***
Саиль де Клаустра, Аэлис, Азалаис, плывущие, словно лодки белопарусные, в прозрачной сени дерев, вы, чьи голоса звенят среди лиственниц Рая. Саиль де Клаустра, Аэлис, Азалаис, Раймона, Тиборс, Беренгьера, в темном мерцании небес, под ночи покровом, разодранным криком павлина, Миралс, Цембелинс, Одиарда, принесите красное золото кленов, принесите свет, которым сияют березы порою осенней. Миралс, Цембелин, Одиарда, храните память огня. Раймона, Тиборс, Беренгьера, следите отблеск на чаше.Раймона, Тиборс, Беренгьера, над металлом стойте на страже. В темной лаборатории в подвале особняка темноволосый худой юноша колдует над пробирками. Меха раздувают огонь. Мерцают странные символы, все жарче мольбы. Элайн, Тиреида, Алкмена, среди шороха серебряного пшеницы пройдите, оставив дорожку света. Даруйте металлу звучанье, Элайн, Тиреида, Алкмена, думайте о тоске желания нашего. Аградива, Аньес, Арденса, от озера, чья вода, цвета сливы, застыла покоем, от расплавленных красок вод принесите сожженную суть огня. Брисеида, Линор, Лоиса, от бескрайних пустошей и олив, от тополей, плачущих янтарем, на потоках света солнца, что льется, как дождь, принесите сиянье и тело. Брисеида, Линор, Лоика, принесите сиянье и тело к огню. Пламенем факела среди ночи храните память огня. Голубоватым светится жидкость в реторте – она капает медленно в подставленный флакон. Он кричит радостно, изнеможенный многолетним трудом. - Получилось! Получилось!***
- Мин, взгляни на меня! Взгляни, черт возьми! Я же знаю, что ты слышишь меня! Голос не умоляет и не просит. Он требует беспрекословно. Хриплый, нервозный – бьет по ушам высокими нотами. Еще немного – и сорвется. - Ты всегда был таким, Чонде, - устало думает Минсок и нехотя открывает глаза. - Всегда давил на людей и не умел ждать. Тик-так, тик-так... размеренный ход. За спиной Чонде солнце настырно лезет в дом, плещет золото в комнату. Окна открыты настежь, и легкий тюль колышется. Мин прикрывает отяжелевшие веки. Слишком много цвета, света, контрастности. Он улавливает звуки улицы – вспарывает утро настырный гудок клаксона, тянет мазутом и гарью. Он снова медленно раскрывает глаза, провожая взглядом пухлое сероватое облако, проплывающее мимо. И только когда оно скрывается за оконной рамой, продолжая свой неторопливый поход уже за пределами видимости, Мин поворачивает голову и смотрит на Чонде. Бледная кожа, взъерошенные волосы, оттопыренные уши, розоватые на просвет, в уголках глаз притаились морщины, но взгляд жадный, сияющий. Чонде подносит руку ко рту, сдерживая восхищенный, рвущийся наружу вздох. Пальцы темные от растворов, все в чернилах. Он стеснительно прячет руки за спину. Мину никогда не нравился Чонде. Он был слишком высокомерным, слишком острым на язык, слишком умным, чтобы тратить свое время на других людей. Для других у него была припасена лишь ядовитая ирония или настолько презрительный взгляд, что первым желанием было бежать без оглядки. Мин видел, что Чонде смотрит на всех свысока – особенно на него, обычного парня, который приехал из Ирландии и поступил в старейший университет Лондона, где учились только сливки общества. «Неотесанный болван» читалось в глазах Чонде, когда он шел мимо по коридору или заходил в аудиторию, натыкаясь взглядом на рыжую шевелюру ирландца. И оттого ему было странно узнать, что высокомерный Чонде испытывает к нему чувства. Несколько торопливых свиданий, пару месяцев отношений – и Мин понял, что