Эмма сжала пальцами дорогую ткань занавеса и, чуть сдвинув его, выглянула в зал. Он был полон, не было видно ни единого свободного места. Давно она не видела, чтобы билеты расхватывали за неделю, так что приходилось устанавливать дополнительные места, потому что спрос рос все сильнее. Она не понимала, как ее мать умудряется справляться с таким огромным театром в одиночку, и не могла не восхищаться стойкости Готель.
Нередко Готель говорила дочери, что в скором времени театр достанется ей как старшей наследнице, и тогда уже Эмме придется думать о том, что делать, чтобы интерес зрителей не пропадал. У нее были сотни идей, но практически каждую из них мать отметала, объясняя это тем, что это было скучно и уже изучено.
Но одна идея Эммы увенчалась успехом.
Она прекрасно помнила тот вечер, когда, возвращаясь домой, увидела на углу улицы группу людей. Одна девушка пела, две девочки сновали по толпе, прося денег, а молодой мужчина стоял у стены и играл на скрипке. Его пальцы умело перебирали струны, и Эмма остановилась, зачарованная музыкой. Она была словно не из этого мира, и это будоражило воображение.
Кажется, прошло несколько минут, прежде чем она смогла избавиться от наваждения и подошла к незнакомцу, чтобы предложить ему перенаправить его талант в другое русло. Тогда она и узнала, что Киллиан — так обозначила его имя Мила, его сестра и компаньон — немой от рождения. Какое-то время они пытались найти врача, который мог бы помочь ему, но ничего не вышло. И тогда Киллиан нашел выход — он научился общаться при помощи музыки.
И вот сейчас, стоя за сценой, Эмма в который раз за последние полгода наблюдала за его изящными движениями. Она знала, что все эти люди пришли сюда именно ради него, ради его таланта. Мало кто обращал внимание на танцовщиц за его спиной, на дорогие декорации. Все следили за тем, как его пальцы держали смычок, как возбужденно он играет, выкладываясь по-полной.
— Опять следишь за своим нищим, — послышался смешок из-за спины, и Эмма, обернувшись, увидела подошедшую к ней Анастасию. Готель не нравилось, что две ее любимые дочери так и не смогли найти общий язык, но, поняв, что уже ничего не может сделать, старалась прикладывать все усилия хотя бы для того, чтобы их ссоры не выходили за границы театра.
— Не ревнуй, ты ему не интересна, — ощетинилась та, скрестив руки на груди.
— Как и ты, — напомнила она, фыркнув. — Ему интересна только его скрипка, золотко, так что оставь свои мечты при себе. Вряд ли ему нужна девушка. Правда, конечно, получив театр, ты сможешь поставить ему определенное условие… — Анастасия хмыкнула, — в таком случае, может, он и согласится.
— Ты мне омерзительна! — поморщилась Эмма и торопливо пошла в сторону, слыша шаги идущей за ней сестры. — Какого черта ты вообще привязалась ко мне и Киллиану? Я помню, как ты назвала его, когда впервые увидела.
— А что я, человек из высшего общества, могла сказать про оборванца в грязной одежде? Конечно, он недостоин любой из нас, но именно ты грезишь им днями и ночами. Думаешь, я не слышу, как ты стонешь его имя? Это чувство ужасно, сестрица, и я поражена, как маменька до сих пор не запретила тебе думать о нем.
— Это не твое дело, — вспыхнула она, обхватив себя руками. — У меня есть хотя бы это светлое чувство по отношению к оборванцу, тебе же оно даже не светит — вряд ли такая, как ты, способна кого-нибудь по-настоящему полюбить. Ты видишь в нем только его внешнюю оболочку, а я слушаю то, что он говорит музыкой, и он — гений, — развернувшись на каблуках, она поспешила прочь и скрылась в комнате, закрыв дверь на ключ.
Эмма медленно сползла по стене и обняла колени, уткнувшись в них лицом. До этого она влюблялась огромное количество раз, однажды даже чуть не выскочила замуж за сына бурмистра Кэссиди, но вовремя одумалась, прознав о том, что у того любовниц было больше, чем имений у его отца. Потом был начальник полиции, случайная влюбленность в какого-то воришку, тайно ночевавшего в их театре… Но все это длилось не больше месяца, и после каждого разрыва ее сердце оставалось будто нетронутым.
Но в этот раз все изменилось.
