Once Upon a Time...

Для настроения (современная обработка): http://poiskm.org/show/587-полет-одинокой-птицы/музыка-индейцев-перу Небольшое вступление от автора. Я обещала своим музам пару счастливых сказок, но природная моя кровожадность не дает написать две, или того лучше! — три подряд сказки с ХЭ. А потому в этой — полная жесть, кровь и кишки по потолку. Речь пойдет о Мезоамерике, и предупреждаю честно, нравы народов, населявших те земли несколько веков назад, отличались крайней свирепостью и жестокостью, смягчать которые автор не намерен. Нервных сразу прошу покинуть помещение. Также приношу извинения, по ходу дела будут сноски, наверное, много. Но в данном случае без них никуда, даже название требует определенных разъяснений. Автор надеется, что ему простится. * Автор просит обратить внимание, что ветеран — это не только слабый израненный старик, воевавший когда-то. В Древнем Риме так называли солдат, отслуживших не менее 20 лет, имевших колоссальный опыт и знания. Воинское искусство ветеранских легионов Цезаря, так называемых «железных воинов», славилось во всем античном мире. ** «Цветочные войны» или «Шочияойотль» (на языке науатль, xochiyaoyotl (xōchi — цветок, yao — война) были ритуальными. Племена Мезоамерики, жившие на территории современной Мексики и Гватемалы, проводили их для захвата не территорий, а ради пленных, которых потом приносили в жертву. По соглашению в «цветочных войнах» участвовало несколько городов-государств, мощнейшим из которых к периоду испанской Конкисты был Теночтитлан, столица ацтеков. Часто проводились в период сильной засухи. *** Он стоял, невидимый в густой зелени леса, закрыв глаза, слушая шум ветра. Шелест листвы над головой был так же сух, как земля под ногами. Великий Тлалок [1] давно не проливал своего кувшина над сельвой. Засуха — гнев богов. Каждому известно, что боги могут жить, только лишь питаясь свежей человеческой кровью. И долг воинов племени — каждый день доставлять источник их жизни на вершину пирамиды, к жертвенному камню, и отдавать в руки жрецов. Как долг жрецов, коих должно быть шестеро, укладывать жертву на низкий выпуклый камень, оттягивая ее руки, ноги и голову в стороны и вниз, так, чтобы грудь выгнулась крутой аркой к небу. Лишь тогда шестой, старший жрец сможет одним взмахом черного обсидианового ножа вспороть живот и грудину, раздвинуть кожу, мясо и внутренности, чтобы просунуть руку внутрь, отодвинуть край легкого и сжать рукой горячее бьющееся сердце. Он был воином и знал, что плоть человека прочнее, чем кажется. Сила старшего жреца должна быть великой, ибо живое сердце нельзя вырезать, его надо вырвать из груди, и еще пульсирующее, трепещущее, поднять над головой, к Солнцу, чтобы кровь толчками полилась с ладони по руке вниз. Но этого мало. Сердце должно поместить на золотое «орлиное» блюдо, что стоит на каменном изваянии у ног жертвенника, чтобы сияние металла поблекло от дымного жара угасающей плоти. Текущую кровь надо собрать в сосуд и вылить у изваяний божеств. Тело жертвы следует сбросить вниз, к подножию храма, и ударяясь на лету о выступы ступеней, оно обагрит их напоследок кровавыми следами. Лишь тогда боги будут довольны. Лишь тогда боги будут живы. Лишь тогда будет жить само племя, связанное договором крови с богами, и существовать самый мир вокруг. Осторожные шаги он услышал, но глаз не открыл и не шелохнулся, пока подкравшийся юный воин не замер рядом в поклоне. — Тлатоани [2], воины ждут приказа. Он открыл черные, словно отливающие глянцем, глаза и кивнул: — Я услышал все, что пожелал сказать мне ветер. Мы возвращаемся. *** Сельва перед озером кончается неожиданно, будто обрубленная ударом огромного ножа. Стена густых зарослей остается за спиной, а впереди открывается вид на озеро и город, как будто вырастающий из воды. Это всегда неожиданно, даже если ты родился и вырос на этих самых илистых берегах, ловил здесь рыбу, плел сети, растил маис и ждал, пока придет возраст взойти на ступени храма и принять с десятками других юных благословение жрецов: выйти в поход и пролить кровь. Ицтли [3] хорошо помнит свою первую битву, первую рану и первого пленника. Он был рожден воином, как орел рождается орлом. Копье, кинжал, плетеный щит — руки словно вспоминали, а не учились. И чем большей ловкости требовало оружие, — вот странность! — тем легче он им овладевал. Его длинная коса осталась на поле первой же схватки, невиданное дело! [4]. Клан Ягуара принял его с радостью. Отряд, с которым он выступал, никогда не приходил без