Мотылек на снегу

Давно электронный голос вежливо поблагодарил её, и связь прервалась, а Флай так и продолжала сидеть на крылечке. Невидимый в темноте, оперативник наблюдал за ней из тени у дома. Он слышал её голос, и сообщение дошло куда раньше, чем могло бы – когда он вставит в комлинк вынутую батарею и включит его. Ему было поручено оберегать – это он и собирался делать. Так хорошо, как сможет. Пока не вернётся Дженаро... Но не показываться на глаза Флай Кел был намерен с не меньшим усердием. Потому что знал, что подумала Ильдико, увидев, как внук наматывает на разбитые кулаки ворот её подопечной. "Так будет лучше для всех..." Она и впрямь говорила в пустоту... Отвечали ей по-прежнему только ветер и далёкие раскаты грома, которые слышала пока только она. Рыжая поднялась, отряхнула штаны и зашагала к кару. Можно было разгрузить его утром, да и дождя он не боится, но завтра... Она не знает, что будет завтра. И пусть кресло будет у Ильдико уже сегодня... Флай открыла пятнистого "жучка" и начала потихоньку разгружать то, чем они с Келом набили машину на ярмарке. Когда ещё всё было так хорошо... А потом, на радость Джосу, который решил, что ночи не будет, и его скоро выпустят погулять, стала носить всё к крыльцу, сопровождаемая повизгиванием и ворчанием гуртаника. Не думать о случившемся было невозможно, но даже это нехитрое занятие немного отвлекало её. Если бы она могла устать так, чтобы прийти в комнату, упасть и отключиться от выбора, стоящего перед ней... Но она одарённая, твою гунганскую мать! Для отключки потребуется, наверное, целый транспортник, гружёный такими креслами... Кресло и цветок были внесены в дом, остальные сокровища нашли приют в хозяйственной постройке. О Келе Флай старалась не думать, хотя слишком чутко реагировала на каждый шорох, словно охотящийся фелинкс. Ну и хорошо. Ну и правильно. Всякая привязанность – боль... Она снова убедилась в этом. Боль даже оттого, что приносишь боль... И она не забудет этого урока. В каре по-прежнему лежали нетронутые деньги. Можно было развеять их с холма по ветру, можно было утопить в речке... Но рыжая никогда бы так не поступила с кредитами. Да и цена у них была – чудовищная. Флай собрала купюры и засунула в карман. Она или оставит их в комнате, если соберётся уйти, или ещё что-нибудь придумает. Кар включил габаритное освещение и фары, ненадолго завис над землёй и поплыл к ангару. Заснуть после этого ей все равно удалось далеко не сразу. Хотя она рада была бы отрешиться от всех переживаний и хоть ненадолго забыться сном, но даже сама атмосфера вокруг неё была непроницаемо-густой от напряжения. А каждый всполох на небе и раскаты грома обострённое сознание воспринимало как удар хлыстом. Она заснула лишь под наконец-то поливший дождь. Под его успокаивающую мерную дробь по листве, мечущейся в открытом настежь окне. Когда Флай проснулась, первым, что она почувствовала, был запах. Сладковато-холодный, лёгкий и чистый... У изголовья ее кровати лежал букетик степных цветов. Неяркие, серебристо-серые, с бледными лепестками, опушёнными снаружи и шелковисто-гладкими внутри, с венчиком зеленоватых тычинок и мохнатым стебельком, в каплях утренней росы – они казались невзрачными и блеклыми. Но запах... Она села в кровати, ещё не до конца проснувшись, несколько секунд смотрела на него, а потом взяла цветы и уткнулась в них лицом, вдыхая. Они пахли вольными порывистыми ветрами, высоким бесконечным небом, тёплыми летними сумерками... И холодком разлуки. И улыбка, уже проступающая на губах рыжей, растаяла – вчерашний день не был сном... И ярмарка, и бега, и её палево, и запись звонка. И с Келом... Всё это было... И этот букетик Кела, от которого стало немного светлее на душе, мог одинаково быть как прощением, так и прощанием. Поэтому, когда она сбежала вниз по лестнице и поздоровалась с Ильдико, первым делом узнала, позавтракал ли уже Кел. – Не заходил, – Ильдико поджала губы. – И хорошо, что не заходил. Уж я бы его угостила... Ты