Амальгама

Непросто дается другому понимание, что он не тот человек. Не тот, кого хотелось бы видеть, с кем хотелось бы говорить, с кем было бы иначе и по-своему хорошо. Тэхёну понадобилось больше, чем обычное терпение для того, чтобы вынести Чимина, его дотошность и дикость, едва ли не раздвоение личности, когда первые полчаса больно до кругов перед глазами, а следующие отходняк без чувств и движений, но с ропотом о великой и исцеляющей любви и верности. …Еще удар, крепче. Лопатки зажгло. Кожа на спине воспалилась десятой поперечной полосой, и Тэхён истошно кричит, приглушенный кляпом. Чим хватает его за волосы и рычит на ухо: — Неужели не нравится? Неужели?! Неужели он не понимает. Что его насилия много, как и его самого. Что Тэхён действительно страдает из-за него, рвет желудочным соком от голода и стресса. Чимин не заботится о нем, считая, что так будет лучше. Подумаешь – сутки на перевоспитание, чем не урок? Успехи нулевые. Вместо ожидаемой покорности стало прощупываться безразличие, которое вынести сложнее, чем казалось. Тэ выдержал и то, как Чимин исцарапал ему ляжки, и то, как разодрал прищепками соски, как не давал кончать, несколько часов мучая кольцом. Тэхён потерял счет ударам, ссыпавшимся на кожу нитями и морями. Он кровоточит, саднит, но не проронил ни единой слезинки, никак не выдал себя тем, что боится по-животному, что впервые в жизни мысленно молится, чтобы всё поскорее закончилось. Дрожь сдерживает покусыванием губ, на Чимина старается не смотреть. Не старается быть собой вообще, не провоцировать его внутреннего урода. К следующей ночи Чимин высвобождает Тэхёна из пут, подает таблетку кеторола и помогает запить. Вода льется мимо, по подбородку на грудь и живот: у Тэхёна дрожат руки. Чим обтер его мокрым полотенцем и долго возился с одеванием, постепенно понимая, что длинные рукава и чуть больший размер говорят с ним на чужом языке, насмехаются. Вещи Чонгука облегают Тэхёна даже тогда, когда его здесь нет. Безобразно. Чим наскоро сорвал одежду и на глазах Тэ изорвал ее в клочья, садистки наслаждаясь рвущейся пеленой запахов и частиц. Был и нет, вот тебе! Отбросив тряпье, Чимин садится в кресло и отравляет табачным дымом Тэхёна, недвижно валяющегося на полу. Время от времени поглядывает на сваленные в кучу игрушки, вытащенные из шкафа и недоумевает: почему они так безупречны в руках Чонгука и так бесполезны в его. Он отчаянно сдерживается, чтобы не пойти на попятную, проявив милосердие. Впаяв ногти в подлокотник, отслеживает, как Тэхён силится подняться и падает, скользя и разрывая едва зажившие ссадины. Потом уверенно ползет на локтях до одной точки в комнате, сгребает порванные одежды Чонгука и, зарывшись в них лицом, затихает страшно, как обычно случается в момент, когда ломается не ломаемое. На его темно-красной спине столько узоров, пригодных под статус шедевра, а он на границе между комнатой и коридором - разводит озера. Чимин потрясен тем, что видит, но зол не меньше. Сколько бы он ни вкладывал, ни старался – всё так напрасно, впустую! Загасив окурок, Чим взъерошил рукой волосы и выдохнул безнадегой. Желание переломать Тэхёну хребет возникло из ниоткуда, но по понятным причинам. Наступить на него и размазать по стенке, развешать памятными гирляндами. Чтобы чествовать победителя, который непременно объявится рано или поздно. — Тэхён-а… — Чим прохрипел где-то над ухом, усаживаясь на корточки и пробегая пальцами по позвонкам. — Я не знаю, как мы могли дойти до такого, правда. Но я