добычи, в любом походе удача была его спутницей, не изменив ни разу. Он знает, что за спиной многие зовут его Нагуальоцелотлем [5], не решаясь сказать этого в глаза. Он не спорит, хотя не помнит ни одного превращения. Но, может быть, Ягуар не хочет, чтобы он помнил? Ведь иногда случаются ночи, приносящие странные сны о невиданных созданиях, местах и людях, которых Ицтли, да и никто другой, никогда не видел в этих землях. Может быть, в этих снах он оборачивается ягуаром и гуляет по изнанке звездного неба [6], где видит и пытается постичь тайны своего покровителя? Ицтли стоит и смотрит на великий Город легендарного вождя Теноча, словно парящий над водами соленого озера Тескоко, на громады жертвенных пирамид и дворцов знати, по стенам которых вьется яркая зелень, усыпанная цветами, отдающими свой дурманящий аромат лишь по ночам, и на сердце его давит странная тяжесть. Ему кажется, что солнце замедляет свой бег по небу. Ему кажется, что надвигается сухая гроза. Ему кажется, что боги мертвы… *** Прошло несколько сезонов дождей с тех пор, как до Города дошли вести о том, что на побережье и в землях разных племен стали появляться люди с белой кожей. Разведчики доносили, что у некоторых из них волосы цвета солнца, как и положено потомкам Кецаля [7]. Тот, кого довелось видеть самому Ицтли, попал в Теночтитлан, побывав в плену у племен майя, живших к югу. Белокожий, что правда, то правда. Но волосы немногим светлее тех, что видел он сам, когда срезал собственные отросшие пряди. Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы выучить слова, и много слов, на странном чудном языке. И к тому времени, как Совет знатных решил обменять пленника, Ицтли уже умел с ним объясняться. Хотя сам не понимал, зачем ему это… По исчезнувшему белому он не скучал. Раз за разом поднимался и созревал маис, а разведчики приносили уже вовсе не слухи. Теперь сомнений не было: белые пришли, чтобы взять земли и города. Они повелевают странными животными, владеют силой огня, носят оружие, что куда тверже обсидиана, и умеют торговаться. Это странно, разве боги торгуются? Боги приходят и берут, что хотят. Или дарят. Но торговаться с людьми, зачем это истинным богам? Ицтли не верит, что белые — боги. Хотя многие — верят. Он перестает верить в это после похода Клана Ягуаров к побережью. Они идут небольшим отрядом, напрямик, звериными тропами через сельву, минуя торговые и военные тракты, укрываясь от чужих разведчиков, останавливаясь только на короткий отдых днем и ночевку. Никто не спрашивает у него, зачем они шли сюда, зачем остановились, не дойдя до побережья половины дневного перехода. Простые воины не спрашивают тлатоани, они слушают и выполняют приказы. И когда он приказывает, они идут и приводят пленных. Троих белокожих, от которых пахнет яростью и страхом. Они говорят, много и быстро. Ицтли слушает их внимательно и долго. Они грозят им карой своего бога и смертью, а сами воняют ужасом и бессилием. Сердце можно принести богам только на жертвеннике, но кровью можно напоить и землю. И потому он связывает веревкой ноги тому, кто стоит ближе, закидывает длинный плетеный хвост через толстую ветку и вздергивает белого человека ногами вверх, подтягивая до тех пор, пока тот не повисает, не доставая до земли связанными руками. И тогда Ицтли вынимает свой нож, цветом и отливом точь-в-точь, как его глаза, и одним ударом вспарывает трепещущий живот. Пробует кровь на вкус, проводя самой кромкой лезвия по губам. Кровь совсем такая же, как у него самого. — Это не боги, — говорит он воинам своего племени. — Их кровь не горит солнцем. Они стоят и молча смотрят, как из вспоротого живота толчками выплескивается алое, как неторопливыми змеями выползают из длинного разреза отливающие перламутром кишки, как дергается в последних судорогах человеческое тело. — Мы не можем отдать его сердце Уицилопочтли [8], но можем почтить Шипе Тотека [9], — говорит Ицтли. И взмахом руки велит спустить мертвое тело на землю. Он умеет снимать с человека кожу. Это не столько трудно, сколько долго и требует внимания и терпения. К закату его руки по локоть в темных липких разводах и пропитались запахом свежего мяса, а на коленях лежат три небольших, аккуратно свернутых тюка. Он отдаст их в храм, когда отряд вернется в Город. *** Когда приходит время войны, Ицтли не считает дни и месяцы. Это дело жрецов. Поэтому не может сказать, сколько рассветов прошло между его возвращением и тем днем, когда в Город привели этих пленных. Как не может сказать и того, почему он идет