Мой рок

      — И что? Этого ты добивался? — поинтересовался Воншик всё также сквозь Тэгуна, а тот, наконец, додумался обернуться, чтобы встретиться взглядом с заспанным чуть растрёпанным Хонбином.       — Я просто проспал, — вполне убедительно зевнув, пояснил тот и прошёл к двери, ведущей на кухню, бросая уже через плечо. — Простите. Этого больше не повторится. Можете вычесть деньги за этот проступок из моей зарплаты.       Хлопнула дверь. Вздрогнуло сердце Тэгуна, опускаясь куда-то вниз живота, но что-то подсказывало ему, что ниже… ниже уже невозможно. Он перевёл виноватый взгляд на Воншика, а тот и не сводил взгляда с него, смотря если не с укором, но с малой долей обиды точно. Подперев подбородок одной рукой, второй он уже прикрывал ноутбук, решая, что на сегодняшнее утро его работа подошла к концу.       — Чон, глупо с моей стороны было бы рушить то, на чём я имею неплохие деньги, не находишь? Я не собираюсь причинять вред никому из твоей, из нашей, группы. В том числе и тебе. Если ты, конечно, сам того не попросишь, — губы Воншика растянула самая что ни на есть пошлая улыбка и он продолжил: — И даже так, это всегда будет нечто в меру болезненное. Как бы ты не умолял о большем.       — Я не…       — Тише-тише, — поймав запястье Тэгуна в осторожную хватку, Ким заставил его замолчать. — Тёмная сторона, помнишь? Ты ещё не раскрыл её даже наполовину, поэтому подожди с выводами. Не спеши, хорошо?       Тэгун отвёл взгляд. Губа его оказалась прикушена, но даже так потребность прояснить ещё один пунктик не исчезала. Ему было страшно. Страшно наткнуться на ещё одну возможную ложь, но всё же он поддался любопытству, судорожно выдыхая и набираясь смелости на новый вопрос.       — Прошлый вокалист. Что с ним? — Чон так и не рискнул повернуться к мужчине, но по дрогнувшим на его запястье пальцам понял, что задел того. Задел тему, которой, пожалуй, и касаться-то не следовало, если бы не гнетущее чувство недосказанности внутри. Он ощутил, как разом испарилась вся добродушная атмосфера, и притих, чтобы через мгновения быть оглушённым короткой фразой:       — Это не твоё дело, — выдавал холодно тот, а после вставал из-за стола, привычно собирая свои вещи и удаляясь прочь. Вот только Чон, он предвидел подобный исход и до того, как двери за старшим захлопнулись успел его остановить, оглушая словами не менее сильно.       — В таком случае, я ухожу отсюда. Прямо сейчас, — и Ким не был бы собой, если бы не понял, что в эту угрозу вложено гораздо большее, чем капризное желание покинуть его дом. И он бы, конечно же, мог напомнить Чону про контракт, ткнуть подписанными бумажками в лицо и даже заставить выплачивать того нереально большую сумму за расторжение всех подписанных условий, но… он не мог заставить Тэгуна петь. Если тот не хотел. Чертыхаясь и отбрасывая все дорогостоящие гаджеты прямо на лестницу, Воншик всё-таки поддавался на провокацию и шагал в спальню следом за Тэгуном.       А тот, прекрасно понимал, что не умеет играть, что ему не поверят и, возможно даже, не придут останавливать. Потому что его не было без музыки, а без Воншика не было другого шанса жить музыкой. Всё было до такой степени сплетено в единый клубок неразрывных событий, что Тэгун начинал задыхаться, понимая, что сейчас сам обрекает себя, рискуя всем, ради глупейшего внутреннего спокойствия, на которое, наверное, нужно было просто закрыть глаза. Он оглядывал собственную спальню невидящим взглядом и понимал, что забирать ему из неё нечего. Большее нужно было оставить: украшения, где перстни и кольца стали привычными повседневными аксессуарами, дорогой телефон… вещи на Чоне, тоже, конечно, были полной заслугой и тратой Воншика, но Тэгун надеялся, что отработал за это время хотя бы их.       Делая пару глубоких вдохов и оборачиваясь к двери с очевидным желанием уйти, он замер, видя стоящего в дверном проёме Кима, прислонившегося к косяку плечом и разглядывающего его так насмешливо. Наверное, он сейчас и правда выглядел забавно, пытаясь казаться сильным и независимым, но это не мешало ему вздёргивать подбородок к верху и со всем возможным пренебрежением обращаться к старшему.       — Чего тебе? Я уже ухожу, вот только, оставлю, — с этими словами Тэгун бросил на кровать и украшения, и дорогую игрушку. Те глухо звякнули друг об друга и притихли, притих и Чон, запоздало понимая, что нельзя, вот так, смело заглядывать в чужие глаза. Потому что была высока вероятность утонуть в них и не выбраться обратно самостоятельно.       — Я надеюсь, что заслужил от тебя хоть один поцелуй на прощание, — спокойно поинтересовался Воншик, и на его лице не промелькнуло и намёка на улыбку, он был серьёзен и… будто бы действительно надеялся на положительный ответ. А завороженный Чон решил, что не случится ничего страшного, если последние воспоминания в этом богатом и мёртвом доме он скрасит таким, неожиданно желанным, образом. Он сам сократил расстояние меж ними, первым положил ладони на плечи старшего и прикрыл глаза, поддаваясь вперёд. И на этом вся самостоятельность сошла к нулю, потому что обнимали в ответ страстно, целовали жадно, и больше всего на свете Чону не хотелось куда-либо уходить. Ему хотелось, чтобы эти крепкие руки продолжали скользить по спине, сжимать его ягодицы и… чтобы они не останавливались, освобождая его от одежды.       Оттеснённый к кровати, Тэгун, наверное, впервые в своей жизни до такой степени сильно не хотел ни о чём думать, отдаваясь эмоциям, он позволял завалить себя на мягкое ложе и сдавленно шипел от царапающих обнажившуюся поясницу колец. Те впивались в неё настойчивыми напоминаниями о том, что кто-то собирался уйти прямо сейчас, но это уже не имело значения. По крайней мере, сейчас, когда чужое превосходство до такой степени ярко напоминало банальную нужность, напоминало потребность в человеке и, что уж там, симпатию. Он прогибался в спине, когда, обнажённый от, так придирчиво подбираемой им, рубашки оказывался зацелован едва ли не полностью. Зубы Воншика оставляли крохотные красноватые метки под ключицами, на рёбрах и животе, и отчего-то ощущать приносимое ими жжение были неописуемо приятно. Быть клеймлённым. Быть принадлежащим кому-то.       Нет, Тэгун не считал, что его сломали. Он просто верил, что нашёл себя. И когда, уверенный в собственных желаниях, он отстранял руки Воншика, чтобы самостоятельно освободиться от чрезмерно узких джинс, он окончательно убедился в этом. Потому что не мог оторвать взгляда от чужих, полных восхищения и похоти глаз. Он ещё помедлил, не спеша укладываться обратно на смятые покрывала. Тянулся вперёд, касаясь пряжки воншиковского ремня и ширинки, с заметно выпирающим бугорком возбуждённого члена, чтобы спустя мгновения вызвать сдавленный стон старшего. Кажется, не только ему одному всё это время сложно было строить безразличие. Но теперь, когда можно было отбросить привычные маски, Тэгун без стеснения разводил ноги, будто бы приглашая Кима к себе, и тот не думал упускать такой шанс. И хотя в глазах его плескалось явное превосходство — полная уверенность, что просьба о невинном поцелуе закончится именно так, всё-таки Воншик был заворожен не меньше. Этой дерзостью младшего. Его плавностью, когда он прогибался навстречу уверенным поглаживаниям. Его голосу, когда тот срывался на стон от особо интимной ласки. Пожалуй, в эти мгновения Воншик готов был признать, что зависим от этого человека как никогда, но его не спрашивали. Лишь молили о большем, просили не медлить и… Ким вновь не мог отказать.       Сдавленный стон. Воншик принялся зацеловывать грудь младшего, будто бы извиняясь за то, что погорячился — тот был слишком узок сейчас, а Ким гнал из головы дурные победные мысли, ликуя тому, что это тело не досталось прошлой ночью Хонбину. Он недооценил Чона и теперь глупо улыбался этой оплошности куда-то в напряженный прекрасно подтянутый живот Тэгуна. Целовал молочную кожу, продолжая аккуратно двигать пальцами внутри этой с ума сводящей узости, которую поскорее хотелось наполнить собой. И преисполненный восторгом от хриплых чуть болезненных стонов, Воншик не лишал себя маленькой блажи, проводя языком по всей длине возбуждённого члена Тэгуна, заставляя того выгибаться уже иначе и менять тональность постанываний на восторженно-удивлённую. И его шепчущее "ещё" пробуждало Воншика на более откровенную ласку, на которую Чон реагировал до такой степени бурно, что старшему приходилось свободной рукой придерживать его за бёдра.       