Накануне

Заходит в бордель один шпион. Заходит через главный вход, перебрасывается с мамкой парой слов, чуть слышно, и несколько оренов переходят из его засаленного кармана в ее пухлую напудренную ладонь. Он отворачивается, и тут, будто вспомнив о чем-то, начинает ощупывать свою старую куртку. Мамка наблюдает за ним с любопытством, а он протягивает руку и, как по волшебству, вытаскивает из-за ее уха симпатичную перламутровую брошь. Принимая подарок, шлюха радостно смеется. Старьевщик один из ее любимых клиентов. В нем нет ничего подозрительного. Он некрасив и немолод, а также не жаден и не жесток. Все, что можно о нем сказать, начинается с «не». Ходит раз в месяц, не чаще. Никто на него не жалуется. Никто его не замечает. Она, конечно, знает правду, но даже правда никому неинтересна. Старьевщик не создает ей никаких проблем. Никогда. Он выбирает девушку, еще пышную от деревенских харчей, с алыми кукольными губами и короткой, но крепкой косой. Поднимается наверх, крепко держа ее за руку. Там девушка прыгает на скрипучей, пропахшей потом койке и орет так, что слышно в покоях Фольтеста, а еще хохочет. Старьевщик сидит за туалетным столиком, спиной к шлюхе, с лицом красным, как помидор, и слезящимися от стыда глазами. В начале он думал, что привыкнет за год, но прошло уже двадцать, и потом - не все же хохочут. В голову против воли лезут мысли о том, что надо сделать, чтобы женщина на самом деле так хохотала в постели. Ответа он не знает и от этого чувствует себя еще глупее. Девчонка последний раз театрально всхлипывает и приземляется на задницу. Наступает тишина. Ей хватает такта подождать пару секунд, пока он совладает со своим лицом и станет снова бледным, как старая поганка. Она вообще смышленая. И красивая. - Так, мы закончили? - деловито спрашивает он и поправляет монокль. - Ну та, - неторопливо говорит она, стараясь выговаривать буквы, но от этого становится только хуже. - А на фто похове? На что похоже? У него не было женщины, наверное, тысячу лет. Он уже ни в чем не уверен. - Вот жопа, - старьевщик заглядывает в зеркало и трет побитые седой щетиной щеки. - Толку от вас, сука, все меньше, а орете вы все громче. Девчонка разводит руками. - Это фе для дела, - отвечает она так, словно ему пять. - Для Темеии. Думаефь, мне это нъавится? Чувствую себя полной дуой. - В Храмовом квартале болтают, что я доплачиваю за вопли, - с усмешкой жалуется он. – Просто до хуя. И сумма увеличивается с каждым, сука, разом. - Это хоафо, - уверенно говорит девчонка. - Когда люди думают, фто снают тфой гъязный секъет, фсем становится на тебя нафыать. А если ты фесь такой, фука, ноымальный - это подозъительно. - Да, - негромко говорит старьевщик себе под нос. Из зеркала на него глядит довольно гнусная рожа. – Научилась ты у меня хуйне. Потом он поднимается из-за стола, пересекает комнату и садится на край кровати. - Мне, мофет, тозе обидно, фто ты платифь и никокда не тыахаессся, - добавляет девчонка. – Будто я кояга какая. Но я фе не салуюсь. Старьевщик медленно кивает. Мог бы снова смутиться, но, по правде, ее последние слова просвистели у него мимо ушей. Он сидит и думает о том, что собирался сказать, как шел сюда. Думает - и начинает злиться, хоть не хотел этого. - Вот ты вроде толковая девка, Зоська, - говорит он после продолжительного молчания. - Патриотка, хоть и блядь. Так ответь, какого же, сука, хера, после того, как у тебя был Ариан Ла Валетт, ты не пришла ко мне? Что он тебе сказал? Что задумала его ебучая мамаша? Молчи, сука, я сам знаю. - Я не фука! - Да не ты фука, а просто фука, сука! Тьфу. Ебаный хер ... - Ты зе скасал не ифкать тебя ни пъи каких обстоятельстфах! Фдать, пока ты сам пъедес. От обиды она картавит даже больше, чем обычно. Он едва понимает, о чем она вообще. Поняв, старьевщик берет себя в руки, закрывает глаза и устало трет переносицу. Все правильно. Все правильно. Его ошибка. Проходит около минуты, он протягивает руку и легонько сжимает ее запястье, извиняясь за свои эмоции. - Будет фойна? – негромко спрашивает храбрая Зоська. Он не отвечает, тогда она пододвигается чуть ближе и кладёт голову ему на плечо.