторону улицы, фары высокого хэтчбека Астрид Хофферсон вдруг освещают его с пят до макушки. Визжат шины, гудит клаксон. Секунда недоумения и тысяча бранных слов на кончике языка после горького осознания. Попался. Влип. Замечен. А по ушам вдруг бьет едкий женский смех. — Выруби дальний, — рявкает Хэддок. Фото. Звучит ебаный затвор камеры. Он рычит и сгорает. Сгорает от стыда, как малолетний воришка, пойманный за кражей мамкиных трусов. А Астрид, сидя в прохладном салоне своего автомобиля, торжествует. Одна ее рука покоится на руле, а другая сжимает телефон. Ее грудь сотрясается в порывах смеха. — Неплохой кадр. Может попробуем со вспышкой? — Астрид с огромным усилием старается смотреть ему в глаза. — Да выруби ты ебанные фары! Она продолжает тихо хихикать. Может уже в истерике, кто ее знает. Астрид откидывается на спинку сидения и держит глаза закрытыми до тех пор, пока не выравнивает дыхание. А затем опускает рычажок на панели вниз, погружая улицу в мягкий сумрак. — Я не слышу благодарности, — она крепче сдавливает пальцами обмотку руля, стараясь не сбивать дыхание с привычного ритма. Затылок упирается в подголовник, нога до сих пор держит тормоз. Спокойно. Астрид ставит рычаг селектора в режим парковочной блокировки и отпускает педаль. — Блять, — Иккинг ухмыляется иронично, а Астрид отмечает, что левый уголок его губ приподнимается чуть выше, чем правый, — спасибо. Окна в ее машине раскрыты, со стороны водителя происходят какие-то движения. Трудно понять, что именно движет Иккингом в этот момент, но он остается на месте, прикрывая ладонями все, что положено прикрывать. А потом замечает, как что-то летит ему прямо в лицо. Автомобильное покрывало. — Не отморозь, — усмешка Астрид вибрирует у него в желудке. Он успевает заметить только как маленькая ручка снова прячется в водительском окошке. — Чертовка, — сплевывает Иккинг. Но как бы он не был рассержен, все равно оборачивает покрывало вокруг бедер. Оно чем-то сильно пахнет, но не парфюмом. У него уходит несколько секунд, чтобы различить три разных нотки. Пиво. Соленая рыбка. Еле заметно — дерево пачули. И вроде бы ему пора идти, а ей ехать, но оба остаются на своих местах. Он упрямо смотрит ей в глаза, а она то и дело скользит взглядом на косые мышцы чуть ниже его груди. — Может, подвезешь? Хофферсон переключает передачу: — И не подумаю. Четыре причины считать Астрид сукой: 1) полное отсутствие совести; 2) проблема с самооценкой; 3) она блондинка; 4) красивая блондинка. Дома тихо. Приоткрывая заднюю дверь, Иккинг натягивает все свои мышцы в тугой шнурок, осторожно ступает сперва левой ногой. Как только он пытается протиснуть в узкий проем остальные части тела, следующие за голенью и икрой, дверь издает ужасный скрип. Иккинг толкает створку и пробирается к кухонной тахте, скидывает покрывало с бедер, руку запускает в холодильник и вытаскивает стеклянную бутылочку молока. Наверное, сейчас он желает Хофферсон поперхнуться своим пивом. Астрид Хофферсон. Иккинг смакует ее имя, растягивает гласные. Буквы складываются в последовательность звуков, звуки становятся осязаемыми, как только слетают с его языка, и он уже видит перед собой эту суку, обезоруженную перед ним и полностью подчиненную. Мимолетное видение. Настолько короткое и мнимое, что Иккинг поначалу впадает в ступор, когда образ меняется, и на месте абсолютно подвластной Астрид возникает она властвующая. Ее имя очень ей идет. Но ненависть не дает Хэддоку признать в этом нечто хорошее. С тяжелой головой Иккинг поднимается наверх. На перилах второго этажа с закрытыми глазами сидит черный кот, тихо мурлыча. Его хвост раскачивается, а голова покоится низко опущенная к груди. Он явно спал, когда пришел Иккинг. У Астрид тоже кошачий оскал, но ее куда менее приятно гладить вдоль позвоночника и за ухом. Зачарованный умиротворенностью кота и занятый мыслями о загривке Астрид, Хэддок спотыкается о последнюю ступень. Его тело реагирует не сразу, он выбрасывается руки вперед уже преодолев половину пути "вертикаль—ковролин". Звук при этом получается — право же именно такой — как будто кто-то уронил мешок с костями. Маленькая дробь ударов: колени, руки, лобковая кость, пару стуков локтями и один — головой. Ну блядь. Почему бы не сейчас. Хэддок переворачивается на спину. Он стонет от боли. Просто стон — это его апогей. Критическая точка на сегодняшний день. Он выжат как засушенный изюм в мороженном Астрид. Она его точно сожрет. Сожрет же, сука, и не подавится. Хэддок подтягивается на руках и встает. Ему сопутствует голос отца: — Штаны надень, клоун. Иккинг закатывает глаза. А Астрид закатывает рукава джемпера. Ее пальцы отбивают дробь по клавиатуре, губы тянутся к стакану, пока она с улыбкой просматривает сенсационные фото сегодняшней ночи. В голове один вопрос: он его, блять, растишкой мажет? Итоги вечера восемнадцатого августа: 1) нюдовая фотосессия Иккинга Хэддока; 2) желание вскрыть Хезер горло ножом-кредиткой; 3) зудящий синяк на лобке. Астрид Хофферсон. Девушка с железобетонными яйцами и ударом Джо Фрейзера. Первая мамина красотка и самая, мать его, наглая бестия во всем чертовом Коннектикуте. Девушки как Астрид не прыгают в телегу на ходу. Обычно их телеги — хромированные двести лошадей премиум класса с откидным верхом и четырьмя колечками на решетке радиатора — останавливаются вне парковочных зон и смиренно ждут, пока те грандиозно сядут вовнутрь. Таких девушек как Астрид много, но сама Астрид особенная. Особенная только потому, что даже двоих таких мир просто не вынесет. Сегодня она одета в платье и носит черные бархатные лодочки. По уставу школы платье слишком короткое, но по мнению парней-однокурсников — недостаточно. Ее туфли слишком высокие, но если ты облажаешься, длинный каблук куда легче войдет в твою черепушку, чем короткий. Ее губы яркие, а волосы распущены. Ее глаза горят ярче ночного Гонолулу, а нос вздернут выше любой точки Аппалачи. Да, сегодня Астрид сногсшибательна. Ну где еще найти такую принцессу, в чьих руках находится безграничная тоталитарная власть над всеми учениками старшей школы Мозес Браун? Астрид долго и упорно шла к своему нынешнему положению. Буквально ползла по головам. Сначала староста класса, потом капитан команды чирлидерш, президент кружка феминисток, а затем самая властная сучка в школе. И через пару-тройку промежуточных станций Хофферсон надеялась стать первой женщиной в Белом доме. Именно с такими мыслями Астрид в своих новых лодочках стоит у входа в учебный корпус. Зейн и Зои курят ниже по ступеням. Они разговаривают о какой-то ерунде, попутно обсуждая вульгарный вид Хофферсон. Она вот-вот хочет вставить свое слово, как замечает кого-то более интересного. Кого-то, на ком сосредотачивается ее взгляд, как только он переступает поребрик на другой стороне улицы. На неком парне с каштановыми волосами. Том самом, который пересекает поле навстречу им. Треугольная фигура — широкие плечи, узкие бедра; сигарета, что тлеет между указательным и средним пальцами правой руки. Он замечает их. И, сделав приличную затяжку, втягивая щеки и щуря глаза, отводит фильтр от губ, выдыхает, этой же рукой показывая Астрид знак, что бы она шла туда, откуда родом. Нахуй. Да. Иди нахуй, стерва. У Астрид начинают танцевать бабочки в животе. Он подходит ближе. Он точно что-нибудь ей скажет. — Возьми. Она продолжает смотреть на него. Волосы чуть взъерошены и сбиты в бок, челка спуталась. Он не умывался сегодня утром — его глаза заспанные, зеленые. Веснушки еле заметны, потому что лицо раскрасневшееся, хотя на улице не холодно. — Астрид, — шепчет Зейн. — Да, Астрид. Я с тобой говорю, — Хэддок вздергивает и опускает подбородок, пока его друг, Сайлас Йоргенсен, наблюдая за ее вздымающейся грудью, щелчком выбрасывает бычок. Иккинг протягивает ей автомобильное покрывало. Он смотрит ей в глаза, а потом переводит взгляд на девчоночьи губы. Они растягиваются в улыбке. Снова скалится, сука. — Спасибо, — говорит он. Плюсы и минусы автомобильного покрывала: 1) хорошо впитывает запах; 2) теплое; 3) можно возить с