все слишком сложно, слишком требовательно, слишком для него – простого парня. Он резко разорвал отношения и стал избегать Чонде. Жизнь закрутила его в своем водовороте – новые приключения, новые отношения. А в свой двадцать второй день рождения, аккурат на Новый год, он, нелепо размахивая руками, поскользнулся на обледеневшей мостовой и умер практически мгновенно. Отчего-то перед глазами в последний миг возникло лицо Чонде. И теперь возмужавший и утомленный Ким Чонде смотрит на него влюбленными глазами точь в точь как тогда, во время их первого свидания. У Мина в голове сотни вопросов. Он хочет спросить, откуда взялся Ким, и почему так настырно отдает в ушах ход часов, но в горле клекочет и сипит – воздух обжигает связки. Чонде смотрит внимательно и насторожено. В черных глазах прячется страх. Радость в глазах сменилась подозрением и недоверием, будто Мин сбежит тотчас. - Ты умер, - спокойно говорит Чонде, – а я тебя вернул обратно. В голове Минсока нарастает голос – заклинающий, молящий, угрожающий, исступленный. О, донна, пламенем солнца, листвой тополиной, светом янтарным. Мидона, дочь солнца, стволинка прямая, серебро листьев, свет желтизны янтаря. Госпожа, дар Бога, дар света, дар янтаря, что от солнца, дай жизни свеченье. Аньес из Рокакоарта, Арденса, Амелис, от силы, что гонит траву в рост, от белизны, что в семени жива, от жара почек, от меди осенних листьев, от бронзы кленов, от сока ветвей древесных. Линор, Иоанна, Лоиса, шевелением плавников, сном форели, усыпленной стремниной зеленовато-серой, дайте жизни свеченье. Минсоку хочется расхохотаться в лицо Кима. Но вместо этого он с усилием наклоняет голову и смотрит на свои руки. Рукава закатаны по локоть и он может видеть синие разводы вен и красные линии шрамов – он похож на terra incognita, которую первооткрыватель уже разметил и назвал, нанеся на карту все озера и горы. Мина начинает тошнить – кажется, он не принадлежит себе. В голове пульсирует, и этот пульс совпадает с тонким, назойливым тиканьем. Его охватывает ужас – липкий, тошнотворный. Дикая догадка пронзает его, он пытается совладать с бессчетными пуговицами на заботливо надетой рубашке. Интересно, это Чонде его одевал перед тем, как разбудить? Рвануть бы тонкую дорогую ткань, но он нарочито медленно расстегивает и расстегивает – одну за другой, сверху вниз – чтобы оттянуть момент неизбежной истины. Кожу пересекают полосы шрамов – багровых – совсем свежих, и уже белеющих – старых, и подживающих – розоватых как атласное нутро бонбоньерок. Сколько же времени прошло? Мин разглядывает грубые швы, проводит пальцем по самому толстому – под сердцем, и ощущает под кончиками пальцев размеренный стук – что-то сцепляется, жужжит и тикает. - Больше я тебя не потеряю, - Чонде гладит его по щеке. Мин отшатывается, шатаясь, делает несколько неуверенных шагов – в голове раздается противный стрекот шестеренок, рубашка падает, и он видит в отражении напротив свое искаженное лицо. Все тело в полосах шрамов. Через сплетенье грубых швов на левом бедре отблескивает металл. Чонде сзади умоляюще шепчет: - Не смотри, не смотри. Мин хрипит: - Что я такое? Слова даются с трудом – горло будто кислотой жжет. Глаза Чонде вспыхивают гневом: - Неважно, кто ты такой. Важно что ты есть. Важно, что ты со мной. Только это должно что-то значить. Мин. Ты - мой Мин. Ты – это почти я. Ты существуешь, потому что живу я. Помню твои руки – влажная кожа, налитая трупной