Ночами она грезила о том, как мог бы звучать голос Киллиана, если бы он мог говорить, и ей казалось, что тогда бы она лишилась рассудка, услышав его. Талантливый музыкант, приветливый и улыбчивый со всеми, рядом с ней робел и замыкался в себе, отводя глаза и торопясь уйти. Это будоражило ее, потому что женское воображение придумывало и безумную влюбленность, и тайную страсть, и дикое желание, которое вынуждает его раз за разом избегать ее.
Где-то невдалеке послышались аплодисменты, и Эмма, резко распрямившись, выскочила из комнаты, чтобы успеть подбежать к кулисам раньше остальных восторженных фанаток, но к тому моменту, что она оказалась за сценой, там уже столпились другие артисты, окружив Киллиана, который, чуть смущенно улыбаясь, кивал всем и каждому, сжимая в руках свою скрипку.
Эмма замерла чуть в стороне, впитывая взглядом и чуть лохматые волосы, и расстегнутый ворот рубашки, и чуть дрожащие губы, и мечущийся из стороны в сторону взгляд… В какой-то момент он наткнулся на нее, и кровь мгновенно отлила от его лица. Оглядевшись, она указала пальцем наверх и поспешила прочь, идя к лестнице, ведущей на крышу. Туда мало кто ходил, и у нее была возможность объясниться с музыкантом без посторонних глаз.
Открыв люк, Эмма покосилась вниз и увидела мелькнувшую пролетами ниже тень.
Он шел за ней. Улыбнувшись, она выбралась на крышу и, пробравшись к коньку, на котором можно было безопасно стоять, обхватила себя руками, глядя в сторону. Ее сердце билось так часто, словно она снова сдавала экзамен той старой злобной учительнице. Но в этот раз все было иначе — страх хоть и был, но он мешался с трепетом и надеждой.
Тихие шаги возвестили ее о том, что он пришел, и Эмма, обернувшись, встретилась глазами с Киллианом. Он нервно и чуть испуганно смотрел на нее исподлобья, его пальцы сминали край пошитого для него костюма, и Эмма невольно улыбнулась его поведению.
— Ты не должен бояться, Киллиан, хорошо? Я ничего тебе не сделаю, — он кивнул, облизав губы. — Я просто хотела поговорить с тобой, если ты не против, — чуть помедлив, он пожал плечами, словно говоря, что у него нет выбора. Эмма покачала головой. — Нет, я серьезно — если ты… если ты не хочешь, то можешь уйти. Это никак не повлияет на твою судьбу, я обещаю.
Он помедлил, пристально глядя ей в глаза. Она видела в его взгляде страх и не могла понять, чем он вызван. Что она сделала такого, что он боится смотреть на нее дольше десяти секунд? Почему он боится ее? Никого не боится, а ее…
Наконец, Киллиан нерешительно кивнул, и она облегченно улыбнулась.
— Помнишь нашу первую встречу? — спросила она, наклонив голову набок, и он поспешно махнул головой. — Я рада… Знаешь, я ведь тогда сразу увидела тебя на нашей сцене, а в зале — сотни восторженных лиц. То, что ты делаешь, твоя музыка, твой талант… Ты алмаз, Киллиан, ты редкостная драгоценность, и я поражена, почему только я увидела это.
Киллиан чуть наклонил голову набок, как-то странно глядя на нее, и потом как-то робко и слабо, словно боясь, улыбнулся такой нежной улыбкой, что у Эммы защемило сердце. Он будто говорил, что она тоже уникальна, но все это могло быть только ее воспаленным воображением, и девушка встряхнулась.
— Я боялась, что ты не согласишься пойти со мной тогда, — Киллиан лишь мотнул головой, и она засмеялась. — Что ж, я рада, что ты согласился — ты буквально спас нас, потому что в последняя время в театре были большие проблемы. И если бы не твоё появление, все бы пошло прахом.
Киллиан чуть нахмурился, потом коснулся своих губ, скользнул пальцами на шею и указал на Эмму. Та зарделась, вспомнив, что он как-то застал её за пением. Несмотря на то, что Готель собирала таланты со всего города и его округ, своим дочерям она не позволяла так тесно приобщаться к искусству, считая, что они должны выучиться прежде всего наукам. И если бы она узнала, что Эмма частенько поёт наедине с собой…
— Мне нельзя, Киллиан. Мама была бы в ярости, если бы прознала о том, свидетелем чего невольно стал ты, — он задумался, а через пару мгновений сделал в воздухе движение рукой, словно играет на невидимой скрипке, и снова указал на Эмму. — Думаешь, мы могли бы выступать вместе, как ты с Милой? — он кивнул, и Эмма было улыбнулась, но потом поникла и покачала головой. — Нет, это невозможно. Если бы люди увидели подобный дуэт… — она не договорила — Киллиан резко отшатнулся, побледнев.