собой и одалживать нуждающимся; 4) нужно стирать, если нуждающиеся прикрывали им свои интимные места. В столовой Иккинг замечает Хезер, когда та забирает поднос с едой с раздачи и выискивает кого-то глазами. Ее карман слегка топорщится. Почему-то ему вдруг хочется исчезнуть. Натянуть на голову капюшон и вжать ее в плечи так, чтобы была видна только макушка. Он отворачивается от оглядывающиеся по сторонам Хезер и сосредоточенно копается в самой, блять, интересной в мире кучке брокколи на своей тарелке. Но даже такое феноменально интригующее занятия не мешает ему зачем-то обернуться. Обернуться и встретиться глазами с той, кто уже минут десять пытается его найти. Ну чтобы тебя черти драли, противная девчонка, зачем ты идешь сюда? Хезер пробирается сквозь толпу и ставит свой поднос рядом с подносом Иккинга. Она спокойно садится на соседний стул, распаковывает сок и спрашивает: — Ты доел? Можно я возьму твою вилку? — Хезер, я готов тебя этой вилкой заколоть к чертовой матери. — Поговорим позже, хорошо? Не устраивай скандал прямо здесь. Иккинг буквально кипит от возмущения. Это какой же надо быть наглой? — Хезер, нам даже разговаривать не о чем, — Хэддок сжимает челюсти и тихо, немного наклонившись вперед, цедит слова прямо Хезер в лицо. Она не отвечает, но внезапно улыбается. Улыбается и вытаскивает из кармана его трусы, вкладывая их ему в ладонь. Сайлас, до этого сидевший и не вникавший в суть происходящего, давится едой, что из глаз слезы брызжут. А Иккинг краснеет от стыда, как пятилетний мальчик в женской раздевалке. Почему? Потому что Астрид видит все и начинает смеяться. От ее смеха Иккинга снова выворачивает. Он хотел бы сравнить его с гоготаньем ведьм из Диснеевских мультфильмов, но попросту не может. Астрид смеется совсем иначе, и Иккинг, зачарованно наблюдающий за милой ямочкой на ее правой щеке, никогда не слышал Хофферсон с такой стороны. Настоящий девичий смех. Объемный, мелодичный и внезапно… теплый. Будто они друзья. Будто он только что забавно пошутил и она рассмеялась, а не увидела, как ему всучили грязные трусы посреди школьной столовой. — Иккинг? — зовет Хезер. — Что? — Куда ты смотришь? — она цепляется пальцами за его подбородок и разворачивает к себе. Он стряхивает ее руку с раздражением: — Да какая тебе разница? Хезер, я не идиот, окей? Тебе повезло, что я еще держу себя в руках. — Нельзя заканчивать все просто так, — Левеск крепко хватает Иккинга за предплечье и снова дергает, — мы в любом случае должны поговорить. Не выдержав, Иккинг повышает тон: — Да не хочу я, блять, с тобой разговаривать! Сука, Хезер, ты трахалась с кем-то за моей спиной, а сейчас хочешь это обсудить, — он встает из-за стола, обходит его и опирается двумя руками вокруг сжавшейся Левеск, — больше никаких разговоров. Поняла? Иккинг выходит из столовой, громко хлопнув дверью. А Слайлас роняет изо рта салат. *** Когда Хэддок ставит всех на уши, чуть не выбив ставни к чертовой матери, Астрид выскакивает вслед за ним. Неожиданно для самой себя. Она не обращает внимания на свои действия даже тогда, когда Зои кричит ей что-то вслед. Астрид просто соскакивает со стула и несется в сторону выхода, ловко ловируя между столов на своих лодочках. Но в коридоре Хофферсон неожиданно теряет интерес ко всем страстям из жизни Хэддока. Она замечает человека, которого упорно ищет уже несколько ночей, колеся по улицам и переулкам. Человека, которого ждут дома, чтобы выбить из него всю дурь, какая еще осталась у него в голове. Тейт Хофферсон. Ее младший брат. — А ну иди сюда, сукин сын! Она срывается на бег сразу, как только замечает его в толпе. Забыв о том, что на ней четырехдюймовые каблуки и экстремально короткое платье, она сносит его с ног и бьет под дых так, что он теряет дар речи. Астрид падает на четвереньки рядом с распластавшимся на полу братом, прижимая колено к его груди. У нее сбитое дыхание, а прядь волос выбилась из укладки и висит прямо перед его носом. Так близко, что он единственный слышит ее слова: — Попался, наркоша.