синевой. Наверное, ты меня никогда не простишь, но моей вины в этом нет. Просто иначе нельзя. Иначе – неправильно. Мне казалось, что ты никогда уже не проснешься. Нужно было время и терпение. В тот день ты выбрался из кокона, как бабочка – трепетная, яркая и беззащитная. Ты бесконечно красив, мой Мин. В тебе прекрасно все – от ажурного сердца внутри, до шрамов на коже. Ты пахнешь антисептиком и жизнью. Мин кричит, оседая на пол. Кричит долго и почти беззвучно – связки отказываются слушаться, атрофированные за месяцы? годы? молчания. Чонде присаживается на корточках рядом, прижимая неожиданно сильными руками голову Мина к своей груди. Минсок слышит стук его сердца, такого живого, и горькая злоба выливается слезами – такими же горькими на вкус. Ким поднимает его подбородок, заставляя смотреть в глаза: - Поцелуй меня. Я годами ждал этого. Это не просьба, это приказ.***
- Мин, ты свыкнешься. Нужно время. Чонде терзает плоть персика – сок течет по пальцам - кожа на подушечках темная, пропахшая реактивами. Персик одуряюще пахнет, смешиваясь с запахом дезинфекции. Мин вспыхивает то ли от злости, то ли от бессилия. Кармин губ, рыжина волос, алость щек – он весь – пожар. - Только запомни, что ты не можешь уйти. Без меня ты не выживаешь, Мин. Только я смогу тебя защитить. Вот, выпей. Он заботливо указывает на стакан. «Только хочу ли я выживать?» - мрачно думает Мин, но кивает послушно. Пахнет остро и на вкус не похоже ни на что прежнее. Это - жидкий огонь, который растекается по телу, питает металл, соединенный с плотью, смазывает шестерни, успокаивает зудящие шрамы, туманит голову. Он полулежит на банкетке, всматриваясь в ванитас* на зеленой, обтянутой шпалерами в золотистый ромбик стене. Мин уже наизусть изучил композицию – сочный виноград, зеленые яблоки, инжир, манящий лиловым боком, парча и рубиновые капли вина на скатерти, череп, скалящийся в пустоту, раскрытые механические часы, увядшие розы – пепельно-серые по краям. Чонде уже забыл о своих словах. Он – сама нежность. Садится рядом, выпрямившись, улыбается уголками губ. - Я почитаю тебе. Жесткий накрахмаленный воротничок рубашки впивается под горло. Запонка на манжете – любопытный карий глаз – с очередным движением руки Чонде царапает острой гранью запястье Мина. Мерно вздыхают переворачиваемые страницы, мерно тикают часы, мерно шелестит механизм внутри Минсока. Причудливый запах химикалий смешивается с тяжелым запахом розового масла. Минсок вдыхает тяжелый, горьковатый аромат. Он обволакивает ноздри, душит Мина. Чонде замолкает, отвлекаясь от книги. Он всматривается в лицо Мина, пытаясь уловить, понять его эмоции. - Почему у тебя такой взгляд? – в голосе Чонде звучит плохо скрываемое раздражение и страх, - Тебе незачем печалится. Ты дома. Ты со мной. Он прижимается щекой к плечу Мина, шепчет: - Я люблю тебя... Ищет его губы, оставляя поцелуй – по-хозяйски тяжелый, утверждающий право на владение. - Я стольким пожертвовал ради тебя, Минсок. Если бы ты знал, - тянет Чонде. – Ну же, обними меня. Посмотри, твои глаза – сочная листва, ты весь – кармин и медь, мед и солнце. Ты – теплый, бесконечно теплый. Я знаю, что ты лжец, но побудь со мной еще немного. Ты всегда от меня ускользал, но только не в этот раз. Тебе пойдет бархатный ошейник и кошачьи уши, тебе пойдет быть моей игрушкой. Но зелень твоих глаз – болотная вода, змеиная кожа. Я знаю, ты только и ждешь, чтобы сбежать. Яд твоего равнодушия стекает в мой рот – терпнет