***
Их не учат. Им рассказывают подробно и наглядно показывают, что происходит с теми, кто своевольничает и ошибается. На королевском ужине слуги - расходный материал, как скатерти. Только последние отстирают руками и сложат в сундуки, а служек заменят новыми, а о старых никто плакать не станет. Они для воинов и королевских советников ничего не значат, будто и не живые. Делай что хочешь, веселись по полной.***
Прислуживать в тронном зале на королевском пиру сложно, нервно, неприятно. Жарко, душно и страшно до трясущихся лодыжек. Чонгук дергается от каждого взгляда и случайного прикосновения, снуя между рядами лавок, заполненных воинами и советниками короля. Зал маленький, но в него набилось под сотню людей. Запахи жареного мяса, винных испарений и немытых потных тел смешиваются в смрад настолько плотный, что закладывает ноздри и горьким привкусом оседает на кончике языка. Чонгук дышит через раз, чтобы не кашлять и не привлекать к себе лишнего внимания. Через настолько плотную завесу запахов разобрать кто есть кто у омеги не получается. Это плохо, потому что мешает ориентироваться, но и его кто-то вряд ли учует. Король пьян сильнее всех, красное лицо раздулось так, что глаз не видно, а волос под меховой шапкой, если и есть, то очень мало. Он самый шумный и на ногах почти не стоит, хотя постоянно пытается забраться на стол. Последний, кто пытался ему помешать это сделать, лежит с перерезанным горлом под лавкой. Когда это произошло — вздрогнули только слуги, все остальные словно не заметили и продолжили не приуроченное ни к чему празднование. Чонгук не видел всего, стоя спиной, а вот кто-то из служек вскрикнул, кинулся к выходу из зала под свист и гогот солдат, но не добежал даже до второго ряда скамеек. Что с ним было дальше Чонгук не видел, потому что вглядывался под крик и писк в перепуганные лица слуг, надеясь, что поймали не Джуна. Тому повезло меньше всех, потому что король сцапал его себе, стоило им зайти в зал, и не отпускал ни на шаг дальше, чем за новым кувшином вина. — Эй, — Чонгук окликает мальчишку, перехватывая худое плечо в белой накидке, перепачканное багряными каплями вина. Тот дрожит весь, глядя сумасшедшими глазами вокруг, совершенно не узнавая ни Чонгука, никого бы то ни было ещё. — Только не плачь, ладно? Джун, — Чонгук разворачивает к себе мальчишку и гладит по волосам, — не бойся и не беги. Они звери, охота у них в крови. Как только побежишь, станешь добычей. Не плачь, скоро всё закончится. Чонгук в это искренне верит, потому что люди не могут столько пить, есть и бодрствовать. В зале очень маленькие окна, которые под самым потолком. В них не видно, что происходит на улице, но потому, как гудят ноги, ломит спину и хочется пить, прошло больше одного дня.***
Король поднимает хромированный кубок, украшенный по краям красными камнями, и хрипит: «Где этот мальчишка?». Джун вздрагивает и умоляюще на Чонгука смотрит. — Мне точно конец, — шепчет дрожащими губами, такими бледными, словно обескровленными. Чонгук не знает насколько старше мальчишки на самом деле, но глядя в воспалённые глаза, думает, что, как минимум на целую жизнь. Тот всего лишь ребёнок, годный обращаться с кустами гибискуса, но не с толпой пьяных мужланов. Джун говорил: «быть у Тэхёна совсем не плохо», и впервые омега с ним согласен. Тэхён на отца похож мало, едва уловимо мимикой, и только. Празднование длится ещё час, когда первые воины начинают засыпать прямо на своих местах. Кубки падают, вино разливается по столам, мочит бороды, волосы, одежду. Голодные и выбившиеся из сил слуги уносят со столов подносы с обглоданными костями, испорченными сладостями и фруктами. Они снуют между гостей: тех, кто развалились на лавках, и тех, кто уже спит на полу, стараясь не шуметь и не дышать рядом, чтобы не дай бог не разбудить, но кому-то не везет. Они получают тумаки и оплеухи, но некоторым, которые спотыкаются и падают, ломают пальцы и руки. Не со зла, а потому что пьяны и мерещится всякое. Старуха входит в зал вальяжно, медленно переступая с ноги на ногу. Она приводит наложниц, когда всё уже почти закончено, и это само по себе бессмысленно. Способных на какие-то движения почти не осталось. Девушки встают в центре зала под довольное улюлюканье, а старуха хищной птицей скользит по залу глазами. Чонгук прячется за чью-то спину и прижимает к себе Джуна, который так и не ушел никуда. Тот весь дрожит, обливается холодным потом, жмётся доверчиво. Король икает, ведёт носом по воздуху и открывает глаза. Хищно скалится на женщин и дальше начинается самое отвратительное. — Где этот мальчишка? — кричит его высочество снова, облизываясь. Он выставляет руку с