садись, завтракай, я уже тебе пирожков напекла. – Да его-то за что... – опустила глаза Флай, как провинившаяся школьница. Не заходил, значит... Хатт, не болтался же он всю ночь под грозой на улице? И откуда тогда цветы? – Это он хотел, чтобы я его мысли... прочла, чтобы доказать мне... что я ошибаюсь... – хмуро пояснила Флай. – А я не умею. И если даже умела бы... Но Кел ни при чём тут... Я его на это толкнула. Она утащила пирожок с блюда. – Меня ждут уже, наверное... Я с одним фермером договорилась насчёт изготовления мебели. Слетаю? – Ешь, успеешь ещё, – махнула на неё полотенцем Ильдико. – Не убежит твой фермер... Она выглянула в гостиную. – Сидит, не уходит... Прилетел чуть заря, зачем – не говорит, тебя просит. – Кто прилетел?! – не поняла Флай, быстро оглядываясь на гостиную. Первая безотчётная мысль была – босс! Но она тут же и отпала. Рыжая опустила руку с пирожком. Уже пришли?! – Да фермер, издалека – я его не знаю, – пояснила Ильдико. Флай откусила пирожок и стала очень тщательно пережёвывать. Аппетит уже как-то пропал, но она собиралась с мыслями. К ней? Чуть заря? Издалека? – Ладно, сейчас посмотрим, какой это фермер, – встала Флай из-за стола. – Спасибо, Ильдико, – улыбнулась она. А что? Она управляющая Вышенками – и все дела. Предложения – обсудим, вопросы – рассмотрим... В гостиную она входила с уверенным и независимым видом. В кресле у входа сидел незнакомый ей человек. При виде Флай он вскочил – и растерянно замер, словно не зная, что ему делать дальше. – Мэм... Простите, я не знаю, как к вам положено обращаться... – Положено? Кем положено? – сделала простовато-недоуменное лицо рыжая. – Если вы об имени, то Флай. Флай Кавальерри. И – здравствуйте, – напомнила она, мило улыбаясь, что совсем не мешало ей отслеживать ни изменения его состояния, ни его движения... И с чего это он такой растерянный? – Доброе утро, – спохватился визитёр. – Госпожа Кавальерри, вчера я видел, что вы сделали для бегунца... Пожалуйста, помогите мне! Изображать растерянность особенно стараться ей не пришлось. Вот как оно... И совсем вразрез с легендой Кела... – Я сделала? Боюсь, я не совсем понимаю, о чем вы... – извиняющимся тоном произнесла она. Человек волновался. Но причин для волнения может быть много. Она вот тоже волновалась, когда шла на дело... – Ну, вы помолились, – фермер с надеждой смотрел на неё. – Я совсем ничего в этом не понимаю, но я видел, как вы молились, а потом Янтарь встал. Понимаете, у меня Черничка... Ветеринар говорит – резать, не мучить. А я малыша обещал внучке... Мэм, пожалуйста! Флай, пока он говорил, смотрела на мужчину всё с тем же недоумением. И под это выражение лица так и напрашивалась глухая несознанка, типа вы меня с кем-то сильно путаете, я – не я, знать ничего не знаю... В пользу этого говорило всё – и легенда Кела о жрице, и то, что мужчина неизвестен Ильдико, и ощущение, что это ловушка... А против – только шанс, что всё же речь о жизни и смерти. Если это фермер, который её видел... То глупо отпираться – на ней даже те же штаны, что и вчера... Если это охотники, то... То её всё равно достанут. Надо было улетать сразу и молча, как ей подсказывал весь ее опыт. Или Сила. – Да я-то чем могу помочь? Помолиться? Всё настолько плохо, что вы верите, что чудо произойдёт ещё раз? Неслышно подошла Ильдико, встала сзади, вытирая руки полотенцем. – А что такое с ней, что ветеринар лечить не берётся? – спросила экономка. – Инфекция, – глухо ответил фермер. – Пока разобрались, стало поздно... Врач говорит, организм так ослаб, что не выдержит лечения. Ей так и так умирать... Умирать... Слово резануло, наполняя сознание холодом смертной тоски, запахом тленья и ощущением протеста... – Куда лететь, мистер... Не знаю, как вас величать... Ома-Ома могуществен и... добр. Я надеюсь... – решилась рыжая. Фермер просиял, словно ему уже гарантировали выздоровление его любимицы. – Ты понимаешь, чем это грозит девочке? – тихо спросила Ильдико. – Я никому не скажу ничего, могилой