язык, и я молчу, Мин, я молчу, глотая с благодарностью твою измену. Как так вышло? Тогда, давно, в другой жизни нам было горячо и сладко, теперь - стылое пепелище. Шуршит накрахмаленная ткань рубашки. Мин неуклюже обнимает Чонде, всматриваясь поверх его плеча в пустые глазницы черепа на натюрморте. Губы расползаются в ухмылке. Мин вызывает у многочисленной прислуги только страх и брезгливость, которые прячутся за ширмой отточенной годами службы невозмутимой вежливости. Чонде зыркает рассерженно, выговаривает лично прислугу, кричит, заходясь в бессильном гневе: - Не сметь! Не сметь! Любите его! Иначе я вас уволю. Слуги кланяются молчаливо, привычные к таким сценам. Они все единодушны во мнении, что молодой хозяин, единственный наследник огромного состояния, драгоценный сын семьи Ким, продал душу дьяволу. Только самые верные семье остались, другие разбежались уже давно. Дом Кимов стоял на холме – величественный и одряхлевший – символ скорби и потерь. Чонде упрямо сжимает губы, шепчет: - Ничего. Они полюбят. Они поймут, что ты – это я. Он упрямец – Ким Чонде. Мин качает головой, хрипит: - Ты ничего не хочешь замечать, Ким Чонде. И добавляет про себя «Ты всегда замечал только себя». Ночью ему снится родной дом. Это далеко отсюда – от этой удушливой и каменной столицы окутанных туманами островов. Его дом стоял возле моря – синего и холодного, а вокруг луга – зеленые, как и его глаза. В воздухе разлит медовый аромат вереска. Так просторно, и так легко дышится. Он с наслаждением вдыхает терпкий воздух и … просыпается. Сорочка душит его, он борется с тесемками, задыхаясь от накатившей на него паники. В тишине холодного и пустого дома он слышит только хрип, выходящий из его горла и все ускоряющееся «тик-так-тик-так-тик-тик…». И одновременно ему хочется, чтобы эти шестеренки внутри закрутились в безумном танце и, не выдержав напряжения, сломались, застыли навечно, и чтобы продолжали свой мерный ход, давая иллюзию жизни. На следующий день в его размеренной жизни вынужденного затворника случается знаменательное событие. Кроткий мелодичный звонок в дверь, поклон молоденькой горничной, и в пышном холле стоит высокий блондин, непривычно коротко остриженный, улыбающийся смущенно. - Крис! – выдыхает Чонде. - Прости, что без приглашения, - сбивчиво говорит тот, - приехал ночью – и сразу к тебе. Я читал твои письма. И приехал, как только смог. В столовой спешат накрыть обед для гостя. Крис направляется в курительную комнату. - Тут мало что поменялось, пока меня не было. А ты дурно выглядишь, Чонде – совсем не спишь? - Подожди секунду, - выдыхает возбужденно Чонде и вылетает из комнаты. Крис слышит стук каблуков его ботинок с фамильными гербами на пряжках по дубовой лестнице, ведущей на второй этаж. Он был кузеном Чонде. Неисправимый гуляка и искатель приключений, Крис и года не продержался в университете. Вместо этого он отправился в кругосветное путешествие, изредка посылая Чонде открытки со штемпелями и марками всех уголков мира – Борнео, Фиджи, Ява, Бора-Бора, Полинезия. Чонде хранил эти цветастые картонки в тяжелой шкатулке сандалового дерева. Несмотря на их внешнюю и внутреннюю непохожесть, они были по-настоящему близки. Только рядом с Крисом Чонде чувствовал себя самим собой, только его признавал равным себе. Пока в его жизни не появился Мин. Минсок сидел у окна, вдыхая свежий воздух, смотря на идеально ухоженный сад – дорожки ветвились, образовывая сложную вязь