бокалом в бок и ждёт, когда его наполнят вином. Джун в руках Чонгука дёргается, прижимая к животу кувшин. Вина там осталось не так уж и много — он его не долил — но на один бокал хватит. — Я схожу за тебя, давай? — у Чонгука колени от одной мысли об этом дрожат и подкашиваются. Ему к королю и близко нельзя, уж это Тэхён в его голову вбил намертво, но Джун ребёнок совсем, и то, что с ним могут сделать — куда страшнее. Смотреть на то, как его будут мучить, если до этого дойдёт, Чонгук не сможет, а значит, что для обоих всё кончится не быстро и очень плохо. — Он знает, как я выгляжу, — Джун пищит и дышит часто-часто, как пойманный в кулак воробей. — Это его только разозлит сильнее. — Тогда быстро. Нальёшь и бегом назад. Ему не до тебя будет, у него новая добыча пришла. Мальчишка кивает, и перед тем, как уйти, позволяет Чонгуку вытереть ему щеки и поправить волосы. Омега следит за ним до второго ряда лавок, пока не натыкается на старушечий взгляд. Та недовольна, но сделать больше ничего не может. За руку не выведет в зал, потому что слишком много свидетелей вокруг, которые непременно Тэхёну проболтаются. Чонгук впервые за это имя цепляется, как за что-то … чему определения подобрать не может. Он принца всё ещё ненавидит, но почти не боится, и совсем не прочь увидеть. Ему кажется, что Тэхён способен их отсюда забрать. Что Тэхён забрал бы их отсюда. Всех до единого, кого у него взяли. Джун не доходит до короля пяти шагов. Спотыкается о руку того, кто с перерезанным горлом лежит под лавкой, падает и роняет кувшин. Вино выливается и растекается багряной лужей, смешиваясь с кровью. Мальчишка вскрикивает испуганно, а старуха смеётся, потому что Чонгук срывается, расталкивает служек локтями и бежит к мальчишке. Он закрывает его собой, чего совершенно недостаточно, но больше он сделать ничего не может. Король рычит утробно, скатывается с лавки, упираясь ладонями в лужу из крови и вина. — Ты, — кричит он, выставляя вперёд перепачканный палец, — мерзкая шавка, которую я разорву вот этими руками. Как ты смеешь! Король поднимается на ноги со второй попытки, шатаясь делает два шага вперёд, опять ведёт носом по воздуху. Кто-то из стражников просыпается, поворачивается. В бубнах, которые держат наложницы, звенят колокольчики. Девушки стоят на грязном липком полу босиком и, несмотря ни на что, танцуют. Чонгуку положено прятать глаза. Он должен опускать голову и пригибать колени, если мимо идёт монарх, но не делает ни того ни другого. И даже не потому, что гордый. Он от ужаса прирастает к месту и забывает всё то, чему его учили когда-либо. — Как. Ты. Смеешь?! — кричит король, швыряя в Чонгука пустым кубком. Опухшие глаза вспыхивают кроваво-красным, и мужчина вырывает из ножен меч. Чонгук давится собственным вдохом, Джун вцепляется ему в ногу, а король снова принюхивается. Он слишком зол и пьян, чтобы разобраться, но внутренний волк внутри него чует то, что тот так давно искал. — Ваше высочество, — впереди Чонгука возникает фигура. Он стоит спиной, в плаще, но омега узнаёт и его тоже. Юнги говорил держаться от него подальше, но судьба штука злая. Чонгук не знает кто хуже: король или Намджун. Альфа держит Джуна за шкирку (когда только успел) слегка приподняв над полом. И хоть в мальчишке веса, как в крупной собаке, для этого тоже нужна сила. У Намджуна всё ещё перебинтована одна рука, царапина на щеке зажила бесследно. От него пахнет вином, но голос трезвый и стоит он ровно и крепко на ногах. — Я позабочусь, чтобы они понесли наказание. Какое следует, Милорд, — Намджун кланяется низко, — вам не о чем беспокоиться. Чонгук словно врос в пол ногами. Его уже приговорили, разобрали каменные плиты в стенах темницы и вмуровали живьем. Он умирать будет долго. От боли. Голода. И жажды. Но король сверлит его взглядом, от которого внутри всё сжимается, выворачивается наружу, и нет. Умирать Чонгук будет не только от этого. Девушки в центре зала продолжают танцевать, Намджун расправляет плечи, бросает Джуна вперёд на пол и, прихватив здоровой рукой омегу за волосы, тащит на выход. Чонгук впивается ногтями тому в запястье, дерёт кожу, выворачивается ужом, но у Намджуна хватка волчья, и он даже не дергается. Тащит за собой как что-то неживое прочь из тронного зала, и только когда двери закрываются с глухим хлопком за спиной, оставляя весь смрад и ужас внутри, альфа рычит. С размаха и через сторону по дуге швыряет Чонгука в стену, перехватывает за горло и сжимает пальцами кадык так, что даже пискнуть не выходит. — Вот и встретились, — Намджун выдыхает с иронией, облизывается и не глядя хватает Джуна за руку, которой тот за его спиной пытался вытащить нож.