Амальгама

На старой квартире, где все и началось, после уборки куда лучше, чем было. Тэхён разложил игрушки по коробкам и заискивающе взглянул на орудующего иглой Чонгука, так и не давшего повода подумать, будто Тэ в рабстве. Когда Гук не разговаривает, а морщит лоб - смахивает на дедушку. Тэхён над ним смеется вполне открыто. И ничего. Он не получает ни укора, ни удара. Странно. Около трех недель Чонгук практически не прикасается к нему, если не считать ухода, смены пластырей, размазывания мазей и сна вдвоем. Ни малейшего нажима, пока полностью заживают ранки и даже царапины. Не Гук является их причиной, а значит, не имеет права усугублять. В его движениях перестала сквозить резкость, от диалогов веет табаком и зефирной нежностью, срываемой хрипотцой смешков и подколов. Он начинает утопать в Тэхёне и занимается самоистязанием, приковывая изнутри порыв снова развернуться и уйти. Принятие крайне сложных догм. Чонгук выжигает дистанцию между ними и только поздней ночью обнимает со спины, ласкает губами шею, целует в гладкое плечо и хватается до синяков за бедро, силясь не опустить ладонь ниже. Отчаянное желание войти в него, схватив за горло, заставив захлебнуться стонами. Тэ выгибается и трется о него, обнимая подушку, постанывает глухо и нечасто, притворяясь, что спит и видит сны из их прошлого. К счастью, он принимает всё это за новую увлекательную игру, хотя для Чонгука не было периода искреннее и труднее, чем этот - период привыкания к поведению, противоречащему устоявшимся принципам. Затяжное переосмысление некоторых ценностей. Чонгук пообещал себе, что посидит на цепи, пока не закончит с новой вышивкой. И если он выдержит, то станет лучше не для кого-то, а в целом. Он хочет исключить риск тащить когда-нибудь на плече черный мусорный пакет весом с Тэхёна. Сила не всегда является превосходством. Но уже за одно то, как Тэхён улыбается, наблюдая за тем, как проявляется на полотне его обнаженное тело, хочется бить его до потери пульса, перекрашивая в бесценный красный. Он безнаказанно волочит одежду Чонгука, выходит по магазинам, начинает возвращаться к обыкновенному образу жизни, и в натяжении отношений прикипает к Чонгуку еще сильнее. Гук снова в рядах полицейских и намекает, что Тэхён может вернуться на свою работу. Тот сомневается, но исполняет. Радоваться или нет в случае внезапных перемен – вопрос спорный, пусть им и способствовали болезненные события. Хотелось бы знать, на каких железных крепежах держатся нервы Чонгука во время бритья, когда Тэхён принимает душ в запотевшей кабинке рядом. В стекло зримо впечатываются кусочки его тела, и Чонгук засматривается, режет щеку бритвой, матерится и слышит, как Тэхён хохочет над его неосторожностью. В каком-то роде это тоже садизм с его стороны. В былые времена он бы уже трясся у Чонгука на бедрах разбивая затылок о плитку. Сейчас же Гук хмурится, пока Тэ лепит пластырь и, подув, гладит по голове, наставляя быть внимательнее. Дрожащие его ресницы, вишневые губы - хочется стереть ладонью, но все еще рано. Зато в объятиях Тэхён не видит ничего дурного, и прижимается так, будто Чонгук у него единственный и навсегда. Ему бы пора в это уверовать.