символа рода Кимов. Глаза Чонде блестят, он хватает за руку Мина, тянет за собой: - Пойдем! Крис приехал. Хочу показать тебя ему. В глазах Мина стынет испуг. Он упирается, жалобно просит: - Не надо, Чонде, не надо. Я не хочу. Он помнит Криса – он был частью и его жизни – той, старой. Они вместе ходили на историю искусств. Чонде неумолим. Его захватил азарт показать свою работу. - Не будь таким упрямым, Мин. Скорей. Не заставляй Криса ждать нас. Приказной тон хлыстом бьет по ушам. Мин покорно спускается следом за Чонде. Крис ведет неспешную беседу с дворецким. Старик помнит его еще совсем мальчишкой. Крис улыбается, обнажая розовые десны, еще договаривает что-то, оборачиваясь на стук двери. Улыбка медленно сползает с его красивого лица. - Представлять не буду, вы и так знакомы, не так ли, Крис? Чонде улыбается широко. Глаза горят радостно, он слегка подталкивает Мина к Крису. Тот избегает встречаться взглядом – взъерошенный, напуганный, мучительно стыдящийся себя самого – сжимает кулаки, опустив голову. Крис делает шаг навстречу. Самообладание аристократа дает знать о себе – он тепло проговаривает: - Здравствуй, Мин, давно не виделись. Но на большее его не хватает, и он выдыхает, судорожно сглатывая: - Боже милостивый, что ты натворил, Чонде? - Я всегда говорил тебе, что алхимия – ключ ко всему, - горделиво улыбается Чонде. Кроме того, скромные познания в механике и настоящая любовь. Три года опытов и работы. И Мин вернулся. Крис садится в кресло, прикуривая сигареллу – тонкую, коричневую, как кокон борнезийской бабочки. Руки его дрожат. Взгляд скользит по бледному лицу Минсока, шрамам, выглядывающим из-за шейного платка и манжет. Крис не хочет встречаться глазами с Мином – он опускает взгляд. Чонде, напротив, сияет, собственнически кладя ладонь на плечо Мина. Крис выдыхает густой, пряный дым и цедит: - Ты не писал мне о таком, кузен. Выйди, я хочу поговорить с Мином. Чонде протестующе вскидывает ладони: - Нет, я не позволю в моем отсутствии... - Выйди! Лицо Криса темнеет, и он буквально выталкивает Чонде за дверь. Он усаживает ошеломленного Мина в кресло, тянет второе ближе – противный звук царапает уши. И ножки царапают навощенный паркет. - Мин, ты меня понимаешь? Тот кивает согласно. - Ты платишь за его прихоти, Мин, - горестно произносит Крис. Он царапает на клочке бумаги адрес. - Если будет нужна помощь, ты сможешь меня найти тут. Мин остается в курительной комнате, устало вжимаясь в кресло. Слишком много впечатлений, слишком много событий для него одного. Бумагу он прячет. Крис находит Чонде в кабинете. Он ходит кругами, нервно грызя ногти. Крис начинает без прелюдий: - Чем ты платишь за это? Чонде криво улыбается: - А ты как думаешь? Кровью. Душой. Годами жизни. Думаешь, все дается просто? - Господи, Чонде, а о нем ты подумал? Где тот смешливый Минсок, которого я знал? Это же живой мертвец. - Нет! – свирепо обрывает его Чонде. В его глазах светится угрюмый огонек – пока слабый, но чуть подожди – и костер безумия запылает в полную силу. – Это победа над тленом. Это – любовь. Настоящая. Он хохочет, заламывая руки: - Что ты знаешь о любви, Крис? Мин счастлив. Ты не проводишь с ним дни. Ты не видишь его глаза. Просто он растерялся. Он еще ошеломлен, еще не привык. Нужно время. Крис стискивает руки в кулаки до хруста в суставах: - Ты сошел с ума! Чен, ты выкопал его тело, хранил в лаборатории, экспериментировал, связался с темной наукой и вернул Мина к жизни