Разочарованный стон. Воншик отстранился вновь уделяя внимание смазке и собственной жаждущей разрядки плоти, Чон из под полуопущенных ресниц наблюдал за происходящим и смутно пытался понять откуда в руках мужчины вообще так быстро оказался ранее знакомый бутылёк. Глупая мысль. Секунда передышки. Тэгун самостоятельно поддался навстречу, чувствуя, как скользкая головка касается его растянутого входа. Вскрик и расслабленный выдох. Ощущение наполненности возносило высоко до небес, и в тоже время опускало до адских глубин, потому что становилось нестерпимо жарко, потому что хотелось большего, а Воншик и не думал двигаться, замирая и чертовски, до желания ударить, раздражая своей улыбкой.       — Ну же, — шепотом выдавал Тэгун, потому что голос оказывался болезненно сорван, но Воншику, пока что, не стоило этого знать.       — Попросишь? — хищный оскал, Ким медленно качнулся назад и с такой же мучительной неспешностью вошел до самого конца обратно. И, нет, Тэгун не произнёс ни слова, но то, как молили о большем его глаза, стояло тысяч непроизнесённых слов. Старший начал двигаться, подстраиваясь под желанный для Тэгуна темп и, кажется, тоже постепенно забывал о многом.       — Ты мой, слышишь? Только мой, — когда буря эмоций и смешанных чувств выплеснулась горячим оргазмом для обоих, Ким пришёл в себя первым. Так и не разжимая объятий прошелся цепочкой поцелуев по подбородку Тэгуна и выше, за самое ухо, чтобы лизнуть чувствительную кожу под мочкой и заставить младшего нервно захихикать. — Мой. По крайней мере, до тех пор, пока не встретишь для себя достойную партию.       Находя своими губами губы Тэгуна, Ким даже не сразу понял, что не так. Чужое бездействие было близко к обычной податливости, но всё же отличалось от неё. Тем более, сейчас, когда Воншик был трезв, не опьянён желанием так сильно, как раньше.       — Что-то не так? — он отстранился, понимая, что ему не отвечают на поцелуй. Понимая, что Тэгун смотрит на него до такой степени растеряно, что это становилось ощутимо даже подкожно.       — Всё в порядке, но… — Тэгун мялся, не зная, стоит ли это вообще оглашать. И тяжелый вдох Кима только давал ему понять правильность собственного молчания. Молчания, которое он всё-таки нарушил. — Как вообще называются наши отношения? Что это для тебя?       — Тэ, не придумывай себе, пожалуйста, лишнего. Не усложняй. Я могу быть добр с тобой, но не больше. Ты для меня… как новое купленное авто или же дом. Поначалу радость покупки, конечно, высока безмерно, радуешься ей, любуешься, гордишься… но, рано или поздно, интерес проходит. И всё. Понимаешь? — наверное, Тэгун не готов был к такой серьёзности и многословности старшего, его опускали с небес на землю, даже если он ничего толком не ждал. Даже если хотел услышать лишь пару слов о симпатии и влечении к себе. — И я очень хочу, чтобы ты поднялся на ноги до того, как это произойдёт и со мной. Ты должен стараться, чтобы к моменту, когда ты мне наскучишь, твоей популярности было достаточно, чтобы не зависеть от меня.       Это было неожиданно больно для Тэгуна. Не то чтобы он ждал признаний в любви, но… больно. Сердце ломило такой тяготящей и тоскливой болью, которую обычно вызывает лишь отчётливое понимание собственной бесполезности — невозможности что-либо изменить. Он прикусывал губу, понятливо кивал и отстранялся, боясь, что старший прочтёт в его глазах то, что он ещё и сам увидеть был не готов. Он отворачивался и смотрел на танцующие под касаниями ветра шторки, как-то отстранено отмечая, что мир снаружи он всё тот же — живой, яркий и скупой на сочувствие.       — И ответа на заданный ранее вопрос я так и не получу? — поинтересовался он, пытаясь избавиться от неожиданно тяготящей хрипотцы в пересушенном горле, прокашливался, но ничего не менялось. Не менялся и Воншик.       — Не сейчас. Возможно, когда-нибудь я и расскажу это, но не сейчас, — накрывая доверительностью объятий, Ким жарко дышал куда-то в затылок Тэгуну и невольно… приручал того, не знавшего ранее, что с мужчиной может быть до такой степени хорошо.       — Почему?       — Потому что знаю, что ты это воспримешь не правильно. Не так как есть на самом деле, — он прижимался чуть сильней и Тэгун, с некоторым восхищением даже, ощущал чужое возбуждение, вновь отчётливо упирающееся к нему в ягодицы. Впрочем, он не был против, хоть ещё и тяготил себя этой чужой слепой прозорливостью. — И, наверное, тебя как-то задевают мои слова, но ты и сам должен понимать, что я не тот человек, которому ты должен отдать всю свою жизнь. Я не молод, и не так благороден, как пишут обо мне заискивающие авторы статей, мои руки по локоть совсем ни в хороших поступках, и это должно тебя отталкивать.       — Должно, — согласно кивнул Тэгун и развернулся обратно, жарко целуя и вновь, на какое-то время, забывая обо всём. Но уже через мгновения отстранялся, не давая Воншику навалиться на себя так, как тому хотелось. — Тогда ответь мне хотя бы на другой вопрос. Ты говорил, что моё место здесь на девяносто процентов. А что же остальные десять?       — Ещё десять, — Воншик чуть нахмурился, но в глазах его как и прежде плясали смешинки. Он наклонился к уху Тэгуна, чуть посасывая его украшенную сережками мочку, но после выдыхал едва слышно: — Ещё десять я ставил на то, что ты в принципе не с этой планеты.       Может быть и странно, но Тэгун не ушел ни в то утро, ни через день, ни через пару месяцев, когда их второй полноценный альбом должен был обрести жизнь, а сборов с первого достаточно было даже чтобы купить себе отдельный дом, под стиль воншиковского, пусть и без чрезмерного размаха. Чон всё-таки передумал, он находил пустоту этого большого мёртвого дома вдохновляющей, да и, что уж там, возможность видеться с Кимом, так, имел гораздо большую. Он сомневался, что гордый Воншик позволил бы себе честные жесты вроде простого визита в гости, а здесь он сам мог навестить его, не выстаивая пробок, избегая многих минусов расстояний. Просто поднимаясь на второй этаж, к уже знакомой двери.       Спустя полгода, мучительные шесть месяцев, Хонбин всё же смирился с тем, что его красоту видят все, корме одного единственного и единственно важного человека. Быть может он и не отпустил, но искренне старался выглядеть счастливым. Познакомился с очаровательной девушкой, познакомил с ней же группу. Нередко намекал на свадьбу и говорил, что пригласит самого лучшего из известных ему вокалистов, заставляя того спеть все те романтичные песни, которые однажды не одобрил Воншик. Тэгун хмурился таким заявлениям, потому что уже и сам отвык от надобности романтики — его отучили. И он ничуть не жалел.       Санхёк за это время успел получить у старшего признание в собственном профессионализме и нетрадиционном подходе к делу, и вскоре был отправлен с ответственной миссией заграницу. У Воншика были планы и на некоторые таланты в европейских странах, и он мог бы отправиться туда и сам, но… Тэгун предпочитал верить, что Ким остаётся здесь из-за него. И эта мысль всё-таки грела.       И этого же времени Воншику хватило на то, чтобы собраться с мыслями и всё рассказать пытливому Чону, который, даже в суете нагрянувших дел и в собственной возросшей популярности не забыл про хрупкое, данное старшим, обещание. Хотя, скорее не времени — хитрости хватило Тэгуну. Он тщательно подбирал день и время, чтобы однажды нагрянуть к уставшему старшему с вином и, под предлогом разбора очередной песни, выведать всё, хоть немного, но развязывая язык Кима алкоголем.       — Тебе не понравится эта история, — сразу же заверил тот, когда за тёмными крыльями из ткани, сидя на кровати, оба ощущали себя спрятанными от всего мира. Здесь можно было делиться секретами, и можно было говорить совершенно обо всём: дурачась или будучи серьёзным — неважно. Тёмно-алое больше не вязалось у младшего с опасностью. И Чон кивнул, подтверждая, что, да — не понравится. Ему вообще было проще во всём соглашаться со страшим, но оставаться верным собственному мнению и его же отстаивать до победного. Оставаться верным, даже когда внезапно трепетная и грустная улыбка Воншика не сулила ничего хорошего. — Я ведь любил его, знаешь. Он был будто бы не от мира сего — яркий и жизнерадостный и, в тоже время вдумчивый и серьёзный временами до такой степени, что морщинки на лбу приписывали ему обманчивое количество лет. И уж не знаю, виновата эта особенность, или тысячи других, но к нему тянуло. Его хотелось всего, душу и тело. Всего до самых кончиков восхитительных непослушных волос и… ты не находишь, что это не самая лучшая тема сейчас?       — Продолжай, — Чон лишь сильнее прижался к мужчине, прекрасно понимая, что он обнимает того, кто ему не принадлежит и, вполне возможно, никогда принадлежать не будет.       — Несмотря на его качества как вокалиста, с ним было сложно, как с человеком. Буквально ощущалась эта выстраиваемая им каждый раз стена и не желание подпускать кого-либо. Не знаю уж, до такой степени приверженцем обычных отношений он был или всё дело было именно во мне, но когда мне действительно казалось, что он готов к чему-то большему, чем дружеские объятия… всё пошло прахом. Истерика. Крики о том, что он никогда не согласится на подобное. А дальше всё до смешного, если бы не было так грустно: срыв, он уехал из особняка раньше, чем я успел приказать этим дурням-охранникам не выпускать его, большая скорость, авария и всё… Ещё один случай в общей статистике, доказывающий, что за деньги ничего не купишь. Ни чужое расположение к себе, ни чужую жизнь.       Тэгуну казалось, что сердце старшего выпрыгнет наружу, минуя преграду грудной клетки — так сильно оно стучало, так громко и так… отчаянно, будто бы Воншик проживал свой рассказ по новой. Ему хотелось силой собственных объятий успокаивать сошедшую с ума мышцу, но в тоже время он боялся шелохнуться, потому что знал, что не изменит этим ничего. Только сделает хуже. А потому он лишь внимательно слушал и понимал, что всё не так просто, как казалось ему раньше. Возможно, Воншик и был причастен к смерти этого человека, но он не убивал, не хотел, чтобы так получилось. А ещё, Тэгун понимал, что Воншик оказался прав тогда, не желая рассказывать всё сразу. Тогда бы он, пожалуй, затаил обиду на старшего, счёл себя заменой утерянному прошлому и… ушел бы, обязательно ушел. Теперь же он свыкся со своими собственными чувствами настолько, что мог простить и чужие — болезненные, невзаимные к нему, но до такой степени стойкие, что даже годы не могли их уничтожить.       — И если тебя беспокоил именно вопрос убийства, то я, думаю, дал ответ на твой вопрос. И тебе самому решать, каким этот ответ будет. Самому и для себя, — последние слова Воншик произносил уже практически шепотом, он не хотел бы больше никогда говорить на эту тему. И его понимали с полуслова, Тэгун считал это чуть эгоистичным со своей стороны, но не мог перейти на себя, всё ещё внутренне достраивая свой маленький паззл: — Не пойму одного, неужели, когда мы познакомились, я казался до такой степени доступным?       — Ты казался другим, — тут же поспешил уверить Воншик, наконец, обнимая в ответ, будто бы боясь, что он может потерять и то, что имеет сейчас. — Ты был похож на маленького брошенного всеми котёнка, которого я не мог не подобрать, ну уж то, что котёнок оказался с остренькими коготками… это даже придавало ему своеобразного шарма, знаешь.       Чон хихикнул от лёгкой щекотки, пробежавшейся по его обнажённому боку, но и не подумал отстраниться, не желая вспоминать о том, как всё было в самом начале. Тогда он ещё не знал, как всё обернётся. И не намного больше знал теперь. Он просто жил, довольствуясь полученными словами, как лучшим признанием из возможных. И, Воншик, конечно же, не знал, но младший обещал самому себе, что скрасит жизнь человека, подарившего ему крылья. И никогда ни за что не уйдёт от своего личного рока.