Мой рок

      Толчок. Тэгун не сдержал стона, отдаваясь тому охватывающему возбуждённое тело удовольствию, которое приносила за собой умопомрачительная узость покорного мужчины перед ним. Ещё один. Чужие ногти с малоприятным скрежетом прошлись по стене. Чон прислонился вплотную и прихватил зубами кожу над выпирающими шейными позвонками, получая довольное шипение в ответ. И шепот. Короткие полуфразы били по окутанному хмелем сознанию даже через тяжёлые биты музыки, доносящейся откуда-то издалека. Света хватало ровно настолько, чтобы видеть вжатое в стену тело, чужие подрагивающие плечи и собственные пальцы на них. Толчок. Он ощутил руку, путающую волосы на его затылке, как просьбу прислониться чуть ближе и поцеловать. Для этого нужно было неслабо изогнуться, но партнёр Тэгуна не был обделён гибкостью и получал желаемое сполна. Влажно. Страстно. Выстанывая его имя прямо в поцелуй, прежде чем отвернуться вновь и чуть отставить ягодицы для большего удобства. И Чон сминал уже их, дурея от привлекательной упругости, от духоты ластившейся к ним в узком коридоре и от осознания, что всё это происходит с ним, в общественном вроде бы месте. В месте, где адреналин шкалил в крови с немалой порцией алкоголя, выпитой до этого. Толчок. И он прогибался в спине, заполняя мужчину до предельного. Ещё один. Тот всхлипнул, что-то невнятное, но до очевидного пошлое, позволяя Тэгуну излиться внутрь, а после и кончить самому, марая стену белёсыми потёками.       Чон задумчиво оглядел своих согруппников. Оба были не в лучшей форме, впрочем, как и он сам. И последнее удивляло его больше всего. Ведь ещё вчера, после выступления, Тэгуну казалось, что он измотан настолько, что вряд ли сможет встать со злосчастного дивана во всё той же гримерной. Но он вставал. Отчего-то соглашался на выход на бис, с парой ещё не отработанных до конца песен, и заряжался шквалом эмоций от пришедших фанатов до такой степени сильно, что чувствовал себя заново переродившимся человеком, готовым петь всю ночь напролёт. Но песен больше никто не требовал, зато Хакён усиленно настаивал на праздновании их успешного дебюта, сам выбирал клуб, сам выбирал напитки, а теперь сам же, этим утром, подливал чай своим окончательно состоявшимся согруппникам.       Он, пожалуй, выглядел чуть лучше их двоих вместе взятых. По крайней мере, пока хозяйничал за столом и не прекращая рассказывал о своей семье, про котороую Тэгун всё-таки рискнул спросить. Для него было открытием признание старшего в котором тот оказывался вполне себе замечательным семьянином: жена и двое сынишек-близнецов, которых Тэгун имел счастье видеть ещё вчера. Те встречали своего папу за кулисами, вместе с красавицей-мамой, которая куда более охотно держалась в сторонке и давала о себе знать только когда дети начинали шалить сильнее дозволенного, но Хакён им прощал всё. Он, как сам и сказал, души в них не чаял, показывал Чону много фотографий на телефоне и каждую непременно комментировал. Вот малыши купаются в бассейне, вот, они же, играют в разбойников и мастерят ловушки для кота, вот они, перемазанные в креме от торта, празднуют один на двоих день рождения. Пять лет. Эта цифра поясняла Тэгуну многое, но он предпочитал сейчас не вдаваться в вычислительные процессы, про себя отмечая только тот факт, что возраст Хакёна Санхёк первоначально очень приуменьшил. Он искренне улыбался услышанным от Ча историям и тому, как Хонбин ворчал, негодуя, что слышит это в десятый раз — не меньше. Лидер ещё пытался убедить скупого, по его словам, на эмоции драммера в том, что про таких очаровашек можно послушать и в одиннадцатый, и в двенадцатый раз, но тот лишь отмахивался, смешно морща нос.       — В таком случае, давайте поговорим о вас, раз обо мне вы уже знаете предостаточно, — наконец, сдался Хакён, с мстительной радостю замечая смущение обоих мужчин. Он перевёл взгляд на Чона, озадачивая. — Вот ты. Мы ведь о тебе до сих пор ничего толком не знаем. Кто она? Кто эта счастливица, которой предназначены все стихи о любви?       — Девушка бросила меня буквально за пару часов до начала этой… новой жизни, — сухо отозвался он, испытывая некоторое чувство дежавю. Ему казалось, что он уже рассказывал эту историю Хакёну, вот только помнил он это смутно, как и бывало обычно в опьянении. Так же смутно он помнил сейчас изгиб чужой поясницы, собственные ладони на ней и голос, требующий большего.       — Как символично, — всплеснул руками ничуть не расстроенный лидер и, будто бы силясь подбодрить, подмигнул. — Вот бедняжка теперь, наверное, локти-то кусает. А подождала бы немного с расставанием, может быть, была бы сейчас невестой новой восходящей звёздочки.       — Не думаю, — неопределённо пожал плечами Чон, он хотел сказать, что вряд ли бы Суён простила его за враньё, даже разбогатей он в мгновение ока, но Хонбин расценил этот ответ иначе.       — Навряд ли бы Тэгуну самому захотелось продолжать отношения с простой смертной, когда вокруг открывается такая замечательная картина свободы и вседозволенности, — бодро подметил он, но тут же пожалел о резком взмахе головой, который заставил ту кружиться по новой. Который заставил длинные растрёпанные прядки обнажить шею и алеющие засосы на ней. Тэгун спешно отвёл взгляд.       — Не в свободе счастье, — уверенно заявил Хакён и поспешил остановить режущую слух мелодию звонка, отвечая на входящий вызов. Он вновь лучился теплом и вселенской любовью, а это значило только одно — о Хакёне музыканте можно было забыть. — Да, родная. Доброе утро! Конечно же я уже встал и собираюсь домой. Что-то купить по пути?       Последнее доносилось уже из коридора, где Ча спешно старался обуться, прежде чем выбежать на лестничную площадку и поспешить вниз, минуя лифт и все законы алкогольных последствий. Он был счастлив и Тэгун, кажется, даже немного завидовал тому уюту и непринуждённости, которыми лучился такой, особенный, Хакён. Всё ещё продолжая улыбаться он пригубил остатки давно остывшего чая и поднял взгляд на притихшего Хонбина, не находя ничего лучше, чем задать крутящийся на языке вопрос.       — А ты?       — Безнадёжно и безответно влюблён, — незамедлительно признал Ли, сразу же понимая о чём именно идёт речь. Он не сводил взгляда с младшего, вкладывая в даримое тому внимание чуть больше, чем было позволено обычным друзьям и хорошим знакомым.       — Мне, пожалуй, нужно прилечь, — Тэгун сдержался, чтобы не сорваться с места и не сбежать совсем уж позорно, но его побег и так становился очевиден для Хонбина. Тот беззвучной тенью шагал следом.       А Тэгун и правда испытывал потребность в горизонтальном положении, мир перед глазами всё ещё неприятно плыл, а сухость и отвратительные вкусовые ощущения во рту не убрала ни чистка зубов, ни распитие ароматного чая. Он категорически не понимал, зачем нужно было напиваться так, переходя все грани приличий, и на всякий случай поинтересовался у подсевшего рядом старшего:       — Я ведь говорил вам, что не умею пить? — устраивая голову на жестком подлокотнике дивана, он из-под полуопущенных ресниц следил за тем, как Хонбин приподнимает его ноги, чтобы положить их себе на колени и уместиться у спинки ложа, слишком маленького для двоих.       — Говорил. И вообще ты много чего говорил вчера, Чон Тэгун, — хитро прищурившись Ли склонил голову на бок. — Я даже был удивлён поначалу, надо сказать, но можешь не сомневаться — мне понравилось.       — Ли, — Чон почти простонал это, ему сейчас меньше всего на свете хотелось думать, но тут и думать-то не нужно было, чтобы понимать все эти намёки должным образом. Чон окончательно зажмурил глаза, принудительно восстанавливая картинку прошлого вечера, но не смог. — Я не помню, но… так не должно было быть. Слушай, если Воншик узнает, он…       — Он трахает тебя, да? — совсем уж не вопросительно выдавал Хонбин, а его переметнувшаяся было с лаской на чужое колено ладонь сжалась с болезненной силой, заставляя глаза Чона распахнуться широко-широко. Но его взору представал спокойный и совсем не опасный Ли. Хватка слабла, а голос его звучал уже без очевидной стали, наваждением проскользнувшей до этого. — Это не отменяет того факта, что мне вчера было хорошо с тобой. Ты очень старался.       