То, что осталось за кадром

Ей хочется кричать. Ей хочется бросить в стену стул. Ей хочется порвать тишину, звенящую в доме, своим воплем. Ей хочется высказать ему все, что она пережила. Что поедало ее все это время. Когда она была вынуждена строить из себя единое целое, в то время как она была не то, что грудой бесформенных осколков, а даже пылью, которая должна держаться и идти вперед. Она бы с радостью разбила его лицо, если бы не помнила его раны. Она бы с радостью выгнала его в темноту улицы. Она бы с радостью захлопнула дверь в свою дeie, заставив потрескаться крепость их прошлого. Если бы одновременно со всем этим она не желала его поцеловать. Страстно, долго, до зудения в губах, до крови, выступившей от напора, до помутнения в голове, как от сильнейшего опьянения. Эмма видит его пустое лицо, отстраненный взор блеклых голубых глаз, замечает легкую дрожь его пальцев, когда он, странно напрягаясь и едва шагая, заходит в дом, оглядываясь, словно за ним кто-то следит. Словно он жертва. Жертва. Так и есть. Исковерканно-сломанная душа, которая истлела-растаяла в Адской жаровне. Она еще помнит вкус его терпко-горьковатых губ в то мгновение, когда он лежал на ее коленях, улыбаясь вымученно-потрескавшейся улыбкой. И она знала, что ему больно, больно шевельнуть рукой, встать на ноги, шагнуть к ней, даже улыбнуться. Но он так сделал, чтобы показать, что все хорошо. И только этот измученный выдох ей в шею сломал ее баррикады. Она просто прижимала его к себе, боясь, что ее слезы и боль за него прорвeт все, что она хранила эти дни в душе. Ее душа - пыльная. Их настоящее - сломанное. Их любовь - кровоточащая укусами Цербера. Его вера - сильнее риска. Ее злоба - взрыв вулкана. Ее цель - его губы. Его страх - блеск ее глаз. Потому что он отвык, отвык от запахов, тепла, улыбок, что окружили его, от того, что он в кругу людей, которые пришли за ним туда, куда не ступала живая душа. Ради него. Они приняли его. А он ... - Как ты мог?.. - шепчет она, чувствуя, как в груди бурлят две смеси, словно никотин, рвут ее вены, заставляя шумно хватать ртом воздух. Ей страшно, что она не сдержит в себе эти странные эмоции, которые, словно лезвие ножа, режут ей кожи, наполняя легкие терпким запахом испорченности. - Не понимаю... - отзывается Киллиан, вскинув на нее нерешительный взгляд. Она излечила его от ран, еще там, в Преисподней, несмотря на то, что, по его словам, Аид испортил его внешность. И это так глупо. Так по-детски глупо. Ведь она влюбилась не в эту щетину, сережку в ухе, крупные кольца, взъерошенные темные патлы, широкие плечи... Все это только заставляло ее пылать ночами, просыпаясь в поту, с искусанными губами и мотыльками, бьющимися о грудную клетку. Она влюбилась в ту избитую, омытую морем и потерями душу, которая, словно зеркало, отражала ее собственную. Больше, чем родственная душа. Больше, чем счастливый конец. Недостаточно для одной жизни. Одной улыбки. Одного прощания с привкусом абсента на тающих губах. Она больше не допустит этого, не позволит ему раствориться и оставить ее. Она не позволит себе отступить, снова. Поступить не так, как хочет сердце, снова. Уйти, оставив внутри опустошенность и глупую вынужденность лишь мысленно покрывать его загорелое лицо трепетными поцелуями, снова. Она не даст слабину. Не сейчас. - Эмма? - хрипло переспрашивает он, напряженно вглядываясь в ее лицо, где в глазах бьется-рвется-разбивается сердце, рвущееся к его душе, норовя ворваться на его территорию и разгромить его мир. Их души, их слова снова и снова вспарывали тела других. И сейчас она хотела вспороть его. Добраться до самой искорки его груди, пробиться сквозь скованность, что заставила его закрыться в тумане своих прожитых ужасов, поглотивших его сильнее, чем ее когда-то Тьма. - Ты не имел права так меня пугать, - хрипит она, глядя ему прямо в глаза, не моргая. В его океанах она видит свою уверенность и какой-то лихорадочный блеск. И ей нравится, как он проводит языком по губам. Как ускоряется его дыхание. Как он нервно проводит рукой по складкам своих брюк. Как дергается его кадык, когда он сглатывает подступивший ком. Когда его глаза отражают огонь самого Тартара, вызывая у ее тела дрожь. Ее тело. Его тело. Зачем так сложно? Почему не может быть "их"? Зачем "ты" и "я", если "мы" сильнее? Если "наше" надежнее? Если "моя" и "мой" заставляет уноситься в те слои мироздания, куда не доберется ни одна черная душа, решившаяся покуситься на их неприкосновенность. - Пугать? - Джонс хмурится, убрав руки в карманы. Нервничает. Напряженность буквально висит в воздухе. И они снова и снова ловят губами воздух, находясь в метрах друг от друга, ощущая, словно между ними мост в подземелье Ада. - Ты не имел права говорить, что пойдешь дальше, - хрипит Свон, сжимая руки в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в мякоть руки, еще больше расчищая ее мысли, убирая из них все, кроме цели, которую она поставила перед собой, - не после того, как