***
Место, которое Тэхён называет «своей территорией» оказывается системой комнат, связанных между собой длинными коридорами и парой потайных дверей. Их не так много — всего три — но они позволяют пробраться в любую часть замка незаметно, используя каменные лабиринты стен. Господа ими пользуются, имея ключи, для Чонгука же они всегда закрыты. Об этом омега узнаёт от старого камердинера, как только они входят в «господский зал». Старику мальчишка не нравится, но спорить с выбором прямого наследника трона он не смеет, поэтому терпеливо объясняет и показывает омеге что есть что. Чонгук не слушает. Скользит безучастным взглядом по мебели, пока не натыкается на того, от которого нервным ознобом покалывает. Тэхён сидит за столом. Большим, дубовым, темным. И что-то усердно пишет, водя гусиным пером по бумаге. Омега постоянно на него оглядывается, даже, когда переходит в соседнее помещение, но – нет. Тот на него не смотрит. Наверное, впервые. И это странно. Чонгуку нравится комната около спальни — в ней есть камин и окно, ковёр, закрывающий собой тяжёлые доски пола, гобелены на стенах, спасающие от сквозняков, и нет дверей. Не спрятаться, но и не запереть тоже. — Тебя не должны видеть. Не мешайся под ногами, не шуми и выполняй свои обязанности, — хрипит камердинер, качает головой и практически бесшумно уходит. Чонгук провожает его взглядом, осматривается вокруг и как-то очень резко теряется. Убирать нечего, прислуживать некому и делать, особенно, тоже нечего. Впереди спальня, в которую: «нет уж», омега своими ногами не пойдет, позади — Тэхён, что тоже мало приятно. И тем не менее, торчать в закутке каменных стен неприятно. Чонгук вдыхает глубоко, прячет руки в складках новой накидки и пытается унять нервную дрожь. Даже сквозь слой одежды отчетливо чувствуется насколько сильно замерзли пальцы, несмотря на то, что за окном лето и солнечная погода. За спиной хлопают двери, раздаются посторонние голоса, и Чонгук инстинктивно вжимается в стену, а когда люди уходят, сползает на пол. Тэхён проходит в спальню, не замечая омеги в углу, и всё ещё слишком сосредоточенный. Дверь в спальню открыта, и само собой, Чонгук должен помогать господину переодеваться, но вместо этого обнимает колени руками и даже не подсматривает. Не шевелится и дышит очень тихо. Возможно, его вообще здесь не заметят. Тэхён выходит не раньше, чем через двадцать минут в дорожном костюме, плаще и мягких высоких сапогах из телячьей кожи. В руках у него кинжал, перчатки и мешочек черного бархата, перевязанный атласной тесьмой. Чонгук поднимает взгляд и украдкой рассматривает. Про поездки ему никто ничего не говорил. — О, — удивленно выдыхает Тэхён, наткнувшись на Чонгука взглядом. — Почему ты на полу? Мальчишка вздрагивает, а по плечам расползаются ледяные мурашки. Голос у принца странный, как и сам он весь. Чонгук привык его бояться и ненавидеть, привык к ухмылке и тяжёлому взгляду, который цепляется к одежде и коже, что дышать трудно. То, что Тэхён допускает в речи интонацию неуверенности, странно. Непривычно. И лучше не нужно. Альфа подходит ближе и протягивает руку, чтобы помочь подняться. Ждёт терпеливо пять вдохов и выдохов, сжимает зубы до выступающих скул и шумно выдыхает. Чонгук сжимается в комок страха, а Тэхён бросает перчатки на пол и садится напротив. Прямо на пол. Перед слугой. Какой-то совершенно другой и чужой. — Ты мне нравишься. Всё ещё упрямый, гордый и выделываешься. Только тебя и не мучил никто. Тебя не били, не морили голодом, не унижали, не пытали. У нас практикуется иногда ради забавы, но тебя никто не трогал. И знаешь, именно от этого твой страх и презрение раздражают меня так сильно. Хочется схватить тебя