на главную площадь. Посмотреть? Но он уже видел белых людей. И не верит, что они — боги. Не верит, но все равно приходит. Приходит на встречу со своей судьбой. У его судьбы светлые волосы и светлые глаза, и воин подходит ближе, чтобы разглядеть их цвет — серо-голубой, как рассветное небо. Ицтли смотрит на бледного, измученного человека так долго, что тот оборачивается, почувствовав его взгляд. И тогда Ицтли впервые в жизни видит бога. Мать рассказывала ему давным-давно, что жрецы часто видят богов и даже говорят с ними. Маленьким он верил. Потом перестал об этом думать. А сейчас он смотрит на бога и не понимает, почему его не видят другие. Ицтли умеет ждать. Иногда на охоте или в разведке ему приходится часами сидеть, стоять или лежать в ожидании. Кто осмелится спросить у тлатоани, зачем он здесь? Поэтому он стоит на краю площади и смотрит. И видит, как постепенно редеет толпа, растекаясь по улицам Города, от площади и двух огромных храмов к окраинам. Как воины Клана Орла сгоняют белых пленников копьями в плотную группу, как ведут к невысокому длинному дому, в котором держат тех, кто не будет удостоен чести отдать сердце Солнцу. Оставленных там ждет позорная смерть, и головы их будут выситься на кольях у подножия храмов, пока не превратятся в сухие звонкие черепа. Ицтли знает, как и каждый в племени, как любой, родившийся на этой земле: не важно, как ты жил, важно, как ты умрешь. И есть только три пути. Взошедшие на жертвенник, воины, павшие в бою, и женщины, умершие родами, поднимутся в Дом Солнца Уицилопочтли. Утопленники уйдут с водой в рай Великого Тлалока. Всех остальных ждут мучительные скитания в девяти подземных мирах Митклана, и не каждой душе суждено будет добраться до владыки мертвых Миктлантекутли и обрести покой. И еще он знает, что не даст своему богу уйти в Митклан. Он возвращается в свой дом, в котором нет жены, а только старая мать. Она уже почти не видит, а потому Ицтли без опаски перебирает ее запасы трав, пока не находит нужные зерна. Растолченные в воде, они пускают сок, дарующий голове сначала легкость, потом радужный сон, а после — светлое бесстрашие. Он готовит напиток и наливает его в выдолбленный плод, заткнув отверстие плотно скрученными листьями, чтобы не пролить ни капли. И когда над Городом распахивается ночное небо, полное звезд, он идет к длинному дому у храмов. Конечно, их сторожат. Но разве сравнятся те, что несут охрану у храмов и дворцов, с тем, кто по ночам оборачивается Ягуаром? Ицтли проходит мимо двух стражей так же просто, как мимо двух деревьев. Он ступает медленно и осторожно. Он ничего не боится, просто не хочет плутать в поисках, поэтому не столько смотрит во тьму, сколько слушает сердце. И останавливается, как только оно сильно бьется в грудь и замирает, прежде чем снова стать неощутимым. Ицтли опускается на колени возле одного из спящих и тихо кладет ему одну ладонь на плечо, а вторую на губы, не все умеют просыпаться беззвучно. Он наклоняется так близко, что его черные волосы смешиваются со светлыми волосами бога, и шепчет на чужом языке: — Не кричать. Не надо кричать. Ты и я, уйти отсюда. Бог слаб, и воин ведет его осторожно, почти обернув своим телом со спины и направляя каждый шаг, пока они не выскальзывают с обратной стороны дома, где и вовсе нет охраны. Мало кто знает о лазе в дальней стене. Здесь зелень сельвы подступает совсем близко, и в ночи каждый лист словно вырезан из черноты. Ицтли усаживает бога на землю и протягивает наполненную приготовленным питьем флягу. — Пей. — Кто ты? — спрашивает бог. Ицтли проводит ладонью по его светлым волосам и повторяет: — Пей. Надо. Он смотрит, как бог пьет, как глубоко вдыхает ночную свежесть, как поднимает голову и смотрит на звезды. И в слабом звездном свете короткой летней ночи видит улыбку на бледном лице. А потом подставляет плечо, чтобы поймать оседающее тело, охваченное сном. Ицтли силен, как любой закаленный дальними переходами и боями воин. Поэтому он уверен, что дойдет до конца этих ступеней сам и донесет спящего бога. Шаг за шагом. Все ближе рассвет. Шаг за шагом. Все ближе вершина. Он поднимается на площадку, когда небо начинает сереть. Но волнения нет, он знает, что все успеет. Осторожно встает на одно колено и опускает безвольное, покорное сну тело на камень. Бог открывает глаза, когда серый цвет с восточной стороны неба слегка розовеет. Ицтли стоит на коленях рядом. Он видит, как напрягаются руки, ноги, все тело бога, но веревки держат прочно, он вязал их крепко, стараясь, как никогда