против его воли. Ты помнишь, чем закончилась эта игра в Бога в прошлый раз? Чонде помнил. Его отец слишком любил свою жену. Он тоже пошел на жертвы ради сохранения ее жизни. Но леди Ким была не согласна с его решением. Она медленно скатывалась в пропасть безумия, не в силах принять свой новый облик, а затем отомстила своему создателю, всадив в его сердце тонкий стилет. Вскоре она умерла – больше некому было синтезировать жизненную эссенцию – взвесь души и крови - светящиеся голубоватым капли, питающие хрупкий и тонкий механизм механического сердца. Но остались записи, остались колбы и реторты, остались пентаграммы и пергаментные свитки. И упрямец Ким Чонде – истинный сын своего отца. - Для него это хуже смерти, - припечатывает Крис, - твои родители понесли наказание смертью. Ты выбрал еще худший путь – он тебя будет ненавидеть. Крис отталкивает плечом Чонде и уходит прочь, бросая через плечо: - Не провожай. Еще месяц я буду в Лондоне. Я буду ждать от тебя письма – верю, что ты примешь правильное решение и все исправишь. И я помогу тебе. Но до тех пор я не хочу тебя видеть, кузен.***
Минсок сидит в кресле у камина и слушает, как отсчитывает время хитроумный механизм в его груди. Тик-так-тик-так-тик-так. Он пытается вспомнить, каково это – слушать удары живого сердца, каково это – ощущать внутри трепещущую плоть – горячую, уязвимую. Он улыбается в пустоту. Чонде мурлычет сонно: - Иди ко мне. Улыбка на лице Мина – нежном, бледном – тает, как убывающая луна. Ким жаркий и разморенный, зевает по-кошачьи, тянет худые руки к Мину, губы смешно изгибаются в требовании поцелуя. Мин гладит его волосы, касается пальцами розоватых губ, ведет по безволосой груди ниже, к сраму, заставляя комнату наполниться всхлипами и короткими придыханиями. Все, как любит Чонде. Сначала нежно, а потом сильней, до сладостных спазмов, до слезинки в уголке глаза, до прокушенной губы. - Тебе хорошо со мной? – рассеянно (обманчиво вскользь) спрашивает Чонде. Он не смотрит на Мина – лежит, прикрыв глаза – обнаженный, поджарый, совершенный. Мин поджимает коленки под себя. Плоть причудливо сочетается с металлом – Ким не оставляет попыток усовершенствовать Мина, и постепенно карта его тела покрывается все более густой сетью меридианов и параллелей. Мин молчит, а Чонде продолжает: - Тебе не может не быть хорошо. Я отдал тебе себя – свою жизнь, свою душу. Ты – плоть от моей плоти, кровь от крови. Ты – это я. Я жил все эти годы во тьме ради тебя. Ах, может, стоило оставить тебя мертвым? Или наполовину мертвым – опутанным лианами трубок? Горькая и черная вода – твои слезы. Думаешь, я не вижу? Думаешь, не отдает в груди тупой болью? Хорошо бы сжечь все дотла – пусть огонь танцует, пусть разгорается пожар, пусть скроет хаос в моих глазах. Все плавится в тигле. У меня в руках – синее море, кристальная глубина - вода жизни. Амор фатум. Львы и лилии. Мину хочется зажать уши. Он не хочет слышать об этом неоплатном долге, который ему навязали. Чонде проваливается в сон, так и не услышав от Мина ответа. Минсок думает, что ему и не нужен ответ. Он вслушивается в свое сердце – тик-так - и осторожно выдыхает: - Но никогда не поздно выйти на свет. Никогда не поздно... Вряд ли Ким его слышит. Мин одевается, стараясь не шуметь. Это занимает много времени – тело плохо его слушается. Он выскальзывает на улицу под покровом ночи. Ему просто необходимо с кем-то поговорить. Ким душит его своей любовью, не дает вздохнуть. И