матери клянусь! – выдохнул нежданный проситель. – И никто не скажет... Потому что беда не выбирает. Флай подумала, что клятва была очень сильная... Но если бы она не знала, что бывают обстоятельства, когда даже такие клятвы теряют силу... – Я оттуда за мебелью, – повернулась она к Ильдико, благодарно посмотрела на неё и перевела взгляд на фермера. – Нам далеко лететь? – Я отвезу вас, – заверил фермер. – Куда скажете. Моя ферма в излучине Маныча, это часа два отсюда... Ферма Дикополье, я Берток, Берток Гюри. – Далеко... – кивнула Ильдико. – Нечасто к нам заезжают из ваших мест. На Богатник приезжал на бега? – За бегунцом приезжал, – отозвался Берток. – Хотел подобрать похожую на Черничку... Не нашёл. – Нет, спасибо большое господин Берток, но я не стану вас затруднять, – застёгивая на ходу куртку, мягко отклонила его предложение Флай. – Тем более, что оттуда я не с пустыми руками полечу. Минуту подождите, я свой кар из ангара выгоню... У двери она неожиданно обернулась. – Хатт, я не успела с утра сегодня Огонька и Снежинку угостить... Ильдико, дадите им сахарку, ладно? И рыжая стремительно скрылась в дверях. Когда она вывела машину, фермер уже сидел в своём грузовичке. Он тут же поднялся выше и повернул на север, показывая Флай направление. Флай взлетела на своём пёстром "жучке" и на несколько секунд зависла над поместьем, глядя вниз. Странное щемящее ощущение... Совсем недавно она жалела, что не оставила его ещё вчера, а вот сейчас ей дико хотелось вернуться на эти холмы с их горьковато-медовым ароматом цветущих трав, на речку, шумно набегающую на прибрежные камешки, к саду с малюсенькими яблочками цвета и вкуса "вырви глаз"... Под холмами, на равнине, медленно и лениво растекалось буроватой кляксой стадо телят... Пристроившись в хвосте у Бертока, Флай следовала за ним, но не так близко, чтобы наступать тому на пятки. Перед ней маячил грузовичок, а трасса, чем дальше на север они уходили, тем становилась менее оживлённой. Скоро стали встречаться только редкие грузовые транспорты. Даже небо показалось Флай каким-то выцветшим и низким, а вот деревья своими остроконечными вершинами тянулись ввысь. Впрочем, деревья – это было мягко сказано... Тёмные хвойные леса, перемежающиеся одинокими полями и поместьями, были под стать суровому небу. Или рыжей, привыкшей к весёлой зелёной листве, только казалось. Грузовичок пошёл на снижение – впереди показалась излучина реки, заливные луга, отвоёванные водой у леса, строения фермы... На пятачке пластобетона, выделенном под стоянку, Берток пристроился с краю, оставив место для Флай, и тут же выскочил из машины, показывая ей, куда садиться. Флай аккуратно посадила своего пятнистого рядом с грузовичком хозяина и выбралась из кара, потянув носом. Воздух был чист, напоен хвоей, ну, может, несколько более прохладен и сыроват, чем в Вышенках, но и только. К фермеру уже подбежал мальчишка, он что-то возбуждённо говорил, жестикулируя и показывая в сторону крытого навеса. Под ним лежала бурая груда. – Марш в дом! – велел фермер мальчишке. – И чтоб носу никто оттуда не казал! Нельзя мешать... Флай взглянула туда, куда указывал мальчишка, и тут же сорвалась с места. Только бы не опоздать! Тлетворно-сладкий, до тошноты, клейкий и густой, что даже вдохнуть было невозможно – это был ненавистный ей запах смерти, холодного пота, агонии, гноя, последних мук и уже безразличия ко всему живому... Но пока не к тому, что жило под прилльим сердцем... Жило, протестуя против несправедливости смерти, которая хотела забрать и ещё не начавшуюся жизнь. Жизнь, в которой целые луга зелёной росистой травы, долгие солнечные дни, полные резвой радости, силы, сладкая морковка из рук маленьких хозяев, лунные выпасы, тёплая вода реки, которая приятно освежает разгорячённую и покусанную спину и бока... – Я с тобой, держись, – шепнула, падая на колени, Флай тому, что ещё оставалось Черничкой, так любимой своими хозяевами. Она ещё вспомнила встревоженное личико мальчишки и тотчас