***
В этом прибрежном посёлке было слишком уж тихо и это не могло не насторожить Шинске. Он пришёл за пару часов после рассвета и сразу же удивился тому, что его не встречает орда голодных дохляков: а они не могли быть не голодны, ведь все выжившие давным-давно покинули эти места и поживиться мертвякам было явно нечем. Возможно конечно, они отправились вслед за выжившими, но это было практически невозможно, ведь они не имели привычки покидать те места, в которых однажды появились. Это было довольно полезным явлением, которое никак нельзя было объяснить. Наверное, стоило бы порадоваться своей удаче и, возможно, даже подзадержаться в этих местах, чтобы зализать раны и обновить некоторые вещи, да запастись необходимыми припасами. Но предчувствие жёсткой подставы и надвигающегося пиздеца никак не оставляло его, а своим инстинктам Такасуги слишком доверял, они редко его обманывали. А особенно всё усугубилось после обнаружения гор совсем свежих трупов, если это так можно было назвать. Одна из таких «ритуальных куч» возвышалась в середине дороги, что очень заинтересовало и пробудило давно угасший огонёк любопытства внутри Шинске. Такасуги внимательно оглядывал каждое новое скопление трупов на своём пути и пришёл к выводу о том, что группа выживших орудующих здесь, была из числа «чистильщиков». Они были людьми того сорта, которые вызывали раздражение у Шинске: эти группы были похожи на стервятников, которые являлись в опустевшие города и наслаждались резнёй дохляков. Может, это и было хорошо, но после этих ребят от города мало что оставалось, так что они не особенно отличались от тех, кого убивали. Такасуги вообще ненавидел сталкиваться с другими выжившими, особенно если их число превышало отметку «два», особенно если это были чистильщики. Шинске давным-давно отказался от путешествий в группах, потому что это приносило лишь геморрой и лишние ранения. А путешествия с зачищающими отрядами ещё и могли наградить сдвигом на убийствах. Но эта группа явно была хороша, этого нельзя было не признать. Такасуги хмыкнул и поднялся с колен, отряхивая брюки от слоя пепла. Работа была выполнена чисто, да настолько, что даже город не пострадал. Может, не все эти ребята рехнулись окончательно. Может. В ту ночь он выбрал для ночлега неприметный подвал в домике, рядом с главной дорогой, и твёрдо решил, что лишние встречи ему ни к чему. Однако, утром Шинске пришлось признать, что всё в этом мире смеётся над его планами и что эти выжившие не «хороши», а самые настоящие придурки, которым задница не дорога. Проснулся парень от шума многочисленных взрывов, прокатившихся по всей округе, и удушливой вони горелой плоти. Первое, что сделал Такасуги — выхватил катану из ножен, ожидая нападения, но его не последовало. Быстро сориентировавшись и собрав свои вещи, Шинске ринулся на улицу, разузнать, что там и кто творит. И увиденное заставил его подумать о том, что он, возможно, первый и последний разумный человек на этой планете. Вчерашние тихие улицы полыхали огнем и были переполнены ходячими трупами, которые не совсем понимали, то ли им стоит гореть и падать замертво, то ли не обращать внимания и продолжать искать виновников торжества. Такасуги решил, что ему стоит поискать идиотов и самолично отправить их на тот свет, раз так не терпится. Он никогда не любил бегать и скрываться, но в этом мире иначе невозможно было выжить; если ты не умеешь быть скрытен, то лучше просто умри. В какой-то момент, даже самые гордые воины примирились с таким положением дел и научились вести себя так, чтобы не привлекать излишнего внимания. Разумеется, находились и исключения. Очень редкие, которым почему-то чертовски везло и они выживали даже в самой говёной ситуации. Пока главные улицы полыхали постепенно затухающим пламенем, Шинске бесшумно бродил по сети узких проулков, пытаясь найти свою утреннюю головную боль, причинившую массу неудобств и явно нуждающуюся в хорошем и сильном поджопнике. В одном из проулков Шинске обнаружил разбитую банку, с вытекающей из неё чёрной, отвратительно пахнущей