P.S. Проверено на личном опыте автора.
— Зои написала, что на перекрёстке с Дуайт-стрит кто-то съехал в кювет из-за дождя, — Хофферсон цепляется за широкую резинку толстовки, пытаясь унять лёгкий тремор. Ее пальцы мелкой дрожью выдают все ее состояние. И последствия вина вперемешку с джином, и тесных объятий в машине, и нескромных признаний до. — Боишься, что я не справлюсь с управлением? — спрашивает Хэддок. Его глаза все такие же зелёные и такие же стеклянные. Как два блестящих драгоценных камня, поймавших на своих гранях ускользающий луч солнечного света. Астрид стоило немалых усилий слезть с его бёдер, чтобы уговорить доехать до дома. Заставить сердце, бьющееся о рёбра, и ворох беспокойных мыслей, набатом колотящийся в голове, уняться. Урезонить себя, дать команду «сидеть» своему же льнущему под хозяйскую руку телу. Ей нужно успокоиться. — Я видела, как ты водишь. Удивительно, что ты ещё живой, — отвечает она. Ее волосы высохли и теперь спутанными клочками вьются по плечам. Такой растерянной и неопрятной она ещё никогда не появлялась вне дома. — А я видел, как ты кончаешь. — Хэддок! Удивительным образом все, что происходило часом ранее — там, среди пушистых сосен и крупных дождевых капель, испепеляющие горячего дыхания и неимоверно тесно прижатых тел — разрядилось. Спусковой крючок слетел на холостых. Залп попал в цель, но прошёл насквозь. И теперь, сидя подле, они пытаются понять, как вести себя дальше. — Нет, ты правда кончила. — И что? — Кончила, втираясь в меня через свои гребанные брюки. Хэддок давит усмешку, цепко держась обеими руками за руль. На пару мгновений теряет контроль и смотрит через лобовое стекло на аккуратную дорожку гортензий, рассаженных миссис Хофферсон в преддверии осенних праздников. А потом снова впивается взглядом в сизо-васильковое небо напротив. — Тебя это удивляет? — Астрид закатывает глаза, поворачивая корпус в его сторону, — интересно, как тогда выглядят твои прелюдии. — Можем начать прямо сейчас, я покажу, — бросает с вызовом он, даже не скрывая хамскую полуулыбку. И это предложение так сильно впечатывается в неостывший мозг Хофферсон своими четкими образами, что ей приходится слишком наигранно фыркнуть, скрещивая руки на груди: — Как ребёнок, ей-богу. Она следит за передвижением его пальцев, отстегивающих ее ремень безопасности. За сбитыми в драке фалангами, порхающих в паре дюймов от ее бедра. Следит в ожидании нечаянного касания к жаждущей коже. Он стал ей так чертовски нужен, что ее нутро вопит от переполняющих эмоций. Замирая на секунду, Хэддок смотрит на нее исподлобья. Цепляет тот самый вожделенный взгляд, с которым она в трепете замирающего сердца изучает каждое его движение. — Как показала практика, я достаточно взрослый, чтобы довести тебя до оргазма, не снимая трусы, — утробно-вибрирующий звук его голоса проникает в сознание, вкручивая раскалённую проволоку под лопатки. А самодовольная улыбка расцветает на его пьяных губах. Щеки Астрид зардеют, как багровый осенний закат. Что-то поменялось в нем. Что-то поменялось в ней. За долгий, насыщенный на события вечер, они оба по-другому посмотрели на мир, в котором их отношения обретают возможность на существование. И теперь, скованные новыми обстоятельствами, они привыкают к новому способу общения. — Неудовлетворенность делает тебя ещё большим кретином, — выдыхает Астрид. — Знаешь, у меня не было желания спускать себе в штаны. И под стать тихой вибрации двигателя, мурчащего под капотом Ривьеры, Астрид елейным голосом произносит: — Очень зря, Хэддок. Тебе бы понравилось. В ответ она слышит только глумливое фырканье и отчего-то расплывается в улыбке. Изучает свои длинные и тонкие пальцы, неловко перебирающие свободный край мужской толстовки, так восхитительно мягко лежащей на ее плечах. Эта перемена нравится ей. Они остаются соперниками. Остаются в этой нелепой перепалке