Зверь

Когда-то в Винтерфелле была богороща. Ветви ее дерев закрывали все небо, клонясь к земле, кивая своими древесными головами, причудливыми формами выглядывающими из-под коры. Страж-деревья, железностволы, дубы и огромное белое, словно покрытое изморозью, сердце-древо у горячего пруда. Санса была еще ребенком, а оно уже было невероятных размеров, гигантское, молчаливое, древнее, словно праотец всему времени. Юная Старк проводила много времени у его ствола, мочила тонкие ладони в воде, закатывая рукава, и морщила нос, стоило громогласной Арье пронестись мимо, поднять сноп брызг, и комья земли из-под пят. Сансе кажется, что все это было так давно. В том мире, когда Старые Боги благосклонно взирали на потомков первых людей, когда древовидцы видели свои зеленые сны, когда Дети Леса еще знали ласковую людскую руку, когда железо и камень не были орошены кровью. Ей кажется, что она жила в том далеком мире благоденствия и покоя. И матушка ей улыбалась, напевала колыбельную, заплетая косу, да все приговаривая, как дочь ее хороша и чиста. И широкая улыбка отца, и смех братьев и сестры. Это было, когда сама Старк была всего лишь девочкой, наивным и мечтательным ребенком, когда принимала песни бардов за истую монету, когда полагала, что каждый рыцарь галантен и благороден, красив и честен, что обеты их выжжены в сердцах. Глупое, наивное дитя, разукрасившее мир цветами радости и добродетели. Какой же дурой она была. Сансе из настоящего жжет глаза от слез. Но влага не струится по щекам. Соли больше не осталось, и ресницы едва дрожат. В ней нет ни сил, ни чувств, ни знаний, лишь скупое существование. Она как Винтерфелл, разрушенный, гнилой, порабощенный. Она как та богороща ее детства, на месте которой пепелище и промерзлая земля. Даже пней не видно. И пруд, покрытый коркой толстого льда. И пепел. Он кружится в воздухе, его, кажется, можно поймать губами, схватить языком, ощутить, как он тает во рту, как его горький вкус распространяется по всему телу, проникается в самую душу, и пеплом пахнут пальцы, ладони, воняет вся она этим отвратительным запахом смерти и разложения. Винтерфелл — останки. Она пола и обезличена. И богороща, ее любимая богороща, сожженная тем человеком в красном с горящими под капюшоном глазами. Санса жмурится. Ей хочется забыть. Забыть свою жизнь, свое тело, саму себя. Старк просыпается каждым серым днем, одевает такие же серые одежды, выскальзывает из комнаты, пряча свои потускневшие медные волосы под тонкой тканью накидки, без которой сейчас холодно передвигаться даже по помещениям замка, по вновь отстроенным Русе Болтоном залам, комнатам, коридорам, лестницам и переходам. Зима близко. Так звучит долгие века девиз ее родного дома, и гордый лютоволк на гербе внемлет грозным буквам. Но нет, зима не близко. Зима уже пришла. И каждый в заледеневшем замке знает об этом. Знают редкие слуги, которые предпочитают не попадаться на глаза нынешним хозяевам, знают люди Болтонов, притихшие, еще более угрюмые и озлобленные, чем их помнит юная Старк. И она чувствует это. Нет надобности вспоминать сказки Старой Нэн, или восхищенные глаза Брана, нет надобности повторять про себя девиз родного дома, нет надобности подниматься на Колокольную башню или Воронью вышку, чтобы постараться вглядеться в снежный туман, в это нескончаемое белое марево, через толщину которого не проступает даже тень силуэта деревьев, или гор, или человека. Холод проникает в каждую клетку тела: он скребется о кости, раскорчевывает грудную клеть, набивается изнутри, как комья, липнет к плоти. И мутит. Ночами так холодно, что пар вылетает изо рта, что пальцы не гнутся, и все тело застывает льдом. У Сансы часто колотится сердце. И не своего законного мужа она боится, того, с кем ее повенчали Старые Боги. Она боится того, что насмерть замерзнет в собственной постели. Долгая Ночь. Ночь, которая покрывает всю землю, ночь, в которую приходят они, Иные - так об этом шептала Старая Нэн, едва размыкая губы. Старк слышит иногда, как супруг ее ведет переговоры, она слышит слова, которые бросают в дрожь. Упыри. Лошади с мертвыми глазами. Сжечь. Сжечь. Сжечь. И Санса срывается с места. Родной дом, родные стены, знакомая с детства кладка камня — все это давно превратилось в темницу. Волчица смирилась с тем, кем она стала, с тем, с кем живет, кого терпит иногда в своей постели. Она ходит в сожженную богорощу, подолгу стоит там, среди выжженной земли, задирает голову и смотрит в сизое небо, монотонное, монохромное, будто неживое. Старков почти не осталось на этом свете. А может и вовсе она одна. Теон Грейджой, воспитанник