***

В выходной у них очень тихо. — Иди сюда, — Гук откладывает почти готовую вышивку. Тэхён медленно подползает на коленях, вздымает подбородок. Чонгук вынимает из кармана бархатистую черную ленточку, купленную взамен старой кожаной и грубой, и надевает Тэхёну долгожданный ошейник. Но этот не жмет и не блестит кольцом для привязи. Когда Тэхён пощупал и осознал, его воспаленно-туманный взгляд впитался Чонгуку в самые кости. Если бы было принято так признаваться, люди страдали бы от ожогов. Заискрилось. Опаляясь дыханием, они вцепляются друг в друга, разворачивая из-под слоев одежд, рвут ширинки, пуговицы, страдают от нехватки кислорода. Путь прямиком в спальню, одежда стелется дорожкой, кто-то сбивает плечом дверной косяк. Оба звереют. Тэхёна вбило в матрас, накрыло горячей тяжестью. Чонгук обхватывает его член, пламенно кусает в шею, толкаясь в пах, и замедляется, вспомнив, сколько еще незаконченных линий осталось на канве и сколько порвется, если он даст себе волю. И то, во что он превращает долго сдерживаемое – запоминается Тэхёну построчно и покадрово, сантиметр за сантиметром. Секс превращается в перкуссию, и Чонгук изучает залеченное тело заново, протирает пальцами, выцеловывает и примеряет губы к впадинкам, он ищет то, что еще не зажило, а Тэ скулит от нетерпения и уверяет, что готов, что плевать на запреты, обещания и дурацкие романтические заёбы... — Давай… Гук еще ни разу не церемонился с ним, ублажая прелюдиями, после которых проникновение бы воспринималось божественным вмешательством. Тэхён под ним режется о каждую простынную складку, извиваясь и наталкиваясь. И Чонгук берется за сочный минет, не выпуская Тэ, хотя тот и давится, закусив пальцы. Вскрикнув, Тэхён вытянул стопы, выпросил Чонгука выше и с аппетитом слизал с губ молочно-белую пленку. По черной радужке растеклась пошлая мольба. После долгого перерыва Тэхён снова девственник. И если бы в тот первый раз с Чонгуком было как сейчас, он ни за что бы не вынес последовавших тогда кошмаров. Чонгук осторожный и внимательный, возбуждает его снова, находя новые оттенки и переливы в голосе, нащупывая поочередно слабые места. Раздвигает ноги, вклинивая смазанные лубрикантом пальцы. Тэхён сжимается и не успевает дрейфовать по реальности, как его встряхивает, разжигает волнами с бедер к животу. Чонгук укладывает его ноги себе на плечи и входит, пригвоздив запястья к кровати, толкается чертовски медленно, напряженно срывает поцелуй и пробует быть правильным. Запрокинув голову, Тэ рычит и хнычет, скребет ногтями по бокам. Чуть позже ему чего-то не хватает, удар за ударом о ляжки, а он фоном за нежностью слышит о спящей дикости и подводит ладонь Чонгука к шее, чуть выше ошейника. Теперь он выражает недовольство. Хоть немного, капельку, слегка, потому что так можно и не обязательно с хроническим исходом, с крушением границ и моральным разложением. — Пожалуйста… Врезаясь в Тэхёна мощнее, Чонгук долго отговаривает себя, но ладонь смыкается, и Тэ закатывает глаза, в блаженстве охватывая сильную руку и двигаясь навстречу. Теперь ему хорошо, теперь Чонгуку приятнее в лично избранном амплуа. Насилия больше нет. Ложе шелестит от перекатов по нему сцепленных тел, Тэхён выигрывает позу сверху и насаживается на член, скачет, как сумасшедший. Чон оттягивает его за ошейник, ткань норовит порваться, темп быстрее, с приоткрытых влажных губ беспрерывно льются стоны. Чонгук садится, обхватывая хрупкую талию, Тэ прогибается назад и колотит его по груди, басовито вытягивая гласную и пачкая ему грудь, кончая естественно и космически красиво. Чон обкусывает ему подбородок и ерошит волосы, сжирает поцелуем, выталкивая до оргазма всю спесь и уверенность, что всякий раз по его велению будет, как захочется. Тэхён принимает его в себя, вбирая губами утробное рычание. Взмыленные, падают. По бедру Тэ стекает вязко-липкое, он вздрагивает и царапает Чонгуку запястье. И ему мало. Ему нужно еще. Аритмия. Гук дает прикурить, гладит его по животу и морщится, мечтая накормить однажды чистым табаком, чтобы было не повадно. Но смотрит на него, будто загипнотизированный, целует в ключицы и ищет пальцами отсутствующее колечко на ошейнике. Тэхён притягивает его за голову и нарочно вредит - выдыхая дым в поцелуй. Сплавлено, намешано, напутано, и всё, чего хочется - отдаваться и изнывать в подчинении, быть мучимым страдальцем. У Чонгука другие взгляды: быть создателем личных трагедий и всего-навсего выучиться не преступать границ. А границы эти теперь тонко продевают насквозь и обязательно потребуют стоп-слова.

The end.