я видела, как другие находят своих близких и отпускают их. Не после того, как я нашла и снова потеряла тебя. Не после того, как я пренебрегла правилами Нижнего мира, зная, что это повлечет. Не после того, как я тебя звала, а ты молчал. - Эмма, я... - Ты дороже, чем воздух, Киллиан, - выдыхает она, медленно делая шаг вперед, - и я бы снова пошла туда, если бы нужно было. Снова бы пожертвовала тем же. Снова бы рискнула. Жизнью, свободой, душой, сердцем, - она замирает в метре от него, боясь моргнуть и пропустить хотя бы малейшее его движение. - Мое сердце - ты, - едва-едва сипит он, предчувствуя взрыв, который уже поднимается вверх по его телу, распаляя губы. Он - пожар, а она - его вода, которую он хочет поглотить без остатка, впитать в себя, оставить в душе, словно клеймо, чтобы никто и никогда не сумел занять ее место. Эмма не помнила ту секунду, когда ее губы врезались в него. Она не рассчитала свои силы, и его голова с громким стуком врезалась в стену, когда она налетела на него, как ураган, прижимаясь к нему всем корпусом, зажав между пальцами его кожаную куртку. Губы ловят одну, вторую царапину на его лице, морщинки у ошарашенных глаз, край изумленных губ, незажившую трещину на шее, которая когда-то забрала у него жизнь. Крюк не знал, что происходит, но разум почему-то молчал, не включая красный свет. Он не привык к миру, из которого был вырван. Не привык к тому, что он может снова коснуться той, которой грезил и дышать эти пыльные дни в темнице. Когда его мучили, рвали его и так измученную душу, когда Адский пес нещадно крошил его надежды, он смеялся, потому что в голове улыбались ее зеленые глаза, и сердце, без стука, рвалось к ней, с надеждой и преданной глупой уверенностью в то, что его невозможная любимая девочка придет за ним, что бы ей не мешало. Она была упрямой и дерзкой, как он. И он любил ее. Жадно, страшно, невыносимо, до скрежета зубов, до хрипа в горле, когда он пытался дозваться до нее темными ночами, не позволяя думать о боли. Ей нравилось плавиться на его губах, ей хочется вкусить его запреты, прорваться через отказы, что они сами возвели, боясь сказать желанию такое простое "да". От его вкуса пересыхает в горле, и она притягивает его еще ближе, чувствуя боль внизу живота. Она - это вожделение, желающее поглотить его, чтобы больше не отпускать. И ловя легкими вдохами его хрипы, она стягивает его куртку, с неожиданным наслаждением запуская руки под его рубашку и ощущая мускулы, о которых позволяла себе только грезить. - Погоди... - его шепот заставляет недовольно замычать, ощущая, как он отстраняется, - не думаю, что это хорошая идея, Свон... Внизу может быть Генри... - Он у Реджины, - выдыхает она, скользя губами по его напряженной шее. - Тогда твои родители ... - Они мне должны, поверь, - не сдерживает она улыбку и, подняв глаза, слегка прикусывает его нижнюю губу, ведя пальцами по ремню его брюк, - ты задолжал мне тако, Капитан. - Тако? - он почти не дышит от жара ее тела, который словно сжигает его одежду, которая вдруг становится такой неудобной и бессмысленной. - Долго объяснять... - и снова жадный поцелуй, неукротимый, смешанный, и рваный стон, когда печать покрывает плечи, спуская лямку старого топика. - Нам не нужно торопиться... - еще пытается протестовать Киллиан, не заметив, что лишился рубашки, которая сломанными осколками упала на деревянный пол. Не заметив, что они уже в ее комнате. Не заметив, что сам распустил ее волосы. Не заметив, что все, что он когда-либо себе запрещал, вышло вдруг на первый план горькой необходимости. - Я ненавижу слово "потом". Позволь мне насладиться нашим хрупким "сейчас", Крюк, - хрипнет она, обвивая его шею руками, - дай мне это время. Наше время. Разве можно сказать "нет" эти глазам, что заставляют сердце взорваться на сотни птиц? Разве можно сказать "нет" этим губам, что рвутся к самым потаенным желаниям? Разве можно сказать "нет" своему сердце, которое молит о этом звенящем "да"? Ему нравится ее учащенное дыхание, рваное, дребезжащее, словно она едва может сделать вдох под его напором. Ей нравится его уверенность в действиях, та бескомпромиссность и спокойствие в его движениях. Ей нравится, как он медленно, тягуче, нарочно долго снимает с нее топик, процеживая ее изучающе-раздевающим взглядом. Он не боится, только дрожит, но это не страх - он хочет быть нежным, хочет дать ей спокойную любовь, а не ту грубую страсть, что заставляет его сжимать челюсти, сдерживая себя от резкого движения к ее губам. И она томится, видя вожделение его полыхающих глаз, ощущая приятную тяжесть его тела, эту сломанную уверенность, которую он изо всех сил обнажает перед ней, двигаясь как в замедленной съемке. Но ей мало. Медленно. Сложно. Долго. Она устала, она истомилась. Она хочет ближе, больше, быстрее, чаще, сильнее, чтобы забыть о всем, что находится вне их кубического мира, который они готовы взорвать, колеблясь между "да" и "страшно". Но ей не страшно. Потому что это Он.