Его глаза горели обидой и презрением, и он, уколов её взглядом, развернулся и направился к люку в крыше.
— Киллиан, подожди! — Эмма бросилась следом и, поймав его руку, вынудила повернуться к ней. — Ты… Ты не понял. Я сама ненавижу то, что что-то между нами невозможно только из-за правил общества, в котором мы живём. Если бы не они, если бы не моя мать… О, Киллиан… — она сглотнула, глядя в его серые глаза. Он двигался, часто и порывисто дыша, а потом, сжав её ладонь, прижал её к своим губам.
Эмма опешила от нежности и отчаянности этого поступка, но мгновением позже скользнула пальцами по его волосам, наблюдая за тем, как блики заходящего солнца играют на них. Ей хотелось прижаться к нему, хотелось спрятать лицо на его широкой груди, но она могла только ощущать едва заметную щетину на его щеках да прерывистое дыхание на своей руке.
Вскинув голову, Киллиан скользнул взглядом по губам Эммы и встретился с ней глазами. Она провела рукой по его щеке, и он прикрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям. В глазах стояли слезы, и Эмма не понимала, почему ей так хочется плакать. У неё наконец-то была возможность все высказать Киллиану, но слова куда-то делись, и она могла только давиться своими чувствами.
Однако Киллиан словно понимал, что творится у нее в голове. Он чуть улыбался, глядя ей в глаза, и ни на мгновение не выпускал её руки. Они общались на языке прикосновений, и это завораживало. То он путался пальцами в её волосах, то она касалась его груди и лица, то они переплетали пальцы и подолгу смотрели друг на друга, не находя нужных слов.
— Надеюсь, я не сильно помешала, — резко обернувшись, Киллиан и Эмма увидели стоящую позади Готель. Слишком поглощенные друг другом, они не слышали, как она подошла.
— Мама…
— Потом, — она подняла руку и строго посмотрела на бледного, как мел, Киллиана. — Я бы вышвырнула тебя из театра, если бы не твой талант, скрипач. Ты нужен мне, так что придётся мириться с нём, что ты покусился на нечто слишком личное для меня. Считай это подарком судьбы и катись в свою гримерную — у тебя выступление через полчаса.
Киллиан, поджав губы, посмотрел на Эмму и, поймав ее слабый кивок, в последний раз сжал ее пальцы, после чего покинул крышу. Проводив его взглядом, Эмма посмотрела на мать, которая с недовольством и негодованием смотрела на нее.
— Ты разозлила меня, Эмма. Позволять себе подобное с каким-то нищебродом… Это непозволительно для девушки твоего сословия. У меня в голове не укладывается, как тебе вообще пришла в голову идея признавать такое чувство между вами…
— Любовь, мама, — устало протянула она, покачав головой. — Называй вещи своими именами. Поверь, оно тебя не укусит. Впрочем, кому я это объясняю? Человеку, который никогда никого не любил? — вздохнув, Эмма прошла мимо матери и скрылась в люке, ведущем на чердак.
***
— Ты грустный, — Мила коснулась плеча Киллиана, и тот встретился с ней взглядом в зеркале. — Что-то случилось? С утра все вроде бы было нормально, а перед последним выступлением тебя словно выключили. Что-то не так? Ты же знаешь, что всегда можешь на меня положиться, — улыбнувшись, он развернулся и поцеловал ее ладонь.
Какое-то время Мила молчала, пристально глядя брату в глаза, но потом, заметив, что грусть из них никуда не делась, протянула ему листок бумаги и села рядом.
— Расскажи. Я волнуюсь, — он лишь помотал головой, но она настойчивее засунула ему в руку карандаш и листок бумаги. — Пожалуйста. Хотя бы кратко объясни, что происходит.
Киллиан не двигался, обдумывая то, что она сказала, потом опустил глаза на бумагу, покрутил между пальцами карандаш и, наконец, нацарапал посередине всего одно слово и протянул листок сестре. Мила, взглянув на него, тяжело вздохнула и покачала головой.
— Я ведь уже говорила тебе — беги от этого. Мы только нашли хорошее место, и если нас отсюда выгонят… Сам понимаешь, — она сглотнула и коснулась щеки брата. — Киллиан, ты же знаешь — я мечтаю о том, чтобы ты был счастлив. Но… Сомневаюсь, что в этом твое счастье.