ее отца, признался, что не убивал Брана и Рикона. Но где они теперь? Где ее милые братья? Есть только эти стены и незнакомые люди в них. Живут, трапезничают, лапают кухонных девок, гогочут, когда налакаются эля. Санса слышит их из своей комнаты, потому что стены в замке стали слишком тонкими — истончаются день ото дня, как все в этом мире. А еще есть ее муж. Рамси Болтон. Узаконенный бастард таким же бастардом на Железном Троне. Жестокий, дикий человек, любящий мучить людей, сдирать кожу, наслаждающийся криками боли, мольбами. Санса давно заметила, что ему нравится, когда его умоляют, просят, корчатся и ползают в ногах. И вот его лицо проясняется, вот разглаживаются черты, вот он кивает, протягивает руку, желая помочь подняться, выказать доброту и милость, но вместо этого Рамси наносит смертельный удар, жалит подобно гадюке. Она думала, что он сживет ее на тот свет, отправит к матери, отцу и старшему брату, но Болтон, кажется, свыкся с мыслью, что у него есть жена. Красивая, как он говорит. Враки. Санса бледна и худа, так истощена, так измучена. Ей нужен свет, ласковые лучи солнца. Но солнца больше нет. Небо носит безучастную гримасу, холодную, словно камень. Рамси говорит, что она сладкая и теплая. И Сансе дурнеет. Эти слова означают, что мужчина придет к ней ночью. Скучает по телу. Лжет. Он хочет насилия, страха в ее широко распахнутых глазах, ударов по лицу, отметин на плоти — этих уродливых фиолетовых синяков, гематомных и гнойных. Мучить ее. Издеваться. Изгаляться. А она почти привыкла, почти покорно все это принимает, и рождает лишь большее раздражение в его пустом взгляде. Ты без души. Без души. А есть еще этот человек. Страшный человек. Старк не знает, как его зовут, даже лица никогда не видела, не говорила, и голоса не слышала. Старк лишь знает, что это он сжег богорощу в Винтерфелле, знает, что его слушает Рамси, знает, что человек этот зовется жрецом Красного Бога, какого-то Р’Глора, чья вера пришла с далекого Эссоса из края Теней за Асшаем. Красный Жрец верит в Великого Иного и в Азора Ахая. А Сансе хочется сказать, что все это сказки, взмахнуть рукой, дернуть плечом, но девушка знает: не сказки. Теперь она верит в это. Верит, потому что слишком холодно, потому что глаза ее давно не видели солнца, потому что мир двигается, сдвигается на дюйм каждый день, потому что дезертиров из Ночного Дозора все больше, и люди Болтонов ловят их, с наслаждением сдирают кожу. Весь двор полнится разлагающимися телами, которые сжигают каждый вечер, и ядовитое пламя вздымается выше самих стен. И костры. Они горят днем и ночью, на стенах замка пылают факелы, разгоняя тьму и мрак. Кажется, муж ее уверовал в магию, в самих Богов, кажется, муж ее встал на стезю еще страшнее. Потому что что-то происходит. Санса Старк знает, что в стенах Винтерфелла творится что-то ужасное. Нескончаемый, монолитный, монотонный гул. Тишина звенит так, что напряжение бьет по нервам. Это происходит поздними вечерами, когда ночь — беспробудная, непроглядная, такая темная — накрывает весь замок, когда шепот слуг становится подобен писку мышей, когда слышен каждый шаг и шорох. Что-то происходит в крипте, там, где покоятся ее предки, и их каменные изваяния с ощутимым презрением взирают на то, во что превратили Болтоны их родовой замок. Это происходит каждые семь дней. На седьмой день Винтерфелл неизменно окутывает свинцовая туча, огромная тень неведомого деяния. На седьмой день юная Старк каждый раз ощущает, как вырывают жизнь из сердца этих каменных стен. И вот снова. Сегодня. Она слышит это, чувствует, только не видит. Санса замирает на кровати, откладывает вышивку, подходит к окну и распахивает ставни. Мерзлый воздух кусает девушку за лицо, оставляет налет на губах. Но ее большие глаза не отрываются от внутреннего двора, где горят уже привычные костры, да слышится лай собак на псарне. Скрипит дверь. Санса оборачивается. Служанка по имени Энни ставит поднос на стол. Угловатая, с прыщом на самом носу и испугом в опасливом взгляде, она пятится к двери, стремясь поскорее исчезнуть с глаз хозяйки. Старк тянет усмехнуться. Это лишь слова. Она не хозяйка. Она пленница. Энни уходит, оставляя волчицу в задумчивости. Сансу гложет странное, опасное желание. То ли от одиночества, то ли от скуки, то ли дело привычки, но девушка хочет знать, что именно Рамси Болтон творит в месте, в котором она родилась, во что превращает ее замок, ее память. Санса Старк принимает решение, которое может стоить ей жизни, или же очередных мучений, ярости и злости в бездонных пустых глазах ее супруга и мужа. Но нет. Хватит. Я устала бояться.