Wolf wedding

Лекарь вылавливает Чонгука около колодца, когда тот переливает воду в жестяной кувшин из ведра. На улице сумерки, тихо, россыпью редких звезд по небу. Запах альфы резкий и среди цветущих кустов роз чувствуется очень явно. Чонгук опускает ведро, осматривается по сторонам, но сперва замечает волка. Тот широко зевает и ложится с другой стороны колодца на траву, только потом, следом выходит Юнги. — Тебя теперь нелегко найти. Чонгук фыркает на это, пожимая плечами. Полная чушь, потому что он тут чуть ли не единственный омега. Среди людей, такому, как Юнги, найти его плёвое дело. — Слышал, что ты теперь послушный, — добавляет лекарь, подходя ближе. Поднимает стоящее на траве ведро и вешает его на ручку колодца. Чонгук не знаток дворцовых правил поведения и этикета, но то, что омега не должен оставаться наедине с альфой в такой вот обстановке в сумерках, само собой разумеющееся, а он ещё, как и все слуги, что-то вроде «чужой собственности». Ему бы испугаться. Найти причину. Бежать оттуда. Но он лишь снова пожимает плечами. Юнги совсем не страшный. Не потому что спас его, не потому что изначально между ними было всё честно. Чонгук выше и шире в плечах, привык к физическому труду, потому отпор даст легко, но дело в глазах и волке. Лекарь смотрит на него по-другому: не плотоядно, не агрессивно. А волк мирно дремлет, лишь уши навострены. Будь что-то не ладно, зверь был бы начеку. — Будешь молчать? Дай хоть на спину твою посмотреть. — Какое тебе дело? Что ты привязался с этой спиной? Юнги на это хмыкает и рукой показывает, чтобы повернулся. «Черта с два», думает на это Чонгук три секунды, проглатывает вязкую слюну и поворачивается. — Самолюбие своё тешу, не более того. Лекарь задирает на омеге льняное полотнище, и волк поодаль недовольно урчит. Юнги на это шикает, добавляя спокойное: «серьезно?!», и возвращается к осмотру. Рана затянулась, оставив только ярко-розовый росчерк, грозящий превратиться в уродливый шрам. Юнги устало трёт левый глаз пальцами, опуская края рубахи на омеге, на что волк опять недовольно урчит, но голову снова опускает на лапы. — Я обещал, что заживёт без шрама, но он там намечается. Чонгук пожимает равнодушно плечами, оправляет одежду и делает дальше то, отчего и волк, и лекарь одинаково пугаются. Он обходит колодец с другой стороны, садится на траву, поджав ноги, и совершенно спокойно протягивает руку, чтобы погладить зверя. Тот скалится, выставляя клыки, прижимает уши к голове, но… не кусает. Рычит утробно, весь подбирается, когда пальцы Чонгука касаются шерсти за ухом, потом клацает зубами, вскакивает на лапы, но… всё равно не кусает. Даже не царапает. Зверь отступает, заходит за лекаря и там снова ложится. Чонгук от этого улыбается. — Он прячется за тебя, — говорит омега совершенно с детским восторгом, — не злой ведь. — Будь ты альфой — остался бы без руки. Попытайся напасть на меня — уже бы не дышал. Он не трогает без необходимости, но лучше держись подальше. Волки тоже бывают в плохом настроении. — Ясно, — Чонгук поджимает губы и согласно кивает. Только зверь, спрятавшись за чужими ногами, смотрит с любопытством совсем не звериными глазами. — Завтра я принесу тебе мазь, будешь мазать на закате. И постарайся спать на животе — не тревожь рану лишний раз. Шрамы тебе ни к чему. — Какая разница? Я всего лишь служка, даже не в гареме. На меня некому смотреть и любоваться мной уже никто не будет. — Ты не в гареме лишь потому, что мал. И недолго бы там продержался, будь старше. Твой шрам не убережёт тебя от того, что должно произойти, лишь зарубцуется уродливо и будет болеть, потому что мертвый. А ты глупец, который ко всему происходящему сам себя увечит и мучает. Чонгук бессмысленно кивает, потому что даже не слушает. Поднимается с травы, поднимает кувшин с водой и молча плетётся по тропинке прочь. Розовые кусты шуршат зелёными листьями, и в сгустившемся мраке приоткрывают новые бутоны. Они ещё крохотные, но уже сквозь зелёные листья подложки пробиваются кораллово-красные верхние лепестки. Ещё не родившиеся цветы, обречённые быть погубленными. Срезанными на пике красоты, чтобы простоять пару часов в вазе на королевском обеде. И умереть выброшенными на помойку вместе с другими отходами. Чонгук останавливается перед кустом, тяжело вздыхает и поворачивает голову, глядя на лекаря через плечо. — Ты сказал, что сестра жива, — омега шепчет и тут же облизывает пересохшие губы. — Врал? — Нет, — Юнги зевает, а Чонгук охает и роняет кувшин себе под ноги. Сначала металл больно ударяет по коленям, а затем ледяная вода насквозь пропитывает собой подол балахона и брюк. В груди сдавливает, сжимает сердце так, что от боли темнеет в глазах. Чонгук хрипит и пытается бежать, но ноги … — Не подыхай так бездарно, волчонок, — усмехается лекарь. — Здесь? Она здесь? Что с ней сделают? Что с ней уже делают? — Спроси у Тэхёна сам, — Юнги смотрит вниз. Всего лишь смотрит, но этого достаточно, чтобы зверь среагировал. Волк поднимается, вцепляется когтями за землю, выставляет передние лапы вперёд и тянется, прогибая хребет. Лекарь уходит. Зверь идет за ним.