Зато я не сомневаюсь, — хотелось бы сказать ему, но он согласно кивнул, успокаивая сестру. И та, удовлетворенно кивнув, поцеловала его в лоб и вышла из комнаты. Киллиан, помедлив немного, взял листок бумаги, скользнул взглядом по написанному слову и, поджав губы, бросил его в угол комнаты. Однако буквы оказались сверху, мозоля глаза.
Эмма
***
После очередного выступления Киллиан вышел за кулисы и огляделся, привычно ища глазами Эмму, но ее не было. Впервые. Сердце сжалось, и он, кое-как отмахнувшись от обступивших его девушек, поторопился наверх, перескакивая через несколько ступенек. Но на втором пролете он затормозил, увидев преградившую ему дорогу Готель.
— Я просила тебя не трогать мою дочь, — Киллиан лишь с вызовом посмотрел на нее, все еще сжимая в руке свою скрипку. — Ты вынуждаешь меня идти на крайние меры. Однако я могу дать тебе последний шанс — ты отказываешься от Эммы, и я позволяю тебе и твоей сестре и дальше участвовать в моем шоу, — он лишь крепче сжал челюсти, и Готель презрительно фыркнула. — Что ж, это твой выбор, скрипач. К вечеру вас не должно быть в моем театре, — развернувшись, она пошла прочь, а он еще какое-то время не двигался с места.
Встряхнувшись, Киллиан бросился в свою гримерку и, бросив скрипку в футляр, собрался было покинуть комнату, но Мила, вскочившая с постели, поймала его руку и вынудила посмотреть на нее.
— Ты белый, как смерть. Что случилось? — он с болью и тоской взглянул на нее, и она тяжело осела на стул, прижав руку к губам. — Боже мой… Я ведь просила тебя, просила, чтобы ты держал себя в руках, и ты обещал… Киллиан, что с нами будет? — сжав ее плечи, он пристально посмотрел ей в глаза, потом, нащупав огрызок карандаша и какую-то бумажку, наскоро нацарапал.
—
Я люблю ее.
— Черта с два! — рявкнула она, тряхнув волосами. — Это не любовь, это наваждение, а ты и поддался, глупец! — Киллиан мог лишь стиснуть челюсти. Не обращая внимание на проклятия сестры, он выскочил из комнаты, хлопнув дверью, и торопливо направился в сторону крыла, в котором жила семья Свон.
Настало время во всем объясниться.
Он несколько раз постучал в дверь Эммы прежде, чем дверь отворилась, и девушка изумленно уставилась на него, держа в руке чемодан. Ему хватило мгновения, чтобы понять, что это значит. От мысли, что ее увезут и он больше никогда ее не увидит, перехватило дыхание, и Киллиан, отбросив все страхи, обхватил плечи Эммы и притянул ее к себе, прижавшись к ее губам.
Эмма задохнулась от неожиданности, вздрогнув всем телом. Чемодан выпал из ее ослабевших пальцев, и она подалась навстречу Киллиану, отвечая на поцелуй. Она вцепилась в его одежду до боли в суставах и чуть приподнялась на носочки, чтобы быть с ним одного роста. Руки Киллиана скользнули на ее талию, и она прогнулась в спине, теснее прижимаясь к нему.
Оторвавшись от его губ, она коснулась лбом его лба и слабо улыбнулась, скользнув языком по губам. Ее ладони легли на его щеки, и Киллиан зажмурился, прерывисто дыша и чуть подрагивая от нахлынувших эмоций.
— А я боялась, что ты не любишь меня… — шептала Эмма и доверчиво льнула к нему, кусая губы. — Боялась, что влюбилась не в того… Но ты — тот… Мой Бог, Киллиан… — она снова поцеловала его и прошептала ему прямо в губы: — А давай сбежим? Давай оставим все и сбежим? И будем только мы. Хочешь? — он сжал ее ладони и стал покрывать их частыми поцелуями, словно сотни раз признаваясь ей в любви. И она смеялась, прижимаясь к нему, и он чувствовал себя самым счастливым на свете.
— Паршивец! — раздался громкий, противный голос над ухом, и затылок обожгло огнем.