жидкостью. Это вызвало сначала ухмылку, а потом и вовсе истеричный хохот, буквально до слёз: ублюдки хоть и были полными идиотами, но ловушки ставили потрясающе грамотно и умно. Шинске прислонился к влажной стене, прячась в тени нависшего над ним здания. Если его подсчёты были верны, то один из группы явится прямиком в этот проулок, для зачистки. Пламя на дороге уже угасло почти до конца и мертвяки, прежде отвлечённые запахом гари, начинали приходить в себя и заинтересованно поворачивались в сторону проулка, где прятался Такасуги, но пока ничего не предпринимали. Шинске постепенно начинал терять терпение: сказывалось недоедание и слишком долгое ожидание неизвестно ничего. А с чего он вообще взял, что компания идиотов не отчалила из города, предоставив всё огню, а точно явится сюда, чтобы зачистить весь город? Шинске не знал, но почему-то был твёрдо уверен: они придут. Спустя какое-то время, в проулке, на соседней стороне дороги, послышался приглушённый звук звенящей стали и замелькали неясные тени. Такасуги в этот момент надкусывал батончик и подавился: настолько неожиданно всё случилось. Это вполне могли быть мертвецы, клюнувшие на наживку с приманочной банкой, но он не спешил делать выводы, а спокойно продолжал ждать, не сводя внимательного взгляда с проулка. Внезапно, прозвучало короткое, раздражённое рычание, только Такасуги собрался выйти из укрытия, как из тёмного закоулка вылетело тело мертвеца, которое явно отпихнули, Шинске склонил голову и прищурился, но за этим ничего не последовало и шум затих, будто его и не было. Терпение Шинске окончательно иссякло и он решительным шагом направился к противоположной части дороги, но стоило ему ступить на тротуар, как сбоку на него навалилась огромная туша, источавшая особенно сильный запах прогнившей плоти. Шинске зарычал от неожиданности, слегка испугавшись, и рука его неловко скользнула по рукояти катаны. Стоило лишь почувствовать её тяжесть в ладони, как страхи испарились и Шинске атаковал. Только сталь вонзилась в мертвую плоть, как сзади набросился ещё один мертвец. Шинске попытался отцепить зубы от своей шеи, упираясь в живот нависшего спереди жирдяя, но было слишком поздно, его сопротивление уже подавили. Последнее, что увидел Шинске перед тем, как его повалили на землю — безразличное лицо человека, вынырнувшего из того самого проулка. Первое, что почувствовал Шинске очнувшись, был запах разлагающейся плоти, бивший прямо в нос. Такасуги распахнул глаза и резко сел, голова отозвалась болью и он поморщился. — Наконец-то, — недовольно пробубнил незнакомый голос, — я уж думал, что до Рождества тут просижу с вами двумя. Шинске окинул беглым взглядом крохотную комнату — видимо, склад продовольственного магазина — и остановился на сидящем в углу незнакомце. Тот был плотно укутан в дорожный плащ, из которого нелепо торчала белобрысая голова. Шинске не стал задерживать взгляд и тут же начал искать загадочного «второго», а нашёлся он довольно быстро, прям под боком. Тот самый жиртрест, набросившийся на него из-за угла. Лицо парня резко перекосило. — Ты уложил меня рядом с разлагающимся трупом, — холодно произнёс Шинске, уставившись на белобрысого шутника. — Ага, точно, — легко согласился тот, выглядя слегка разочарованно. — Не лень было тащить? Незнакомец на секунду задумался и неопределённо повел плечами. — Немного. Но я подумал, что будет прикольно, если ты проснёшься, увидишь его рядом и закричишь, как в фильме ужасов. Смешно же? — Обхохочешься, — процедил Такасуги, испепеляя взглядом шутника. — Поменьше кабельное смотри. Таких идиотов он ещё не встречал.***