единственный человек, который хоть как-то может повлиять на своенравного безумца – Крис. Улица встречает его ночным туманом. Сквозь белесую мглу светят желтые глаза фонарей. Проститутки выскальзывают из тени, зазывают, хохочут, выставляю груди напоказ. Мин отшатывается от них. Он непривычно быстрой ходьбы кружится голова. Он прислоняется к серой, ноздреватой стене дома. - Что я такое? Начинает моросить дождь. Сердце выстукивает грозно «вернись-вернись-вернись немедленно!!!!». Мин обессиленно бредет по пустынной улице. Через час мажордом докладывает Крису, что у ворот особняка сидит человек. - Прогнать? – деловито осведомляется он. Крис в ночных туфлях и халате самолично выходит на улицу и обнаруживает Мина. Крис молча уводит его в дом, а затем, укутав пледом и усадив возле камина, учиняет допрос. - Почему ты пришел так поздно? Вы поссорились с Ченом? Мин смотрит отсутствующим взглядом на огонь. Рыжие языки лижут поленья, и отсветы огня червленым золотом вспыхивают в осенней рыжине волос Мина. Он чеканит каждое слово: - Я не могу больше так. Крис мрачнеет. - Я до последнего надеялся, что хотя бы малая толика правды о вашей взаимной любви была в словах Чена. Мин поджимает губы и качает головой. - Я не вернусь. Это хуже удушья. Крис придвигается ближе и как можно мягче говорит: - Тогда ты умрешь. Без капель ты умрешь. - Я и так уже умер, - сипит Мин. Он складывает руки на коленях, как примерный ученик. Слуга царапается в дверь, докладывая встревоженно: - Молодой господин прибыл. - Быстро, - усмехается Крис, - ума моему братцу не занимать. Быстрым шагом Чонде влетает в комнату. Крис сухо кивает: - Смотрю, ты очень спешил. Чонде весь вымок – плащ и обувь в грязи, он бросается к Мину. Голос звенит от паники, пальцы нервно сжимаются. - Что с ним? Крис холодно улыбается: - Тебе лучше знать. Он тянет Чонде к окну, подальше от Мина и шипит в мокрое, усталое лицо: - Ты вообще знаешь, что с ним? Ты его хоть раз спрашивал о его чувствах? - Зачем? - искренне удивляется Чонде, - я и так знаю, что он меня любит. Этого достаточно. - Что? – задыхается от возмущения Крис. Чонде останавливает его жестом руки: - Довольно. Мне нужна моя игрушка. Сейчас же. Он бросается к Мину, тормошит его: - Зачем ты ушел? Я зол на тебя. Посмотри мне в глаза. Мин нехотя переводит взгляд на Чонде. Дрожат темные ресницы, зелень глаз подернута серым безразличием, и от этого равнодушного взгляда Чонде становится не по себе. Но он продолжает: - Я запрещал тебе покидать дом без меня! Зачем ты ушел? - он спрашивает ласково, но за нежностью прячется страх и злость от неповиновения Мина. – Разве ты не любишь меня? Я ведь волновался. Мин спокойно смотрит на Чонде. Его губы трогает легкая улыбка. С губ слетает торжествующее и ликующее: - Нет. Чонде с размаху бьет Мина по скуле. Голова откидывается в сторону от силы удара, а на скуле мгновенно начинает наливаться спелый синяк. - Ты не смеешь так говорить, - задыхается он, - я тебя вернул! Твои глаза – раскаленный горн. В них плавится ненависть ко мне. Или любовь? Я не знаю, не знаю – они так похожи, что я не могу разузнать. Твои губы лгут, но глаза твои еще лживей. Замолчи, замолчи! У тебя ничего нет! У тебя даже тебя нет. И меня нет тоже. Пахнет вишней и летней пылью. Мин, Мин, не делай мне больно. Твое имя перекатывается на языке ванильным мороженым. Пропади все пропадом – и львы, змеи, и лилии – пусть огонь лижет шторы, пусть окутает тебя всего рыжим саваном. Твоя щека горит под моей ладонью. - Оставь его! – не выдерживает Крис. Чонде меняется мгновенно, надевая броню воспитанности - церемонно кланяется: - Мы благодарны за гостеприимство. Он тащит Мина к выходу. Тот не сопротивляется, но глаза сияют двумя изумрудами. Крис смотрит им вслед через окно. Он пытается не думать, чем все это может закончиться.***