каждый раз, но уже с мягким и интимным подтекстом. Подначивают, колются — хотя улыбки больше не враждебные. Шутливые, пошлые, неизменные в сарказме. Но те, что не ранят. Те, что дают надежду на отношения совершенно другого плана. — Я не умею ухаживать за девушками, — сознается Хэддок, наклоняя шею влево и вправо, от чего легко хрустят позвонки. Астрид разглядывает побелку на стенах собственного дома, удивляясь тому, как давно и неприятно здесь кричала на Хэддока, нелепо шатающегося под ее окнами. Удивляется перемене мест слагаемых и внезапно в корне изменившейся сумме. — Я научу, — шепчет она ему в ответ, касаясь его руки. Он смотрит на ее крохотную ладонь. Смотрит на тонкую руку, птичье плечо. Смотрит на высокую бледную шею, полускрытую темным воротником. Хофферсон тает под этим взглядом. По-хозяйски властным, собственническим взглядом человека, множество раз доказывающего обратное. Астрид щурится с непривычки, ощущая себя принадлежащей. Чей-то. Его. Тысячный раз проигрывая в голове роль, которую собирается на себя взять, она слышит тихий голос. Едва уловимый, но такой настойчивый. Голос, который долгое время отталкивал их в разные стороны, будто магниты с одинаковыми полюсами. Ощущает на задворках сознания мысль, которая была ведущей, ориентирующей. Мысль и голос разума, внушающие дрожь в предверии опасности. Убирая руку с его ладони, она напоследок крепко сжимает эти прекрасные длинные пальцы, не желая портить красоту момента тем, что собирается сказать: — Все не получится легко, — выдыхая эти слова их легких, она слышит как Хэддок фыркает, — я до сих пор тебе не доверяю. Правда — ложка дёгтя. Неприятность, крушение, срыв. Но то, как он вздергивает бровь, слушая сорвавшуюся в пропасть Астрид, вызывает в ней коллапс. — У меня есть желание и надежда, Хофферсон, — он хмыкает, явно ожидавший подобного разговора, — с ними я даже тебя добьюсь. А Астрид чувствует порхание бабочек и ветер перемен в своём желудке. — Так значит, это начало новой игры? — улыбается она. Иккинг вторит ей усмешкой, и сердце ее разрывается от вида ассиметрично поднятых уголков губ. — Для тебя это игра? — он игриво склоняет голову в бок, подпирая висок кулаком. — Нет, просто я не могу подобрать подходящего слова, — она пожимает плечами, ощущая что-то вроде облегчения, — то есть ты не против, что я не хочу афишировать отношения, пока мы не разобрались в себе? — Я во всем разобрался. Дальше будь по-твоему. Астрид скручивает стопку все ещё мокрого костюма, едва ли не подпрыгивая на месте. Окрылённая, воодушевленная. Ей чертовски хочется в туалет и ещё больше хочется остаться здесь. С ним. Возле него. В ауре аромата и энергии, принадлежащих только ему и ему единственному свойственных. — Тебе стоит оставить машину у меня, — заключает она, ещё раз пролистывая сообщения от Зои, — на соседней улице патруль. Если тебя поймают пьяного за рулем… — Я понял. Дойду пешком, а завтра заберу. Он не перестает улыбаться. Сводит ее с ума, и она не может больше отвести взгляда от веснушек на его носу. От дьявольски прекрасной зелени в его глазах. От черт лица, которые хочется выжечь на сетчатке, чтобы не забыть впредь и вовек. Астрид даже не осознаёт, что это. Яркое чувство волшебства на кончиках пальцев и под лопатками. Искры и пламя, ворох конфетти и залпы перламутровых фейерверков. То, что делает ее себе несвойственной. То, что кружит и кружит ей голову лучше любого вина. То, что заставляет их лица сближаться. То, что она осознает быстрее, чем сейчас перешагнет порог своего дома. — Довести тебя до дверей? — спрашивает он, обдавая ее губы тёплым дыханием. И она отвечает: — Конечно. Запускает руку в его волосы. Перебирает пряди на затылке.И тянет ближе.