Сосуществовать рядом с Гинтоки дольше десяти минут, и при этом не пожелать познакомить его рожу со своим коленом, было сложно. Даже не так. Это было за гранью реального. Шинске в этом человеке раздражало всё: от манер свиньи, до слишком громкого сопения во сне, от которого начинала развиваться чрезмерная раздражительность и даже бессонница. Если бы Такасуги попросили перечислить минусы Сакаты, то он уснул бы где-то после часов трёх непрерывного перечисления; если бы спросили про плюсы, то просто не нашёлся бы с ответом. Гинтоки путешествовал в одиночестве и говорил о том, что никогда не состоял в группе (во что Шинске, конечно же, не верил, но не допытывался, ибо особо не интересовался). Любовь к одиночеству была первым и последним пунктом их схожести. В остальном же, они не могли прийти к соглашению ни в чём, постоянно споря и переругиваясь. Никто из них не предлагал объединиться, просто по умолчанию пошли вместе, будто всегда так и было. Шинске особо не задумывался над сложными вопросами, типа «почему, зачем и какого хрена», это просто было удобно. Саката напрягал его, бесил и непрерывно нервировал, даже когда молча шёл рядом, но Такасуги впервые почувствовал себя уютно в компании с кем-то. С Гинтоки было удобно во всех отношениях, даже если Шинске и ненавидел это грёбаное, смешное удобство. Хотя Сакате и было двадцать шесть, но впечатление у Шинске сложилось такое, что тот остановился в развитии где-то лет в пятнадцать, если не меньше. Такасуги был младше на шесть лет (над чем Гинтоки не переставал потешаться даже тогда, когда новые шутки иссякли — в расход шли уже использованные), но он был старше во всех остальных отношениях. Кроме ещё и роста. Ребячество Гинтоки хоть и бесило до скрежета зубов, но почему-то никак не отталкивало: Гинтоки был одним из самых сильных людей, что прежде ему доводилось встречать, а в нужные моменты он ещё и снисходил до того, чтобы вести себя на свой возраст. Пожалуй, это можно было отнести к плюсам, но с большой такой натяжкой и сотней оговорок. На второй неделе совместного путешествия, Такасуги не выдержал и решил высказать всё, что думал о своём бесполезном спутнике. — Заебал, — коротко выплюнул он, целый час наблюдая за ковыряющим в носу Гинтоки. Тот делал это с таким видом, будто обдумывал проблему вселенского масштаба, не меньше. Гинтоки вынул палец из ноздри, при этом всё ещё выглядя как человек, которого отвлекли от очень важного дела, скользнул ленивым взглядом по взбешённому Такасуги и, не увидев ничего интересного, снова вернулся к прерванному занятию. — Ты меня заебал, — вновь процедил Такасуги, подумав о том, что его может не услышали или не так поняли. — Я слышал тебя и в первый раз, проблем со слухом нет, — протянул Саката настолько безразлично-скучающим тоном, что Такасуги даже оскорбился, задохнувшись от бессильной злобы и потеряв весь запал. — Мои какие действия по этому поводу? В тот момент Шинске впервые не нашёл, что ответить. Действительно, а чего он вообще ожидал?***
Спустя полтора месяца, которые больше походили на целый год, Такасуги примирился с тем фактом, что Саката был полным дебилом. Шинске подозревал, что на самом деле он был не человеком даже, а иной формой жизни — эволюционировавшая инфузория — потому что весь Гинтоки был за гранью понимания. Самым печальным было не то, что Шинске успел примириться с эти вагоном тупости, а то, что Саката гордо и без стеснения демонстрировал бесконечный список своих минусов. «Ёбнутый, » — думал Шинске, но даже это в скором времени перестало звучать как оскорбление. Саката был согласен с такой оценкой своей личности и даже добавлял некоторые пункты самостоятельно, это смешило. Сначала Шинске решил, что убьёт Гинтоки сразу же, как тот покажет свою слабость и откроет спину на поле боя. Он старался не придавать значения нелепому поведению или выходкам Сакаты, уверяя себя в том, что скоро избавится от него. Он предпочитал заниматься своими собственными мыслями, пытаясь понять с какой целью и куда направляется. На четвёртой неделе, Саката невзначай поинтересовался тем, куда вообще идёт Шинске. Бросив в ответ короткое: «Не твоё дело, завались и шагай молча», Шинске всё же задумался. Где-то глубоко внутри Шинске понимал, что последние пару месяцев он просто шёл и выживал, не ставя перед собой конкретной цели. Эта мысль казалась настолько отвратительной, что он не прекращал хмуриться ещё дня три, пережёвывая эту мысль, накручивая и изводя себя, попутно пытаясь найти хоть какой-нибудь выход. Понимание