Ветер мочалит деревья. Ночи все холоднее, все угрюмей Чонде, все резче морщина на переносице. Мин лежит в кровати – окно нараспашку – он не боится холода, но ему отрадно слушать ночь. Он мало спит. Мин всматривается в густое небо до тех пор, пока оно не начинает линять по краям, теряя звезды. Выступают из морока очертания домов и деревьев, и только тогда Мин встает, чтобы разбудить Чонде. Ким холоден и отстранен, он говорит с Мином только по необходимости. Мин бродит по дому, размышляя, сколько времени ему осталось, как быстро Чонде надоест мучить его молчанием, и он просто перестанет поддерживать в нем жизнь голубоватыми светящимися каплями, наигравшись с куклой по имени Ким Минсок. Чонде возвращается поздно вечером. Взгляд у него шальной, опасный. Мин волнуется – что его ожидает в этот раз. Настроение у Чонде переменчивое как море. Чонде подходит близко-близко, щекочет теплым дыханием шею Мина, ведет холодной рукой по груди. - Я ошибся, - глухо цедит он. – Я вдохнул жизнь в мертвеца, но любовь не вернулась вместе с жизнью. Ты – кукла. Создание моего воспаленного разума. Мне не нужно, чтобы ты целовал меня, потому что так хочу я. Я хочу, чтобы ты сам меня целовал. Но ведь ты не станешь, да? Минсок задерживает дыхание. Тик-так-тик-так. - Не стану. По принуждению – нет. Чонде криво ухмыляется: - Я так хочу тебя ненавидеть, Мин. Но я не могу. Мин торопливо шепчет – он все еще не может говорить в полный голос, и оттого кажется бесплотной тенью. - Если ты меня отпустишь – я попробую вернуться сам. В голове Чонде звенит это «сам» - чисто и тонко, будто серебряная струна. Я разобрал тебя на части, на первоэлементы, и собрал заново – еще лучше, еще прекрасней. Но ты не ценишь, ты ничего не ценишь. Ты боишься – и твой страх окутывает тебя сероватым дымчатым флером. Сквозь него янтарь волос, и цедра в зелени глаз. Ты похож на увядающую розу за пыльным стеклом. Все нелепей продолжать. Прости, прости… Все живое тянется к свету. Я тоже так хочу встретить с тобой рассвет, чтобы розово и клюквенно на щеках и губах, чтобы цикады и роса на босых ступнях. Он несмело улыбается: - Ты сможешь меня полюбить? Меня, живущего во тьме? Продавшего душу? Минсок опускает взгляд: - Ты дал мне сердце. - Никогда не поздно выйти на свет. Никогда не поздно... Так ты говорил, да? - Чонде гладит Мина по щеке. - Да, никогда не поздно, - шелестит Мин. Звенит в голове, шестеренки крутятся как сумасшедшие, из глубин памяти выплывает побелевшее от напряжения лицо Чонде, пряный вкус капель и исступленный шепот: Из Эреба, расстелившегося без конца и края, дыхания, что простерлось ниже нашего мира, из Эреба, из плоской пустыни воздушной, пустыни ниже мира нашего, из бурого, цвета палой листвы, бесцветья. Принеси прохладу нездешнюю. Сельваджа, Гвискарда, Мандетта, излейте дождем погребенное в толщах земных, дождем при солнце, как излит был дождь огненный, град солнц, извергнутых ночью. Лазурь и хлопья серебра этой воды, золото в море. Из ихора морского, из страсти вод, золота крови, синева над пустыней, голоса песка. Дай ему жизнь!!! Дай!!!