Растворяясь в тепле надежды, разрываюсь в пучине боли.

И тогда, в тот самый бледный день зимы настанет утро в половине пятого. Где цифры начинаются не с нуля, а с единицы, а солнце совсем уже не на востоке. К тому дню будет идти много времени. Ты станешь прекрасной матерью, не упускающей ни единой части жизни: ни своей, ни своего сына. А я замкнусь. Буду почти не вставать с кровати. Буду почти не выходить из дома. Буду почти вслух насмехаться над пирамидой Маслоу. Над тем, что человеку необходимо удовлетворять базовые потребности. Я буду снова как немой. Ты станешь рассказывать про свои дела, и про дела знакомых, которые почти общие, но как бы нет. Я буду внимательно слушать. Твои дела мне, в самом деле, всегда важны. А вот дела всяких Кость, Карин и, прости меня моя любовь, даже Саш… но если тебе это важно, я с удовольствием. И когда я не захочу отвечать твоему другу на сообщение, и он выскажет тебе: «Как же ты с ней, такой скучной и унылой, продружила столько лет?!», ты лишь хмыкнешь и ускоришь шаг. И впервые за столько месяцев пойдёшь до остановки одна. И вечером, когда на твой вопрос «в чём дело?», я отвечу что-то вроде «мне было неинтересно», ты откинешься на кресло, подумаешь о том, что ведь спрашивала меня, хочу ли я с ним пообщаться, но ничего не скажешь. А на моё тихое (даже напечатанные буквы имеют категорию громкости): «ты и сама заметила, наверное, что я в последнее время не блещу общительностью», лишь нежно улыбнёшься – настолько нежно, что за много километров от тебя, даже через экран у меня защемит сердце – и ответишь, что привыкла к этому. И твои буквы, выстучанные твоей рукой, заставят моё лицо улыбнуться. Ведь ты, наконец, поняла. Ведь я так долго этого добивалась. «Я знаю, что мне ты всегда рада».