могу все изменить. И не буду спрашивать, хочешь ты или нет. Я заебался играть по твоим правилам. Давай по моим. Тот рыдает с придыханием, без остановки, не реагируя, потому что сил на это уже нет. А руки Чимина и его слова действуют не хуже лезвия. Чимин вырывает ошметки тканей из рук Тэхёна, а тот не отдает, бормоча: «Пожалуйста…». Чим отрезвляет его ударом в челюсть и тащит за ногу обратно в спальню. Ему неожиданно спокойно на душе. Вероятно, причинять боль не так уж и отвратительно, как он думал. Особенно, когда жертва настолько несносна. Он, правда, больше не может с ним так. И без него тоже. Снова достает веревки, расшвыривая вещи, велит заткнуться и не ныть, потому что жалеть не будет. Тэхён пинается и пытается отбиться, как умеет, но, изрядно измотанный, сдается в плен, склонив голову. Чим туго связывает его и без того сине-фиолетовые щиколотки, протаскивает узлы до поясницы и плеч. Последним штрихом сминает так лелеемый драный кусок рубашки Чонгука и засовывает Тэхёну в рот, лишь немного наслаждаясь тем, что воссоединил их так искусно. — Ты должен быть счастливым, Тэхён, — говорит он трогательно и нежно, поглаживая его мокрые щеки и сожалея, что красота эта так губительна и порочна. — Я всегда желал тебе добра и боролся за то, чтобы у нас было уютно. Я так и знал, что тебе нельзя было устраиваться на ту работу, с нее все и началось. Мы могли продержаться вдвоем гораздо дольше, если бы ты не был таким упрямым. И Тэ вспомнил, как Чимин отреагировал на ту новость – о работе, и нечаянно разбил чашку, будто случайно выронил из рук. Тогда так и казалось. Но он разбил ее намеренно, скрывая гнев. И телефоны топил в воде, греша на очевидные минусы ручной стирки и невнимательность. Отказывался звать на День рождения Тэ его знакомых, не говоря уже о том, что не отпускал ни с кем на выходные, консервируя в домашних пределах. Он тщательно прикрывал гнилое нутро и надел наручники вовсе не так, как это сделал когда-то Чонгук, а незаметно и подло, не давая себя заподозрить. Прояснение. Тэхён широко распахнул глаза, а милое личико чудовища скорчилось в гримасе фальшивой жалости. Чимин целует в лоб и уходит, гремит ящиками на кухне. Тэ косится на оставленный телефон, но сдвинуться с места не может. Всего один звонок. Может быть, последний – был бы так кстати. Снова услышать его голос, пробирающий и теплый, снова почувствовать себя живым. Не представляется возможным. И тонюсенькая ниточка надежды лопается в воздухе. Чимин принес с собой бутылку подсолнечного масла и спички, аккуратно опустил поклажу на комод. Тэхён в том же положении, в каком и был оставлен по уходу. Не рыпается. Не предпринимает попыток спасти свою шкуру. Так ли она ему дорога? Зато Чимину далеко небезразлична. Затем он и затеял последнюю пытку. Он зачем-то перестелил простыни, заменив их на выглаженные некогда Тэхёном ослепительно белые: знает, что будет неплохо сочетаться с бронзовой кожей. Пока неспешно расправляет хлопок, смеется: — А помнишь, как ты снял с веревок соседское белье и в той куче оказался лифчик? Было так смешно… Да ведь? И смех катится к низам, испаряясь на выдохе. Чим трет ладонями щеки, ободряясь, а Тэхён, привалившись плечом к столу, смотрит куда-то вдаль невидящими глазами. Он думает о том, что не стоило тратить жизнь на аферы, но почему-то ни о чем не жалеет. Не сложись так, он бы не встретил Чонгука. А лучше было бы не встречать Чимина. Он подошел и поднял Тэхёна на руки, довольно бережно для изверга, положил на кровать и