***
Чимин в номере очередного пятизвездочного отеля, заказанном на деньги компании, которая сегодня утром будет снимать его для последнего номера женского журнала. Он не раз снимался полуобнаженным, для него это далеко не впервые, но сейчас его почему-то колотит от страха, а значит, без дозы сегодня в студии он не появится. Обычно перед съемками он ничем не закидывается – чем больше Чимин работает без стимулирующей наркоты, тем больший кайф в итоге испытывает. Но он знает, что сегодня его ждет гром аплодисментов и восхищенные возгласы, адресованные только ему. Хоть это и не его заслуга. Подобные комплименты стали для него такими же бесполезными и ненужными, как кофеин, который первое время помогал ему держаться весь оставшийся день, но со временем перестал быть необходимостью. Вода в ванне обжигающе горячая – кожа Чимина становится красной и мягкой, но температуры он как будто совсем не чувствует. Он даже не знает, умеет ли он теперь что-то чувствовать вообще, или образ неотразимой и пустой куклы уже въелся ему под кожу. Чимин смотрит на время – меньше часа осталось до сбора, но вещи, заранее собранные от безделья, уже лежат в сумке. Значит, осталось всего одно дело: извлечь из дорогого портмоне кредитку компании (как ни иронично, той самой, что скоро заплатит за его труд), чтобы сделать несколько идеально ровных дорожек и скрутить в узкую трубочку двадцатидолларовую купюру. В 5:45 Чимин уже в студии. От сонливости ровным счетом ничего не осталось, так что он привычно отказывается от кофе, предложенного ассистенткой, и садится в кресло визажиста – в зеркале, подсвеченном двумя десятками мелких лампочек, он видит свое лицо, но видит как будто впервые. Чимин понимает – его начинает штормить. Отвратительно впалые щеки – то, что люди называют острыми скулами и признаком красоты, – Чимина чуть не выворачивает от этого вида; сосуды вьются в глазных яблоках, как ядовитые красные змейки, зрачки расширены. Темные синяки под нижними веками визажистка скрывает консилером в первую очередь – на них требуется больше всего времени. Чимин пытается выдавить кривую усмешку – улыбаться не для камеры он тоже разучился.***
«Голову выше, плечи расправь». Щелк. Щелк-щелк-щелк. «Потрясающе, ты сегодня на высоте, детка». Щелк-щелк-щелк-щелк… - Что это за хуйня? – резкий, грубоватый голос перекрывает собой даже звук затвора. Никто не отвечает, Чимин даже не видит, кто это говорит, потому что не с первого раза распознает источник звука. - Что это за хуйня, я спрашиваю? – голос уже спокойнее, но тем становится только страшнее, а напряжение растет. Чимин поворачивает голову – в студии появляется парень на вид немногим старше его самого, в руках стаканчик латте с двойными сливками - Чимину отсюда видно, а от сладкого запаха, который парень занес с собой, его начинает мутить. Что именно из всего происходящего «хуйня», он так и не понял. Все взгляды обращены на вошедшего – уже никто не смотрит на модель, и атмосфера всеобщего восторга пропала сразу после того, как этого человек появился в студии. Чимин чувствует, как его накрывает. Никто не смотрит на Чимина. Никто, кроме него. - Это ты что ли модель? – усмешка на лице этого парня заставляет Чимина вздрогнуть всем телом. Пугает не столько она, сколько то, что и как он сказал. - Юнги… - девушка, контролирующая освещение, робко смотрит на него. Чимин ни разу еще не слышал, чтобы её голос так дрожал, даже перед их боссом. Он подносит указательный палец к ее губам, молча призывая заткнуться. - Я не с тобой разговариваю. Я разговариваю с тобой, - этот Юнги смотрит в упор, тем самым пугая Чимина. – И этот ущерб будет в номере нашего журнала? Почему меня никто, блять, не спросил? Юнги подходит ближе, и едва он преступает границы съемочного угла, Чимина начинает трясти всем телом, как будто кто-то силой вторгся в его личное пространство. - Он же накидался. Чимин не понимает, почему кого-то должно волновать, что он под дозой, когда всех волнует исключительно то, что и как он делает. Никому не нужны деревянные модели. - Худой, как щепка. И страшный, к тому же. Уберите его от меня. Гаснут лампы фотоугла, резко прерываются щелчки от вспышки камеры. Никто ничего ему не говорит, все, тихо перешептываясь, собирают оборудование. Чимин стоит, не двигаясь, на том же месте, где стоял, и ежится от холода – его обнаженный торс покрывается мурашками, пока ассистентка не приносит его кофту. Все как будто сразу забывают про него, как будто Юнги резко открыл им глаза на Чимина, мол, посмотрите, он же стремный и рожей не вышел, почему вы вообще видите в нем модель. В гримерке Чимин ни слова не получает ни от фотографов, ни от оператора. Что-то в идеально гладком монолите его иллюзий дало трещину. Он чувствует, как противно накатывает осознание наступающей реальности – действие наркотиков сходит на нет, приходят головная боль, ужасная сонливость и душащее, стягивающее, мерзкое ощущение ненависти к себе. – Сними с меня макияж, – произносит Чимин, нарушая холодную напряженную тишину в комнате. – И быстрее. Чимин снова в кресле, только в этот раз видит в зеркале обратный процесс, за пять минут исчезает все, на что было убито более полутора часов. Смотреть на свое идеальное лицо в зеркале было слишком мерзко, но вот он снова видит черноту под глазами, снова видит нездоровую бледность лица, а без тинта губы почти сливаются с кожей. - Без макияжа ты куда красивее, - Чимин дергает плечами, но боится оборачиваться, узнав голос. Это можно считать за комплимент? Что вообще отвечают на такое? Что-то вроде «спасибо»? После этого он отказывается ото всех предложений, даже когда ему обещают удвоить гонорар. Почти четыре дня его, Чимина, не существует для мира, он выключает телефон, для большей надежности вынув сим-карту, и убирает подальше все остальное, что поддерживало его связь с миром.