Киллиан дернулся всем телом и резко открыл глаза. Запах дешевого алкоголя и сигарет ударил в нос, и он поморщился, смутно понимая, что пахнет от него. Кто-то что-то рявкнул над ухом, но Киллиан не разобрал. Ему пришлось несколько раз моргнуть, чтобы понять, где он находится — старый грязный трактир «У Хельги» на углу его паршивого района.
Реальность обрушилась на него с такой силой, что алкоголь, который он тоннами вливал в себя всю прошлую ночь, чуть не попросился наружу, и Киллиан согнулся, пытаясь справиться с приступом рвоты.
— Проваливай! — повторил все тот же мерзкий голос, и Киллиан, нащупав на стуле жилетку, пошатываясь, вышел на улицу. Моросил дождь, прогоняя похмелье, и он поднял голову, подставляя лицо под живительные капли.
Однако вместе с сознанием вернулась и боль. Он вспомнил бледное лицо Милы, обрамленное темными волосами, после того, как ее вытащили из озера. Никогда он еще не видел, чтобы у человека были такие синие губы. Хотя… Дядя да мать с отцом выглядели точно также, когда их опускали в гроб. И вот теперь настал черед Милы…
Он помнил, как осознание, что он остался один в целом мире, сдавило его с такой силой, что он потратил едва ли не всю последнюю выручку на алкоголь, мечтая упиться в смерть, чтобы больше никогда не просыпаться.
Но этого не случилось — он очнулся после сна, который словно насмехался над ним. Там Мила была жива, он занимался любимым делом, имел кров и заработок, а еще был любим и любил. Образ Эммы болью отозвался по сердцу, и Киллиан сморщился, теснее кутаясь в тонкую одежду.
Идя по улице в никуда, он вдруг остановился, прокручивая в голове свой сон, и потом вдруг резко развернулся и пошел в обратную сторону. Вернулся домой, стараясь не думать о том, каким пустым он кажется без Милы, нацарапал на листке бумаги необходимое сообщение, взял скрипку, футляр, кинул в сумку какие-то вещи и вышел наружу, надеясь, что больше никогда сюда не вернется.
Киллиан прекрасно помнил, где находится театр «Торрета*», который и привиделся ему во сне, и решил, что это знак.
Знак, что у него может быть другая жизнь. Может, он зря на что-то надеялся, но было бы глупо не попробовать. Больше всего его поразило то, как случайно услышанные имена хозяек театра застряли в его голове — Готель и… Эмма.
Эмма.
Подойдя к массивному зданию, Киллиан чуть помедлил на ступеньках, потом, поднявшись, постучался и приоткрыл дверь, неуверенно проходя внутрь. Смутно знакомые шумы и запахи окутали его, и он невольно улыбнулся, проходя дальше.
— Чем могу помочь? — послышался негромкий голос, и он, повернувшись, увидел идущую к нему Готель. — Вы что-то хотели? — достав заранее подготовленный листок бумаги, он показал его женщине, и та чуть нахмурилась, скользнув взглядом по неровным строчкам, после чего строго и заинтересованно взглянула на него поверх листка. — Так, значит, ты скрипач? — он кивнул. — Что ж, музыканты всегда нужны, но я не могу взять в свой театр абы кого. Пусть моя дочь послушает, насколько ты хорош. Тогда и решим, — он снова кивнул, чуть нервно переминаясь с ноги на ногу.
Готель махнула рукой, показывая, чтобы он следовал за ней, и двинулась вверх по ступенькам. С каждым шагом он все отчетливее слышал доносящийся сверху женский голос и пытался разобраться в том, кому он мог принадлежать. Это ведь не могла быть…
— Извини, что отвлекаю, — Готель остановилась в дверях, постучав, — но тут один молодой человек утверждает, что имеет данные для того, чтобы стать частью нашего шоу.
— Что ж, посмотрим, так ли он хорош, — усмехнулся кто-то из-за занавеса. Ткань всколыхнулась, и к ним вышла светловолосая девушка, на ходу собираясь волосы в легкую косу. Увидев Киллиана, она замерла на мгновение, а потом улыбнулась и наклонила голову набок. — Меня зовут Эмма, добро пожаловать в «Торрету».
Киллиан замешкался, пораженный тем, что она, из плоти и крови, стоит прямо перед ним и улыбается уже такой знакомой улыбкой. Может, он и правда не ошибся, доверившись своему сну? По крайней мере упускать удачу он явно не собирался. Поэтому, расслабившись, Киллиан впервые за долгое время улыбнулся искренне, веря в то, что для него еще не все потеряно.
*torreta — «башня» с итальянского