От последней фразы становилось до такой степени тошно, что Чон едва подавил в себе желание опрометью броситься в уборную. Он чувствовал себя как никогда грязным и безвольным сейчас, а ещё обнажённым до самой души, потому что его главная тайна — связь с Воншиком — и не была тайной вовсе. По крайней мере, для Хонбина.       — Я никому не скажу, — заверил тот, будто бы читая мысли младшего, и чуть придвинулся к нему, чтобы после и вовсе потеснить. Устраиваясь рядом и обнимая.       — И откуда ты узнал об этом? — как можно более спокойно поинтересовался Чон, хотя сердце и заходилось предательски громким стуком, и чтобы то, сошедшее с ума, не осталось услышано старшим мужчиной, он поднялся на локтях чуть выше. Отчего и не подумавший сдвинуться с места Хонбин уткнулся затылком в его живот, устраиваясь на нём как на подушке.       — Мелкие догадки, ваши переглядывания, твой страх засветиться перед Кимом с кем-то вроде меня. В конце концов, твоё долгое проживание в его особняке, — на каждый довод Хонбин загибал по одному пальцу, но чуть позже бросил эту затею, отмахиваясь. — На самом деле дело в том, что у Воншика что-то вроде фетиша на вокалистов.       — Фетиша? — Чон был уверен, что не захочет этого знать, но ещё больше не хотел оставаться в порядком начинающем пугать неведении. И разговорившийся Хонбин не скупился на объяснения.       — Вообще-то в нашем рабочем коллективе негласно запрещено поднимать эту тему, но мы ведь сейчас не на работе, верно? Поэтому я расскажу. До твоего появления, пару лет назад, Воншик уже пытался создать группу. В ней были и мы с Хакёном, был один гитарист и он — человек чей вокал Ким едва ли не боготворил, впрочем, как и самого человека. Он совсем не походил на тебя, надо сказать, но был также талантлив, он был горд и недоступен, ценил себя, но… он, наверное, забыл, что сохранение гордости и Воншик две несовместимые вещи.       — Ким убил его?! — от громкости собственного голоса у Тэгуна зазвенело в ушах, но он вдруг с какой-то пугающей ясностью понял, что занял место умершего или даже убитого человека и от этого становилось дурно. Он садился, скидывая с себя только-только нормально устроившегося Ли, и тот вынужденно приподнимался следом.       — Тише-тише, — обхватывая лицо младшего ладонями, он примирительно улыбался и в своей невинности больше всего на свете походил сейчас на сущего дьявола. Чуть подаваясь вперёд он заставлял Чона смотреть ему прямо в глаза. — Это другая грустная история. Я сейчас говорил о том, что Воншику нравился его голос, нравится и твой. Наверное, нравится, как-то неправильно, раз прошлые истории обретают такой грустный конец, но дело не в этом, Чон.       — А в чём же тогда? — шокированный, Тэгун ещё помедлил, прежде чем оттолкнуть Хонбина от себя, тот мазнул его по скуле губами и оказался впечатан спиной в спинку дивана, наблюдая за тем, как Тэгун соскакивает с места.       — В том, что Воншик может злиться на кого угодно, но только не на меня. Нам ничего не будет за это, слышишь? Прекрати вести себя как испуганная девственница, — он сокращал расстояние до младшего, а тот терялся, между двух граней: желанием запереться в ванной комнате и столь же сильной потребностью ударить Хонбина, прекращая эту глупую, порядком опостылевшую игру.       — Он не будет злиться на тебя, возможно, а я… я и так уже слишком много раз ошибся, чтобы допускать ещё одну промашку сейчас. Не подходи ко мне, Ли, давай не будем испытывать судьбу, ладно? — стоять вот так, в напряжённом состоянии, было крайне неприятно сейчас, голова кружилась, и Чон искренне желал всё уладить как можно быстрее. Ему хотелось вернуть время назад и не согласится на поездку в тот чёртов бар, где он позволил себе выпить лишнего, и позволил зайти так далеко.       — С каких пор Воншик стал твоей судьбой? — Хонбин устало упал обратно на диван, видимо, тратя все свои силы на даримую младшему усмешку. А тот прикусил язык, понимая, что Воншик действительно, по сути, стал его судьбой, его роком, в миг, когда сам же этого и захотел.       — Чего ты бесишься Ли? — с внезапной трезвостью прояснившегося рассудка выдал он, и тут же опустился в попавшееся на глаза кресло, потому что ноги подкашивались, а бессилие подкатывало с новой более сильной волной тошноты.       — Не люблю, когда мне врут, — резонно заметил тот, будто бы скучая и принимаясь сдирать лак с большого ногтя. — А ты врёшь, до очевидного явно. Я ведь нравлюсь тебе едва ли не с первой встречи, а ты прячешь это за страхом, за нелепой заботой о своей и, неожиданно, моей шкуре тоже. И если после случившегося ты будешь от меня шарахаться с подобным видом постоянно, то я крайне расстроюсь.       Тэгун не успел ответить ничего, он ещё переосмысливал всё услышанное, в то время как замок входной двери отозвался громким щелчком, должно быть, пропуская забывшего что-то Хакёна. Тэгун сидел спиной к двери и не мог видеть вошедшего, но зато прекрасно видел изменившееся выражение на лице Хонбина, и на нём был отнюдь не страх — восхищение и что-то ещё. Большее. Оборачиваясь, Тэгун уже знал, что увидит Воншика. И в этот момент картинка становилась предельно ясна: слова Хонбина о безответной любви, гнев на подтверждение о близости Чона и старшего, его взгляды сейчас. Чону приходилось прикусить губу, лишь бы не огласить своё открытие вслух, он по возможности приветливо улыбнулся Киму и встал с места.       — Телефон разрядился. Прости, я не предупредил, что не вернусь ночевать, — считал должным прояснить он, и едва слышимо спокойно выдыхал на понятливый кивок в ответ.       — Внизу ждёт машина, поедешь домой? — пришла очередь Чона кивать, он поспешил к выходу, надеясь, что Воншик тут же пойдёт следом за ним, но тот оказывался окликнут Ли в последний момент, в миг, когда дверь за Тэгуном уже закрывалась. И с таким же грохотом падало куда-то вниз его сердце, от страха, что этот с ума сошедший драммер скажет сейчас что-то лишнее, что Воншику знать не следовало. Но тот выходил почти сразу, оставляя Чону надежду, право думать, что всё обошлось. Он не решился спросить о чём именно хотел поговорить с ним Хонбин и следовал к машине, чтобы спустя какое-то время уже принять душ и проспать до самого вечера в своей спальне.       А позже, когда Чон пробуждался уже в наступающих сумерках, то больше всего ему хотелось раствориться в ванне, в тёплой воде с какой-нибудь ненавязчивой ароматной пеной. Потому что внутри всё ещё было грязно от скопившихся мыслей. Уже лёжа во власти спасительной стихии, он с некоторой горечью понимал, что для Хонбина, несомненно, куда более важен был Воншик, чем что-либо другое, вот только тот по какой-то причине не желал иметь с Хонбином ничего большего, чем то, что было сейчас. Это всё началось ещё до появления Чона, наверняка, и решиться должно было без него, но он уже сейчас был замешан в эту историю. И, самое смешное, Чон прекрасно понимал, что уже не сможет так просто сказать Ли о своём безразличии к старшему. Это было бы ложью. Вот только Хонбин и не требовал благородства, он и сам играл не по правилам, очаровывая, соблазняя, а после, явно желая использовать полученный результат для своего же блага. Но… результат, Тэгун презрительно хмыкнул, внезапно предполагая, что Хонбин ожидал от него влюблённости или даже любви. Но это был не тот путь, по которому следовало искать слабости Тэгуна. Он знал, что уже вряд ли кого-то полюбит в этой жизни больше, чем музыку.       — До этого момента мне хотелось назвать тебя ангелом, но… — Чон дёрнулся в сторону, открывая глаза и уходя от прикосновения нависшей над лицом руки Воншика. Тот умел появляться не вовремя, неожиданно и будто бы даже не специально. — О чём ты думал сейчас?       — О том, что музыка идеальна: подруга, жена, любовница, — не задумываясь выдал он и позволил старшему заправить себе за ухо намокшую прядку, убирая ту с лица. — Разве я опять забыл закрыться?       — Не забыл, но для меня это не имеет значения. Я должен был убедиться всё ли с тобой в порядке.       — И как? Убедился? — участливо отозвался Чон, почему-то его начинала забавлять эта игра, блуждающие по ключицам пальцы и чужая ещё совсем невинная близость. Такого Воншика хотелось провоцировать. Тэгун быстро облизал губы кончиком языка, и чуть подался вперёд, осознавая, что, наверное, это и была та самая вторая его сторона, о которой говорил Ким ранее. Она была у него, и он не становился исключением из большинства.       — Ещё нет, — палец прошелся по приоткрытым губам младшего и тут же отстранился. — Ничего не хочешь мне рассказать, а?       Игривый настрой Чона тут же сошел к отметке нуля. Он понимал, что сейчас важным было сохранить лицо и не выдать себя, но он не привык к маскам, даже если вокруг многие носили их и в повседневное время. Он растерянно поднял взгляд, силясь уловить в глазах старшего гнев, но там плескалось лишь любопытство, с которым Воншик разглядывал Тэгуна, не переставая поглаживать его шею. А тот думал, что эта ласка в любой момент может смениться пугающей силой, а добрая улыбка — оскалом, преисполненным ярости. Он с долей истеричного веселья отметил, что быть утопленным в ванной — одна из самых нелепых участей, из возможных.       — Ким, я…       — Не томи, ты же знаешь, что я не умею ждать.       — Мы перебрали вчера, я был пьян, все были пьяны. И просто то состояние, ещё с концерта, наверное, правильней было и правда поехать домой, с тобой, но… — Тэгун сделал глубокий вдох, ощущая, что рука старшего замерла и чуть сжалась, чуть придавливая кадык и понял, что лучше признаться ему, чем доверить это Хонбину, который всё наверняка обставит с свою пользу. — Я и Ли. Мы переспали вчера.       — Вообще-то я ждал ответа о похмелье, — удивлённо произнёс Ким отстраняясь и вставая. Он не выглядел злым или расстроенным, но был очень удивлён. До такой степени, наверное, что даже забывал ударить Чона — тот думал, что забывал, потому что даже сам бы себе за подобное пару раз врезал для профилактики. Он спешно выбирался из ванной и кутался в халат, шагая следом за старшим, а тот с весьма задумчивым видом опускался на край кровати, делай жест в сторону столика. — Я тебе, вот, и лекарство принёс, на всякий случай. И ужин.       Чон с опаской устроился рядом, выпил содержимое стакана и, наверное, даже удивился, когда не начал умирать от выпитого мгновенно — средство от головной боли, но никак не яд. Его напрягала эта тишина и никуда не исчезнувшее чувство опасности и вины, и он ожидаемо вздрагивал, когда Воншик порывисто разворачивался к нему.       — Ты знаешь, как мы познакомились с Хонбином? — получая отрицательное мотание головой в ответ, Ким забрался на кровать с ногами, кивая в сторону принесённого подноса. — Ешь, у тебя и крошки во рту с утра ведь не было.       И Тэгун повиновался. Это меньшее что он мог сделать сейчас. Но отвернуться от Кима, значило прервать ту только-только начавшую виться меж ними ниточку разговора, которой старший отчего-то давал место быть. Чон попросту взял поднос и устроил его перед собой, как маленькую преграду между ним и Воншиком, а после, последовав примеру старшего, забрался с ногами на ложе, выбирая себе самую румяную и аппетитную на его взгляд булочку. Сдобренная корицей и скрывающая за своими пышными боками яблочные кусочки она буквально таяла во рту, услужливо напоминая парню, что он действительно голоден.       — В тот день я и не планировал искать кого-то для своей группы, да и группы-то на тот момент мужской не планировал в принципе. Я пришел знакомиться с персоналом ресторана, который купил тогда и там-то обнаружил его. Все рабочие, как и положено, выстроились в ряд при виде меня и только он, заткнувший уши наушниками, продолжал что-то настукивать палочками для еды на кастрюлях и сковородках. Уж не знаю, не успели его предупредить или же не захотели, но мне довелось ещё секунды три созерцать его спину, дёргающуюся в такт музыке голову и слышать очень даже качественную барабанную партию. Тем более учитывая на чём он играл, — Воншик улыбнулся совсем по-настоящему, должно быть, уходя в собственные воспоминания и в те дни, когда забот было чуть меньше, как и привязанностей, впрочем. — Я предложил ему заняться музыкальной карьерой, но он наотрез отказался лишаться своей должности помощника главного повара. Он видел себя богом кулинарии, но никак не музыкантом. Пришлось потрудиться, чтобы убедить его в обратном и всё-таки, даже приняв моё предложение закончить музыкальную школу по классу ударных он не потерял любви к готовке, как ты уже и заметил, должно быть.       Чон кивнул, понимая, что приговаривает уже, как минимум третью булочку и допивает стакан сока, тоже надо сказать, неожиданно вкусного — в меру кислого, в меру сладкого. Какой-то частью себя он понимал, что дело совсем не в еде, а в обострившихся от волнения ощущениях, причём, не только во вкусовых. Ему даже голос Воншика слышался как-то иначе. Глубже и бархатней звучал он, нежнее, но при этом резче впивался в сознание.       — Хонбин мне как сын, — произнёс он совсем уж добродушно, смотря ни на Чона, но сквозь него, позволяя тому безболезненно вглядываться в темноту темнеющих зрачков и тонуть в них. — Разбалованный сын, который всё никак принять не может своего положения и статуса в моём… сердце?       — А как же родители Ли? — поинтересовался Чон, чувствуя, что в этой истории ещё остались нераскрытые тайны, и Воншик на это лишь покачал головой.       — У него никого нет кроме меня. И вас, — немного подумав добавлял Ким, возвращаясь во вполне себе реальный мир, где был растерянный Тэгун, его недоеденный ужин и тишина, ластящаяся к сумеркам подобно кошке. — Не обижай его, ладно? Я знаю, что он пытается досадить мне, да и тебе тоже, но все дети порой делают так, стараясь привлечь внимание тех, кто им дорог.       — Так ты знаешь, что Хонбин тебя…       — Тс-с-с, — приложенный к губам Чона палец оставил его фразу недосказанной, он должен был отстраниться, наверное, но сам чуть подавался вперёд, мимолётно целуя верхнюю фалангу. — Не произноси в этом доме таких опошленных слов, прошу. Но, да — я всё знаю, и это ровным счётом ничего не меняет. Помнишь ведь? Каждый должен знать своё место, и то, которое выбрал Хонбин его устраивает ровно до такой степени, до какой и положено устраивать. Он знает, что большего и быть не может, так почему бы не дать мальчику всё то, что ещё можно?       Это был скорее риторический вопрос. По крайней мере, так думал Тэгун, не зная, что на него ответить. Это была слишком личная тема и слишком не его история, чтобы вмешиваться сейчас. Да и не до этого становилось, когда в голову просились самые что ни на есть порочные картины, которые Воншик, почему-то, осуществлять не собирался. И, наверное, именно в этот момент Тэгуном и начинало завладевать разбуженное ранее чувство, где похоть граничила с внезапной нежностью. Чувство, пробуждения которого, пожалуй, и добивался Воншик. Глаза младшего вспыхнули едва заметным за поволокой желания озорством, и он чуть приоткрыл рот, чтобы в следующие мгновение вобрать в него воншиковский палец, пошло посасывая его и обводя языком по кругу.       — Дьявол, — выдохнул тот и резко втянул воздух сквозь зубы, когда увлечённый Чон сделал пару движений головой, скользя по всей длине, и так и не разрывая зрительного контакта. Он внутренне ликовал своей маленькой победе, но искренне не представлял что делать дальше. Собственные желания настойчиво требовали поцелуя, но этот поднос меж ними… Требовались считанные секунды, чтобы опустить его на пол, не проронив при этом ни крошки, но и этих же секунд хватало Воншику чтобы встать. И направится к двери. — Ты быстро учишься, что несомненно радует, но… считай это своим сегодняшним наказанием, Чон Тэгун. Спокойной ночи!       Последнее должно было добить. Тэгуну как никогда сильно хотелось сорваться на истерику, потому что его ломали, перекраивали под себя, а после игнорировали, и ладно бы спокойно, но чтобы так — показав, что он действительно желанен сейчас… Это раздражало. Тэгун обессилено откинулся на подушки и только потом осознал, что в принципе легко отделался для такого-то признания. И Хонбин, внезапно для Чона, оказывался прав. Им правда ничего не грозило, по крайней мере пока. Пока Тэгун мог себе позволить искренне повиниться в содеянном и спереть всё на алкоголь. А дальше… ему хотелось, чтобы дальше у этой истории и не случилась продолжения вовсе.       И на утро, которого он, кажется, ждал всю ночь, у него зародились весьма мстительные мысли. Тэгун ещё, глядя в зеркало, спросил у самого себя не слишком ли это по-детски, но всё же не смог отказать себе в выборе облегающих джинс и светлой рубашки, что оказывалась застёгнута лишь наполовину, так чтобы тонкая ткань свободно обнажала ключицы и грудь. Наверное, заверил себя Чон, это было что-то сродни самоубеждения. Попытки доказать самому себе и Киму, что когда он хочет, а вчера он действительно хотел, отказывать ему непозволительно. Даже если речь шла о пугающем и властном Воншике. Всё равно.       Вот только витавшая в просторной столовой атмосфера отличалась от обычной, что-то было не так. Чон даже не сразу понял, что его тревожит — Воншик был приветлив и привычно делил завтрак в компании ноутбука, нарочно интересовался хорошо ли спалось Тэгуну и даже задерживал на нём свой заинтересованный взгляд, прежде чем вновь уйти в дела. Еду подавала молодая, незамеченная ранее младшим горничная, и всё вроде бы было по-прежнему. Всё кроме одного. С поданного блюда исчезли уже ставшие привычными нотки-послания, которые оставлял Хонбин, никогда не пропускающий приготовление завтрака в доме Воншика. И Тэгун мог бы подумать что угодно, начиная с банальной внезапной забывчивости музыканта и заканчивая ожидаемой обидой того, на слишком мешающего его планам Тэгуна. Но Чон думал о самом худшем варианте, внутри всё скручивалось от обиды за ложь старшего и страха за жизнь Хонбина, и последний крупной дрожью сотрясал его пальцы, руки, да и всё тело, в миг ставшее непослушным. Ему стоило больших трудов подняться с места и подойти к Воншику. И, наверное, его побледневшее лицо и взгляд говорили о большем, чем он сам успел бы сказать, а потому Ким с очевидным участием поднимал на него глаза, ожидая вопросов.       — Что ты с ним сделал? — неожиданно хриплым голосом поинтересовался Чон, а собственные ногти до боли вжались в ладони. — Где он? Ты мне соврал, да?       Воншик изобразил недоумение на своём красивом, пугающе красивом, лице, но Тэгун не поверил ему. Просто не смог, зная, как легко тот может лишить жизни посторонних людей, догадываясь, что отобрать жизнь давнего знакомого, ещё совсем недавно называемого сыном, ему тоже не будет стоить больших трудов и угрызений совести. Он не спешил отвечать, а Тэгун терпеливо ждал, стойко побарывая в себе желание стереть эту лживую маску непонимания точным ударом, от которого бы старший вряд ли мог увернуться, продолжая преспокойно сидеть за столом. И в тоже время ноги Тэгуна подкашивались, а к горлу подступали рыдания, когда он начинал понимать, что сам всё разрушил. Сам всё сломал, доверчиво признавшись.       И улыбка, проскользнувшая на губах Воншика, даримая будто бы сквозь, только быстрее ломала Чона.