No, it's too much, burn, my sun, Up in flames we go, you fire breather. Ash and dust on my door, smoke rise, Trying to survive inside your heart. Fire breather, breathing fire into, Fire breather, trying to survive inside your heart.

И она не выдерживает, испытывая внутри себя сладостную истому, которую может потушить только его вмешательство. Обхватывает его обнаженные плечи руками, притягивая к себе, заставляя придавить ее своим телом, упереться неслушающимися руками в кровать. "Люблю тебя" - звучит слишком банально. Слишком просто для того, что они сейчас испытывают, избавляясь от одежды, словно отбиваясь от врагов. Слишком немногословно для тех эмоций, что заставляют усомниться в потребности дышать. И он так близко, и от него пахнет чем-то терпким, когда она ведет рукой по его спине, ловя губами капельку пота на его плече, слыша его сбившееся дыхание у своей шеи. - Люблю невыносимо... - хрипит Эмма, путаясь в его волосах, словно прося двигаться дальше. И он не может отказаться, потому что сам жаждет прикоснуться к ней. Только сегодня. Сегодня он позволит себе сделать то, о чем только мечтал, лежа в своей каюте или наблюдая за ней в подзорную трубу. - Пообещай мне кое-что, - просит он, ведя носом вниз по ее обнаженной груди, - обещай, что это не сломает нас. Что ты не убежишь. Что не разобьешь наши отношения. Обещай, что мы проснемся рядом, - его взгляд - стрела, и она разбита, пригвождена к кровати этим вожделенным пламенем. - Обещаю, - выдыхает она, убеждая скорее себя. Но она не уйдет. Не после всего. Не после всего, через что им пришлось перейти, скрываясь, прячась, изнывая от желания прийти друг к другу ночью, лежа в своих кроватях и мечтая только об одном - разделить эту пустыню с чьим-то бьющимся сердцем и сводящим с ума воздухом. И она готова просить, готова заставить его, готова разозлиться, приковать его, наказать за непослушание, готова возненавидеть его за это промедление, пока он стирает с карт их тел последние полоски одежды, оставляя и так горящие дела подверженными кислороду, что душит, моля о поцелуе. И он целует, нежно и страстно одновременно, трепетно и дерзко, сминая ее губы, уверенно и размеренно, соединяя вещи абсолютно несоединимые, сметая все ее стены и запреты. Ей нравятся, как их тела соединяются в единое целое, образуя картину, которая должна была создаться уже давно, которую они творили робкими мазками все это время. Ему нравится, как она перебирает его волосы. Ей нравятся, как его руки сжимают ее бедра, словно подчиняя. Ему нравится, как она улыбается, доверчиво и спокойно. Ей нравится ощущать его тепло и поцелуи на груди. Ему нравится слышать, как он откликается на его движения внутри нее, как блестят ее глаза, как краснеют щеки, как сбивается дыхание, как она жмурится, откидываю голову, как впивается пальцами в кожу его спины, словно желая быть еще ближе. И Киллиан целует ее еще жаднее, скользя рукой по ее бедру, лаская нежную кожу, стараясь запомнить каждое мгновение, каждую секунду, чтобы ни единая частичка этот момента не стерлась из его памяти. И Эмма просит еще, просит не оставлять ее, никогда, не уходить, не растворяться, потому что она не справится без его улыбки, глаз, прикосновений, простого слова, что она справится. И она справится. Честно. Но только если рядом будет его плечо, рука и губы. Если она сможет отклониться в сторону и почувствовать на виске его поцелуй, а в руке - его шершавую ладонь, шепот на ухо, слова, которые никогда ей не наскучат. - Я люблю тебя, Эмма Свон. Его Эмма. Ее Киллиан. Их дыхание, рваное и надрывное. Их вечность, что разлетается одновременно с ними. Их будущее, которое они теперь не упустят. Их надежда, которая не отступит. Их любовь, слишком сильная, чтобы поддаться трудностям.