в жизни. Воин кладет ладонь на обнаженную грудь бога и говорит: — Не надо страх. — Что ты делаешь? — шепчет бог. — Ты идти к братьям. Дом Солнца — твой дом. Ты скоро прийти домой. — Что… Но Ицтли скользит пальцами по его губам, и бог замолкает. Только в светлых глазах плещется удивление и неверие. Но воин знает, что вера и не нужна. Он сам — верит, этого хватит. Сильная смуглая рука крепко хватает светлые волосы, дергая голову вниз, так что белая шея натягивается тетивой, а грудь бога выгибается луком. — Все хорошо, — говорит Ицтли. И вонзает обсидиановый нож в белую кожу. Ицтли знает, крик разбудит храмовую стражу. Но он успеет. Мышцы расходятся в стороны под острым краем каменного клинка. Воин откладывает нож и опускает руку в теплоту крови и жар плоти, не отрывая взгляда от расширившихся, почти безумных глаз своего бога, проталкивая кисть все глубже, пока не касается трепещущего как колибри сердца… Три удара. Он позволяет себе ощутить пальцами три удара. А потом выдирает его из развороченной груди. Ицтли достает сердце бога с первым лучом солнца. Но прежде, чем поднять его на ладони, он целует сердце, вдыхая аромат солнечной крови, и наклоняется к губам лежащего на камне. Нежно касается их своими и только тогда кладет дымящуюся уходящей жизнью плоть на золотое блюдо. Он отдается в руки храмовой стражи спокойно, даже безмятежно. Он спас своего бога. Его собственная смерть не имеет значения. Когда солнце выныривает из-за горизонта и ослепляет на мгновение всех, стоящих у жертвенника, Ицтли вдруг видит не густые заросли сельвы, а странную бледно-зеленую землю, покрытую высокой травой, темную реку и чужие деревья с тонкими ветвями и круглыми листьями. Он видит своего бога, только совсем мальчишкой. И понимает, что сам — такой же юный, и что они смеются вместе, над выломанной из кустарника веткой, которую бог бросает ему под ноги… А в небе над ними сияет солнце. [1] Тлалок — одно из верховных божеств ацтекского пантеона, бог дождя и грома, сельского хозяйства, огня и южной стороны света. [2] Ацтекским воинам полагались звания, согласно количеству захваченных на войне или в ритуальной битве пленников для жертвоприношения. «Титул» текиуа (tequiua) они получали, взяв 4-5 пленных, после этого воин мог претендовать на вступление в клан Орла или Ягуара. Далее, с увеличением количества захваченных противников, воин мог получить ранг тлакатеккатль (tlacateccatl) и тлачочкалли (tlachochcalli). Для получения следующего за ними ранга тлатоани (tlahtoani), нужно было захватить не менее 17 пленников. [3] Ицтли — мужское ацтекское имя, в переводе означающее «нож из обсидиана». [4] У ацтеков юноши брили головы, оставляя только одну длинную прядь волос, которую заплетали в косу. После посвящения в воины, косу отрезали, голову больше не брили, но волосы стригли коротко. Для посвящения было необходимо привести с поля боя трех пленников. Если после нескольких битв сделать этого не удавалось, неудачник изгонялся из клана воинов, так и не лишившись косы, которая отныне становилась поводом для насмешек. [5] Нагуальоцелотль — согласно верованиям ацтеков, человек-маг, способный превращаться в ягуара и пользующийся его особым покровительством. Сам ягуар почитался, как один из древнейших богов (Тепейоллотль). [6] Согласно легендам, Тепейоллотль — бог пещер и землетрясений, ночной ягуар, был хозяином животных, сердцем всех гор и их эхом. Изображался в виде ягуара с пятнистой шкурой, символизирующей звездное небо. [7] Кецалькоатль — Пернатый Змей, одно из главных божеств ацтекского пантеона. По повериям был белокожим и рыжеволосым. В одной из легенд рассказывалось, что он уплыл за океан, сказав, что еще вернется. Согласно некоторым историческим версиям, ацтеки приняли прибывших в Мезоамерику испанских конкистадоров за потомков Кецаля и богов. [8] Уицилопочтли (Huitzilopōchtli) — «колибри юга» или «колибри левой стороны», одно из главных божеств ацтеков, бог солнца и войны, покровитель всего племени и города Теночтитлана. [9] Шипе Тотек (Xipe Totec) — «Наш владыка со снятой кожей», «Наш вождь ободранный», «Красный Тецкатлипока». В мифологии ацтеков — божество весенней растительности и посева, покровитель золотых дел мастеров. Чтобы дать новую жизнь растениям, сдирал с себя кожу, как зерна маиса сбрасывают оболочку, прежде чем прорасти. Все народы Центральной Америки проводили в честь него празднества с человеческими жертвоприношениями, в ходе которых с людей снимали кожу, которую потом использовали как накидку в ходе обряда.