забыла обо всём, отдаваясь самому главному сражению на свете – Жизни против Смерти. Через её раскинутые руки, обнимающие умирающую беременную самочку, даже через её тело, которым она прижалась к Черничке, даже через рыжие волосы, которые падали на тусклую шерсть больного прилла, текли Жизнь и Сила. Она видела в серебристой пелене, как светятся её ладони тёплым, золотисто-розовым, как сбегает это сияние с её пальцев тёплыми-тёплыми сгустками, проникая внутрь беспомощного тела, подготовленного для страшной жертвы Смерти. Она видела, как они вспыхивают в его глубине, протягивая свои лучики во тьму, внедряясь всё глубже и глубже. И там, куда они проникали, они очищали плоть и кровь, убивая скверну болезни и заставляя светиться этот маленький кусочек жизнью. Мерцали в Силе не только ладони Флай, она вся излучала сияние, словно она сама и была Жизнь, вставшая против свой слепой противницы... Свечение всё больше пронизывало тело Чернички, притягивалось лучиками друг к другу, словно тянулись и сплетались руки, творя и создавая нерушимый оплот жизни. Их становилось всё больше и больше – очищенных от болезни сегментов с золотисто-розовыми сполохами, они множились и множились, сливаясь и отвоёвывая у Смерти один плацдарм за другим. И в них вливались новые заряды силы и энергии. И новую, маленькую ушастую жизнь в Черничке тоже бережно окружало тёплое сияние, словно нежные ладони, защищающие маленький огонёк... Флай не знала, сколько времени она так лежала. Она была вне времени, она была вне пространств, планет и Вселенной. Она была – Жизнь... Очнулась Флай не скоро. Когда она открыла глаза, то увидела полумрак, едва рассеиваемый светильником в углу. На светильник было брошено полотенце. Под ней явно была не земля и уж точно не умирающая самочка прилла – наспех расстеленная кровать. Пахло мёдом и яблоками, и ни следа запаха смерти. Флай несколько секунд смотрела на светильник, пытаясь вспомнить, где она. Нет, это не было похоже на комнату, где над ней, не спящей от своих детских страхов, сидела Зима... Она же выросла... Она... Хатт! Флай подскочила на кровати и тут же схватилась за голову. Мир покачнулся и противно закружился вокруг своей оси. А его осью была она – Флай. И тело казалось совсем чужим... и непривычно слабым. Оно не хотело слушаться, оно тянуло её назад, на подушку, каждой своей смертельно уставшей клеточкой. Флай осторожно, как будто она фарфоровая статуэтка, опустилась обратно. Мир потихоньку успокоился и остановился. Зато в голове застучало, словно кто-то бил в набат, и зазудела гигантская стая насекомых. А хуже всего было то, что ей мучительно хотелось пить, а подняться она не могла. В памяти вставал запотевший холодный кувшин, доверху полный кисленького напитка и льда... Эх, Дженаро... Твоего бы коктейля и... снега на лоб... – Пить, – незнакомым хриплым голосом позвала она, облизав пересохшие губы. Ощущение было такое, что язык коснулся наждака. Дверь чуть слышно скрипнула, открываясь. Флай услышала порывистый вздох, быстрые шаги. Потом её приподняли – бережно, ласково поддерживая за плечи, поднесли к губам кружку. В ней оказался прохладный травяной чай. – Пейте, мисс... – шепнул кто-то над ухом. Голос был незнакомым. Флай жадно припала к кружке, сначала почти залпом пытаясь её выпить, потом уже глотая и ощущая тепловатый, с кислинкой, привкус трав. Закончив её в два глотка и лишь слегка утолив жажду, рыжая попробовала увидеть того, кто дал ей напиться. – Спасибо за чай... – выдохнула она. Пустыня отступила. Чай бодрил. И как-то почти сразу. Но тут же встали другие вопросы. – Почему я в постели? Кто вы? И что с Черничкой? – не стала разводить особых церемоний рыжая. Правда, голос у неё был слабоват, и не производил эффекта нужной твёрдости, но это Флай могла пережить. А вот сушняк... – И если можно... чаю ещё, пожалуйста... – Берток, принеси морса! – теперь было слышно, что это женщина. – Лежите, лежите, мисс, врач сказал, вам нельзя вставать, и даже везти нельзя...