А затем плавно. Это слово вторит у Астрид в мозгу, как выжженное раскалённой проволокой. Бесконечно повторяется, откликается эхом, гудит и носится от уха к уху в поиске понимания. Ей даже кажется, что она вот вот его поймает, но пальцы сжимаются слишком медленно. Смысл проносится мимо, ускользает. Плавно. Подушечки его пальцев проходятся по внутренней стороны ее ладони и соскальзывают вниз. Их тепло Астрид чувствует кожей. Даже когда холодный воздух занимает то место, где его большой палец вычерчивал круги на ее кисти. Даже когда ее рука обвисает вдоль тела. И даже тогда, когда она прячет ее в карман тёплых спортивных брюк. Все ещё чувствует. Плавно. Он делает шаг назад, запустив руки в карманы. Не оборачиваясь, не отрывая бесконечно пристальный, собственнический взгляд. Плавно. Он растягивает губы в кривой — черт побери, как ей это нравится — улыбке, попутно вынимая пачку сигарет из джоггеров и щёлкая зажигалкой. Поднося ко рту сигарету двумя пальцами, и отнимая тремя. Щурясь, выдыхая в сторону, чтобы не прерывать зрительного контакта. Он слишком много курит. А она стоит все это время обескураженная на крыльце перед полуоткрытой дверью и смотрит на него. Следит глазами за тем, как он жмурится от дыма и пятится назад. Его шаги расслабленны, подбородок поднят, волосы взъерошены. Глаза красные, полузакрытые, озорные. Ей хочется, так блядски хочется вернуться в машину, залезть к нему на колени, чувствуя сквозь толстовку, как его сердце бьется в ее рёбра, и ощущать касания его ладоней к своей обнаженной на спине коже. Ей невозможно сделать шаг внутрь дома. Невозможно оторвать глаз, потому что под его ответным взглядом Астрид горит, а не тлеет. Она видит перед собой человека, способного раскочегарить в ней безумную бурю, целуя ее под проливным дождем. И ей кажется, что все, ставшее этой ночью реальным, приобретшим форму и жизнь к рассвету, может пасть от безудержной силы разрушения, если Хофферсон отвернётся. Поэтому она смотрит в упор, обездвиженная от страха потерять только что налаженную связь с тем, кого она ненавидела, но подкоркой сознания всегда мечтала видеть рядом. Поэтому она так усердно рассматривает его веснушки, косую ухмылку, стылую от дождя кожу щёк, припухшие губы, прямые брови и великолепные зелёные глаза. Глаза цвета канадской тсуги с рваной изумрудной каймой, глаза цвета оливковых ветвей с мягкой пестовой растяжкой. Боже, она его запоминает. — Астрид, — говорит он. — Что? Его ресницы дрожат, и она понимает, что он только что усмехнулся: — Закрой рот. Ей требуется две или три секунды, чтобы прийти в себя и осознать. Зардеться и едва удержаться от того, чтобы звонко шлепнуть себя по лбу влажной ладошкой. Все это время она пялилась на него с открытым ртом. Как дурочка, одной рукой сжимая дверную ручку, а другой держа в подмышке свой охуительно дорогой и напрочь мокрый костюм. Челюсть Хофферсон захлопывается с щелчком зубов. Кажется, она прикусила язык. — Я зайду завтра утром, заберу машину, — выдыхает он и отбрасывает недокуренную сигарету в кусты. — Меня тоже можешь прихватить, — отвечает Астрид, хорохорясь после неловкой ситуации, — парни иногда довозят своих девушек до школы. Думаю, ты слышал об этом. Она звучит так глупо, что ей хочется спрятаться от насмешки в его глазах. — Не слышал, — он отрицательно мотает головой и спустя мгновение снова расплывается в улыбке, — но если ты не против появится на людях с чудовищем, я могу тебя подбросить. И Хэддок — злостный нарушитель покоя, едкий и колючий Иккинг Хэддок — подмигивает ей. Подмигивает, как простой мальчишка, проводивший ее до дома. — Ты не чудовище. Ты всего лишь кретин. Она говорит то, на что другой бы обиделся. Любой нормальный человек не закатил бы с улыбкой глаза, как это сделал он, и уж точно не ответил: — Возьму на заметку, малыш. От этого «малыш» Астрид тепло. Странно, волнительно и тепло одновременно. — Мне нравятся кретины, как оказалось, — тихо отвечает она, ковыряя босой ногой половицу на крыльце. — Я поверю, когда ты