распрямил колени, чуть ослабил узелки. Связанная мумия сохраняет поразительное хладнокровие, прикрыв веки. Даже не рассчитывает на милость, полагая, что мольбы и крики освидетельствуют унижение. Он не хочет подарить Чимину и секунды превосходства, но изнутри выстлан ужасом, уже плохо осознаваемым и безотчетным, когда пускаешь всё на самотек, лишь бы не свихнуться. Чимину надоедает разрываться между желанием пожалеть его и уничтожить. Он склоняется над скрученным телом и целует в шею, грудь, и чуть легче – в живот. Тэхён вздрогнул: щеки у Чимина вдруг мокрые и холодные. Отрешенный и бесцветный, Чимин взял простынь и укрыл ею Тэхёна, чтобы не прилипать напрочь, не иметь соблазнов вернуться и не видеть процесса. Он садится на его бедра и, взяв подушку, пристраивает к очертанию лица. Надавливает нежно, ритуально соблюдает закон нарастающей силы. Тэхён задрожал, заметался, отчаянно борясь за воздух, за угасающую жизнь. Чимину пришлось напрячь мускулы. Слыша, наконец, как из-под намокающей у век ткани слышится задавленный глухой крик, Чим ослаб и отряхнулся, настороженно оглядываясь по сторонам. Дрожащие пальцы вминаются в подушку. На него смотрят стены, темное окно, и пилит тишина, едко нарушаемая натужным рыданием. Нет, так заканчивать нельзя. Отобранный у Тэхёна кислород до самой смерти останется у Чимина в легких. Подушка отброшена. Вытащен кляп. И как только – так воздух сотрясает истерическая хрипота, разбавленная кашлем, нечленораздельный лепет. Веля Тэ закрыть рот, Чимин с иступленной страстью прижимается к его губам, целует, но язык его тут же оказывается прикушен. — Сука! У Тэхёна на мгновение появился маячок реальности: разбитая соленая губа, а после все снова помутнело. Ни острот, ни резкости, а в руках у Чимина бутылка с маслом, и он разливает его с предельной осторожностью. Густая жижа расползается с ребер в ключицы и затекает по впадинке живота к пупку, изливается на бедра. Он умудряется проливать слезы и тут же стирать их, умудряется сочувствовать и берет коробок спичек. Хотел, как лучше, минимально больно, но не вышло. — Прости, Тэхён. Он его заботливо согреет–сожжет. Из-за неподъемно тяжелой ноши чувств. Будет невыносимо слышать истошные вопли. "Чирк-чирк-чирк". Спички не зажигаются, падая одна за одной на пол. Им, может быть, не хочется терять времени на глупости. Потянуло серой. — Чим…ин…Чимин-а… — Тэхён захлебывается, налаживая связки, старается говорить громче. — Прошу… Не надо. Пожалуйста, не надо. Что ты… хочешь?… Чимин поджал губы и пожал плечами, незначительно смягчил тон. — Я говорил, чего хочу. Ты мне этого не дашь. Она, неверная серная предательница - зажглась. Ровным сине-красным огоньком, заплясавшим радостно и ярко. Одной её искры достаточно, чтобы всё изменить. — Я буду с тобой, — решительно кивнул Чимин, подходя. — Мы никогда не замерзнем и не расстанемся, не будем больше ссориться. Мне не придется тебя ни с кем делить. Миг смертельной угрозы, шах и мат. Тэхён пересилил страх не разумом, но инстинктом, покатившись с кровати, и рухнул с другой стороны, выигрывая время. Повисла напряженная мерзостная тишь, как будто Чимин пересчитывает спички. Он трясет коробком, насмехаясь. И этот умиротворяюще тонкий звук вдруг обрывается, обрастая звуками мощных ударов, сносящих черепную коробку. Тэ повернул голову и в щели под кроватью разглядел чужие кроссовки, но те самые, о которые он спотыкался в прихожей, услышал то самое натруженное дыхание, и прежде чем успел обрадоваться, осознал, какую