за волосы, стащить по ступеням в подвал да хорошенько показать, чего именно стоит бояться. — То есть мне благодарным быть? За то, что приволокли сюда, дом разрушили, деревню сожгли, заперли в четырёх стенах и слугой пытаешься сделать, хоть и бить запретил? — рычит Чонгук и невольно косится на нож в руках Тэхёна. Лезвие у того острое, собирает солнечный свет и концентрирует в одной точке, рассеивая вокруг, отчего на стенах и полу образуются солнечные круги. — Я не буду благодарным за то, что тебе не доставляет удовольствия издеваться над другими. — Что очень жаль, — выдыхает Тэхён, поднимается и уходит.X
5 февраля 2016 г. в 10:53
Придворный этикет Чонгук осваивать отказывается. Он слишком сложный и абсурдный. Потому что нет никакой логики в том, чтобы пялиться в пол, стоя тихо в углу, как тень, ведь, если в его обязанности будет входить следить за порядком за столом или одеждой на господине, то как это вообще возможно, если ничего, кроме собственных ног, не видно?! Вода не станет какой-то другой, если налить её с другой стороны. Единственное, с чем у Чонгука проблем не возникает, это цветы и одежда. Цветы омега любит, а как штопать дыры и отстирывать пятна, знает не понаслышке.
Камердинер орёт всё время, сжимает длинными крючковатыми пальцами переносицу и морщится так, словно в комнате пахнет отбросами. Чонгуку откровенно наплевать. От всех этих правил у него только болит голова и непроходимое непонимание. «Зачем?».
Тэхён за этим иногда наблюдает, стоит в дверях и смотрит, смотрит, смотрит. Дышит тяжелее, чем обычно, и во всём этом столько агрессии, что не чувствовать и игнорировать Чонгук не может. Омега щетинится весь, как только шаги в коридоре слышит, смотрит волком и держится у противоположной стены всегда.
Тэхён злится, свирепеет за считанные минуты. Потому что подобное поведение омеги не обосновано. Он не трогал его, не обижал намеренно, и то, что мальчишка на него зверем диким смотрит — обидно и оскорбительно вообще-то.
Но при этом Чонгука не трогают. Наказывают слабо, в подземелье не запирают голодом и по рукам не бьют палкой, если из них что-то падает.
— Хватит с ним возиться, — Тэхён рыкает однажды с порога. Чонгук вздрагивает, и вся посуда, которую он держал в руках, хромированным звоном разлетается по полу.
От альфы пахнет грозой. Наэлектризованным воздухом, ветром и влажной землёй. Такой запах немного кружит голову, потому что Чонгука теперь держат в комнате, где очень маленькое окно, а самого на улицу выпускают редко. Он вечерами носом ловит каждый сквозняк, потому что всё ещё волк — и свежий воздух то, без чего он умрет быстрее, чем без еды или воды.
— Но он не готов, — встревает старик, разводя руки в стороны. И в этом жесте столько отчаяния. Старик не привык поставлять плохой товар, но научить того, кто учиться не хочет — не в силах. Не когда «руки связаны» и запрет на любое физическое наказание. В мальчишке слишком много своеволия и свободы, которую выколачивать нужно, ломать, как хворост. Без этого тот не подчинится.
Тэхён пару вздохов следит за тем, как Чонгук по полу собирает хромированные блюда, а потом, бросив короткое: «сегодня же вечером», уходит.
Как только дверь закрывается, омега бросает всё обратно на пол и закрывает лицо руками. Они не смогут. Оба не смогут, потому что несовместимость такая, что воздух вокруг густеет. Зачем альфе вообще всё это сдалось — знать не хочется, но Чонгук догадывается. Тэхён не может не чувствовать, он страх и ненависть от омеги нутром должен улавливать, и, по всей видимости, ему это нравится. Волки так не поступают: не травят слабых. Их либо убивают сразу, либо не трогают. Но не травят, как Тэхён собирается. И это подло.