повторишь это трезвая. И после этих слов повисает тишина. И вроде бы не мучительная, но и не уютная. И вроде хочется, до-блядской-сука-дрожи хочется откинуть в сторону мокрые шмотки, спрыгнуть со ступеней, кинуться вперёд и просто в нем захлебнуться. Но и вроде бы показаться дешевкой не хочется тоже. Сегодня у неё уже был выбор — к нему или прочь. И она ни на секунду не жалеет, что Фольксваген Фаэтон, который ждал ее на парковке, в итоге остался без пассажира. Что ее прекрасные синие лодочки под дождем превратились в галоши. Что от запаха озона вперемешку с можжевельником ее теперь тошнит. Что вся молодёжь Нью-Хейвена видела, как с вечеринки ее уводит парень, которого она должна презирать. Ни секунды. Ни капли. Ни за что. — Иди домой, — выдыхает она. А он будто бы чувствовал все, о чем она думала. Будто бы все бесы внутри него ждали, что она сорвётся к нему в пропасть. Будто бы был готов принять грех на грудь и ее в объятия. Иккинг последний раз кивает ей и коротко улыбнувшись произносит: — Пока, Астрид. Он не улыбался столько за всю жизнь, сколько за эти полчаса в машине и на улице перед ее домом. Она точно что-то в нем сломала. — Пока, — вторит Хофферсон. И это выходит у неё так по-бытовому, что Хэддок вопросительно вскидывает бровь. Они едва ли пару раз в жизни произнесли друг другу слова приветствия и прощения, и ему хотелось бы, чтобы в этот раз их «пока» не звучали сухо, а были личными. — Не можешь произнести мое имя? — спрашивает он, давая ей понять, что ее ответ его не устроил. А для Астрид сейчас произнести эти два слога в сто раз сложнее, чем назвать его по фамилии. Не обращаясь к его разуму во время потасовки, не с вежливой просьбой отвернуться или в попытке отблагодарить. Не в отчаянии или под трактовкой воспитания, а здесь и сейчас, когда это на самом деле что-то интимное. Она осознанно называла его имя так редко, что ей тяжело представить, как оно ляжет на ее устах. — Иккинг, — вздох слетает с ее губ и она чувствует, как оно растекается по ее венам. Впадает в сухие жилки на шее, впитывается с движением гортани на двойной «к» с внутренней стороны щёк и стекает вниз, скапливаясь горячей слюной на кончике языка. И то, как его имя действует на неё, заставляет его шумно выпустить воздух и, наконец-то, отвести взгляд. Беги, дурак, пока тебе снова, снова за это долгое, насыщенное утро, не сорвало нахер крышу. Беги и вспоминай. Кожу, спущенную бретель бюстгальтера, тонкие пальцы на загривке, сонные глаза в темноте лесного шоссе, пунцовые, как шпинель, щеки, послушный копчик, мягкие волосы и сизые льдинки острого, как бритва, взгляда. Лучшее в Астрид Хофферсон (редакция от пятнадцатого ноября): 1) неидеальная идеальность; 2) женственная податливость; 3) открывшаяся эмоциональность. Астрид заставляет себя сдвинуться с места и зайти в дом. Захлопывая дверь, она ударяется лопатками о дерево и прижимается к его поверхности затылком в попытках отдышаться. Давай, девочка. Дыши. Ей нужно объявить чувствам эмбарго хотя бы на несколько часов. Это слишком, чтобы быть правдой. Это слишком много, слишком сильно, слишком ярко. Если не унять пыл, она сгорит за считанные секунды, как спичка. Его власть над ее чувствами тоталитарна. Настолько, что ей тревожно от мысли, что она слишком — слишком, блять, слишком — в него погрузится. С ним слишком много блядских «слишком». Астрид будто бы открыла новогоднюю коробку с подарками, которую родители весь год держали на самом видном месте, куда она никак не могла дотянуться. Открыла, и начала играть во все игрушки, наряжаться во все платья и съедать все сладости, что были внутри. Если сразу и глубоко нырнуть в омут с головой, какова вероятность не задохнуться? На чаше весов перед Астрид два варианта. С одной стороны всеобъемлющее чувство эйфории, полнота ощущений, зудящее между лопаток чувство растущих крыльев. И с другой — предельная осторожность, благодаря которой она столько времени прекрасно жила вдали от любовных травм. Господи, храни Америку и идиотку Астрид Хофферсон. Лучшее в Иккинге Хэддоке (редакция от пятнадцатого ноября): 1) несвойственная заботливость; 2) достаточно таки свойственная пылкость; 3) идеальные плечи и косые мышцы живота. Душ идёт ей на пользу. Стоя под потоком горячей воды, Астрид почти засыпает, но ещё ворочает тяжёлые мысли внутри своей светлой головы. Тело Хофферсон буквально умоляет ее отдохнуть. Столько касаний и потрясений, что оно сегодня ощутило и вынесло, почти заставляют кожу плавиться от бьющих в спину струй. Изучая гранитную плитку под босыми ногами, она понимает, что, по сути, именно незащищённость перед чувствами сейчас делает не такой. Вернее, не такой, какой она привыкла себя знать. Она была воспитана сильной, но адаптивной. Стальной, расчетливой, волевой. Делать шаг назад только в том случае, если потом сможешь сделать два вперед. Быть с теми людьми той, какой дадут прорваться вверх: с наглыми — превосходящей, с амбициозными — успешной, с ведомыми — ведущей, а с ведущими — конкурентной. С Хэддоком такая модель поведения работала из рук вон плохо. Он был и наглым, и амбициозным, и ведущим, и конкурентным, а превзойти его по всем фронтам у неё просто не хватало ресурсов. С Хэддоком все получалось не так, как было запрограммировано в сознании Астрид. Да и было в нем самом что-то, от чего ее девичье нутро могло только капитулировать. Кутаясь в полотенце и смывая макияж, она все ещё думает о способах сберечь своё сердце от большого поражения. Думает о том, раскрыл ли кто истину и стоит ли игра свеч. Думает о том, что даже если она очень постарается, держать свои чувства под контролем ей удастся только до того момента, как он появится в поле ее зрения. — Где найти сил на тебя, Иккинг Хэддок? — спрашивает она у зеркала, выдыхая тяжесть своих сомнений. Ее телефон вибрирует на краю раковины. Сначала она тут же вскидывает руку, чтобы посмотреть, но замечает неизвестный номер телефона. Астрид была бы полной дурой, если бы хотя бы на мгновение задумалась о том, кому он мог бы принадлежать. Ее рука так и зависает в воздухе на добрых пятнадцать секунд. В ванной тепло и влажно от душа, как в полуостывшем хаммаме. Лампа включена только над зеркалом у раковины, поэтому в помещении царит полумрак, а сама Хофферсон и ближайшие предметы выцеплены из него тёплым, отражённым от бежевой плитки светом. Она снимает блокировку и открывает мессенджер. «Ты думаешь обо мне», — гласит сообщение. Мобильный находится у Астрид в одной руке, а ватный диск в другой. Сама того не замечая, она расплывается в улыбке и садится на крышку унитаза, притягивая коленки к груди. Последний раз протерев правый глаз, она убирает грязный диск на бочок позади и разворачивается обратно. «Я только что из душа», — набирает в ответ. В открытом диалоге всплывает новое сообщение: «Будто это что-то взаимоисключающее». Астрид прикусывает губу и закрывает глаза, отведя лицо вверх, в смущении продолжая улыбаться. Его глупые вульгарные подтрунивания напрочь сметают мысли о каких-то там сомнениях и недостаточных ресурсах. Она хихикает и зардеется, ерзая на месте. «Сколько раз ты думал обо мне в душе?» «За сегодня или с начальной школы?» Хофферсон давится от глупого смеха. Это так ожидаемо с его стороны, что она почти стонет. Новая вибрация заставляет ее снова вернуть глаза к экрану: «Так я угадал?» И тут же: «У меня горели уши, можешь не обманывать» Хофферсон пытается найти колкий ответ, но все идеи, что рождаются в ее опьяненной моментом голове, оказываются из ряда вон тривиальными. Не найдя альтернативы лучше, она вбивает в поисковую строку браузера горящие уши как симптом и возвращается в диалог, печатая короткое: «У тебя гипертония» Хэддок молчит некоторое время, а Астрид ждёт его сообщения, ни