картину видит. Чонгук душит Чимина, преобладая над ним, ненавидя его настолько, что попытки того отбиться ничего не стоят, и слышно, как разрывается его грудная клетка. Чимин хрипит, пробует умолять, как минутами ранее это делал Тэхён… Он поворачивается к нему, глядя налитыми кровью глазами, и тот не знает: жалеть ли или наслаждаться расплатой. Тэхён беззвучно открывает рот, крича шепотом: «Стой» и наблюдает, как хорошо знакомые ему руки продолжают убивать, взвинченные аффектом. Закрыв глаза, Тэ выждал время, когда адское пекло застынет. Первое, что он услышал – почти рвотный судорожный кашель. Чимин катается по полу, в агонии вдыхая себя обратно. Дело в том, что Тэ так и не произнес ни слова, а значит, Чонгук остановился сам, без наводок пресек слепую ярость. Глядя на жертву сверху вниз, он так и хочет наступить на него и переломать ребра, разодрать и скормить собакам. Но где-то здесь притаился Тэхён, и поэтому Чонгук держится. Приковав Чимина наручниками к трубе, он мечется из стороны в сторону, бросает взгляд на вдруг выползшую ухмылку и, налетая, наносит удар с ноги, теряя контроль. Бьет до тех пор, пока Чимин не отключается, безжизненно свесив голову и пустив густые линии крови по полу. …Тэхён почувствовал его рядом раньше, чем Чонгук посмел дотронуться или виновато посмотреть. Безмолвно и бережно он срезает веревки и, освободив покалеченное, едва теплое обмасленное тело, притягивает, запахивая в кожанку, снова ничего не понимает, уткнувшись губами в липкий висок. Как долго их не было – так тесно рядом, сшитых по венам. Чонгук не признается, что тосковал и вместо словесных тирад у него скорбное лицо и горячие руки, растирающие спину, согревающие по-настоящему, ласкающие тесьму порезов от колючей проволоки самодельного Берлина. Комок в глотках и был на двоих, зазвенела грудь. Тэхён пытается ощупать Чонгука, еще не заглядывая в глаза, ползет пальцами по плечам, шее, дотрагивается до губ. Нет, не спасибо. За то, что бросил и чуть не продал смерти, не спасибо за то, что вернулся и теперь приходится чувствовать всё заново, отвыкая терпеть. Чонгуку никогда не было так больно, как сейчас, когда Тэхён в дрожащей близости растягивает улыбку, пока по щекам катятся крупные слезы. И это даже не счастье. Поцелуй сладко-соленый и тяжелый, спасшихся от удара гильотины в последнюю секунду. Чон разворошил Тэхёну волосы, плавно отстранился. Скорее всего, Чонгук еще не решил, что делать с Чимином. Тэ жаль их троих всего на секунду, потом стало не до того: его усадили на кровать и обняли колени, внезапно притихнув. Тэ коснулся черной макушки, взялся поглаживать, перебирать волосы, удивленно поднял брови, закусывая припекшуюся ранку на губе. Может, ему и почудилось, что у Чонгука дрогнули плечи. Севший голос продел каждую петлю, Тэхён не старался, но прозвучал обнадеживающе. — Не бойся, не бойся, я буду с тобой, когда мы проснемся, луна стороной нам приведет солнце, а ночь уйдет на покой… А Чонгук стиснул его пальцы, и впервые показался таким растерянным и прозрачным. Ему дурно от того, что он замарался в чужой крови, он бессвязно вспомнил вслух о родителях, о матери, которой досталась незавидная участь. И он только что избежал превращения в родного отца, пожалев нанести Чимину еще пару конечных ударов. — Тэхён… — Так получилось, ты не виноват. Ты защищал меня. Раскурили одну сигарету на двоих, выжали весь дым до фильтра. Тэхён несет какую-то чушь, а Чонгук мотает головой. Но согласен с тем, что сорвался не из