разу не свернув приложение. Чувствует, что вот-вот уснёт прямо на сидении унитаза, но продолжает настойчиво свербить глазами яркий экран в ожидании. Он отвечает тремя сообщениями подряд: «Это что-то вроде того, когда ты орешь на меня на повышенных тонах?» «Или…» «Стонешь?» Теперь уши горят у Хофферсон. Уши, щеки, шея, все, что никогда не горело раньше. «Навряд ли ты слышал, как это звучит на самом деле» «Это приглашение?» На некоторое мгновение Астрид задумывается, что ее смущенная реакция сейчас выглядит достаточно странно, после того, что вообще происходило сегодня ночью. «А ты бы пришёл?» «А ты бы дала?» Хофферсон шумно вбирает полные легкие, закрыв веки и стиснув нижнюю губу между рядом верхних зубов и кончиком языка. Она представляет стоящие вокруг машины темные сосны, блеск асфальта и полумрак салона, когда он расстегнул и снял рубашку. «У тебя есть хоть немного чувства стыда?» «Могу предположить, что столько же, сколько на тебе сейчас одежды» Астрид встаёт с места и возвращается к зеркалу, свободной рукой снимая с себя полотенце и распределяя его на электрической сушилке. Бросает беглый взгляд в зеркало и подмечает растянутые в ухмылке губы. «Знаешь, скидывать нюдисы в первый день отношений ведь неприлично», — ее пальцы быстро набирают сообщение, корректируют его, чтобы получилось достаточно непринужденно, но интригующе. «Но?» — его ответ приходит без единой задержки. Астрид жмёт кнопку «прикрепить» и пытается сдержать волнение. Снова смотрит на себя, возвращается к телефону, пытаясь отгадать мысли Хэддока в этот момент. Ей не нужны были фотографии, чтобы увидеть перед собой мужскую красоту его груди, шеи, плеч и рук, его живота, узких бёдер в тех темных брюках, которые он так редко носит. Она запомнила его в мельчайших деталях, запомнила даже собственные ощущения, когда касалась или просто наблюдала. И ей становится интересно, насколько он успел изучить и запомнить ее тело. Застывшая на экране светящаяся фотография снова заставляет Астрид глупо улыбнуться и облизнуть губы. Ее палец касается кнопки «отправить», мессенджер прогружает файл и получатель моментально просматривает сообщение. Строка действия под его номером телефона несколько раз сменяется с «в сети» на «печатает» и обратно, а через некоторое время Астрид получает голосовое сообщение. Осипший сонный голос Хэддока бьется о кафель ванной: — Отличная шутка, Астрид. Удали. На тёмной, немного смазанной фотографии, застыв в ошеломлённой позе и неприкрытом позоре, стоит абсолютно голый, как осенний тополь, Иккинг Хэддок. С взъерошенными волосами, глазами полными ужаса и широкими сбитыми ладонями, прикрывающими добротный стояк. «Ты просто очарователен», — набирает Хофферсон, от чего-то стараясь смотреть только на клавиатуру. «Это самое стремное чучело, что я в своей гребанной жизни видел. Спасибо, моя милая ведьма» «О, нарядимся так на Хэллоуин?» Моя милая ведьма. Астрид предпочитает остановиться на первых двух словах. «Засыпай» Но она только разыгралась. Оказывается, чатится с ним безумно увлекательно: «Смотрю на эту фотографию холодными вечерами, чтобы согреться» Астрид переиграла и уничтожила Хэддока в его же игре. Осознание собственной остроумной победы складывается внутри неё, скапливается где-то в мозгу, чтобы потом иметь возможность припомнить ему этот забавный и такой приятный момент. «Не знаю как ты, а я сплю» «И даже не хочешь приехать?» Астрид кладёт телефон на угол раковины и натягивает пижамные штаны. Довольная своей выходкой она запускает руки в проймы футболки, оттягивает ее вниз и снова берётся за мобильный. Новое сообщение вызывает тёплое чувство под тонкими грудными косточками. «Через три часа я так или иначе буду у тебя, так что серьезно — засыпай» Десятью минутами позже Астрид складывает толстовку Хэддока под голову, утыкается носом в воротник и моментально отключается.