простой прихоти. Протерев намокшие глаза, он посерьезнел и собрался с духом, искупал Тэхёна, а после укутал в полотенце и выдвинул нижний ящик стола. Раскрылся чемоданчик аптечки, пахнуло специфическим сладковато-ватным запахом, и Тэхён поморщился. — Потерпишь еще? — спрашивает Чон, натягивая перчатки. Выбор невелик, и Тэ послушно кивает. Чонгук корпел и колдовал, меняя аптечное содержимое и склеивая Тэ заново. Те минуты, когда он одевал его, выдались трудными, бессловесными и бессвязными, но однозначно самыми лучшими за много дней. И только потом Гук подошел к Чимину, навис над ним, безжалостно ковырнул живот мыском стопы и нащупал пульс. — Живой, — констатировал он, не оборачиваясь. Тэхён бездушно отнесся к данному факту, на его теле еще проявятся шрамы авторства Чимина, и забыть его уже невозможно. Покормив Тэхёна, Чонгук лег с ним рядом, подцепил пальцами ошейник и поцеловал, нежно подминая под себя, вопреки гордости разрешил прижаться вплотную, протянув руку на талию. Чонгука не смущает присутствие полумертвого человека в комнате. Наверное потому, что себя он тоже не причисляет к полноценно живым. Засыпание было долгим: Тэхён никак не мог надышаться Чонгуком, тем, сколько его вернулось к нему. Наутро они, не сговариваясь, принялись собирать вещи, плотно позавтракали и выпили кофе. На календаре – среда. Обыденный разговор, разве что, Чон смотрит и говорит без излишней холодности, посчитал нужным отбросить фальшь. Чонгук решил, что будет уместно вернуться в Сеул, потому как он уладил вопросы об уголовном преследовании Тэхёна, да и там все еще есть жилье, трудностей вроде бы никаких. Чимин так и не пришел в себя. Следы крови вокруг потемнели, разбросанные бесхозные спички хрустят под подошвами. Тема о нем оставалась закрытой, но Тэхён, в конце концов, не выдержал и спросил: — Что насчет…? — Я обо всем позаботился, — перебил Чон и указал на выход. — Иди, я догоню. Он вышел минут через десять, ничего не объяснив. Тэхён принял, как должное, поежился. Ему хотелось убраться отсюда как можно скорее.

***

Чим очнулся от резанувшего по векам солнечного света. Пыльно. Во рту кисло. Время близится к вечеру. Больно и шевельнуться, горит каждая мышца, ноет каждый избитый сантиметр. Чувства в нем смешались кашей, не то ненависть, не то жалкое самобичевание. Перед Чимином две кошачьи плошки: с рисом и водой. Рис заветрился, но вот от воды Чимин не отказывается, тянет свободную руку к пиале, проливает половину, но парой глотков все же промачивает глотку. Вспухшими губами лепечет: «На помощь…», и тут же приходит к выводу, что один в запустелой квартире, брошенный и никому не нужный. Позднее замечает в пределах доступности листок бумаги и телефон. На записке обозначено следующее:

«Не знаю, когда ты очнешься. Но если всё-таки, то вот тебе парочку советов. Если не хочешь, чтобы я однажды закончил начатое, позвонишь по номеру. Он там один. На другие номера я перекрыл вызовы. Впрочем, выбор у тебя есть».

Не раздумывая, Чим хватается за мобильный. Понятия не имеет, куда звонит, но ему без разницы. Поток монотонных гудков обрывается радушным приветствием: — Добрый день. Приемная психиатрической клиники… Алло? Алло? За бесценок предлагается амебное бессмысленное существование. Чимин медленно отнимает трубку от лица, краем глаза улавливая предметные объемы. По правую руку бутылка подсолнечного масла и коробок спичек. «Впрочем, выбор у тебя есть…» Изощренная ли это жестокость или справедливость - Чимин уже никогда не узнает.