того, что личность его отправилась на помойку — стоило ему остаться без цели — отравляла изнутри. Он просто задыхался от мыслей о том, что мог кончить бесполезным куском дерьма, которое сожрут уже завтра. На утро четвёртого дня, Гинтоки внезапно психанул, нелепо взмахнул руками и процедил прямо в лицо: — Если ты не знаешь куда идёшь, то пойдём со мной в Эдо. Только убери это долбанутое выражение со своей рожи, ты мне всю ауру загадил. — Без тебя разберусь как-нибудь, кучерявый мудила, — хмыкнул Шинске, но выражение лица у него изменилось. Пусть и с подачи этого идиота, но цель появилась и Шинске радовался тому, что теперь он сможет твёрдо идти, а не брести. Гинтоки было не обязательно знать о том, что Такасуги был ему благодарен. Совсем немного. В один из вечеров, Такасуги краем глаза наблюдал за перевязывающим свои раны Гинтоки. Это вошло у него в привычку: изучать Сакату и разглядывать его, пока он чем-то занят и не видит. Это было неким идиотским ритуалом, от которого невозможно было избавиться. Зрение Такасуги было острым настолько, что он мог разглядеть каждый шрам на бледной коже — зачем-то их запоминал и подсчитывал, гадая о том, откуда взялся каждый из них — а ещё ужасно злился на желание прикоснуться хоть к одной отметине. — Почему мы идём в Эдо? — Такасуги долго и упорно пережёвывал эту мысль, не решаясь спросить вслух. Гинтоки на мгновение замер, Шинске показалось, что он нахмурился, но это было столь мимолётно, что могло и привидеться. — Не задавай глупых вопросов, Такасуги-кун. — Не зови меня так, — на автомате огрызнулся он, но Гинтоки привычно его проигнорировал и продолжил. — Потому что сейчас я как Гендальф, который устал от общества полуросликов и хочет в страну светлых эльфов. Такасуги закатил глаза: ничего умного не следовало ожидать. — Умри.***
В один из дней им посчастливилось найти заброшенный коттедж, спрятавшийся в густом подлеске. Рядом с домом нашёлся вполне себе пригодный для пользования колодец и большего счастья Шинске представить себе не мог: наконец-то он смоет с себя трёхдневную грязь и сделает это не в реке, а в подогретой воде. Гинтоки сразу оккупировал диван и попросил разбудить его, когда в дверь позвонят и сообщат, что он участвовал в программе «Розыгрыш». Шинске в ответ на это пробубнил что-то похожее на проклятье, призывая ударить молнию прямиком в кучерявую голову. Когда он вернулся в гостиную уже вымытым, Гинтоки дрых, громко сопя. Такасуги неслышно подошёл к нему, собираясь разбудить пинком под зад и отправить мыться, но остановился. Он редко позволял себе разглядывать Сакату с такого близкого расстояния, но не мог упустить такого момента. Лицо кучерявого было очень хмурым, меж бровей образовалась складка, а губы едва заметно шевелились. Такасуги наклонился и подался вперёд, прислушиваясь к сонному бормотанию. -…в Эдо. Я ведь сдохну здесь. Не уходи, пожалуйста, я правда загнусь здесь, если ты не… Такасуги наклонился слишком близко, прислоняясь ухом к чужим губам, пытаясь разобрать бессвязный бред, и случайно задел спящего. Тот моментально проснулся и неосознанно вцепился пальцами в плечо Шинске, до боли сжимая его. Такасуги зашипел и отпрянул. — Ты совсем рехнулся? Шинске потёр пострадавшее плечо, гневно смотря в ошалевшие глаза Гинтоки. — Ты меня целовал что ли? Этот вопрос прозвучал слишком наигранно. Гинтоки всё понял, но не стал ничего говорить о произошедшем и свёл всё в шутку. Шинске тоже кое-что понял: он очень хочет узнать этого человека. — Это было бы отвратительно, — скривившись, произнёс Такасуги, — прежде чем я тебя поцелую, искупаю в серной кислоте и высушу огнемётом.***
— Почему Эдо? — вновь спросил Шинске, подловив один из моментов, когда Саката был довольно серьёзен и был не в настроении придуриваться. Гинтоки устало вздохнул, растрепав волосы на затылке и скосив недовольный взгляд на Шинске. — Ты ведь не отвалишь, пока я тебе на скажу? — Ага, точно, — не без удовольствия протянул Шинске. Он порядком подзаебался допытываться на эту тему, но вызнать правду уже было делом принципа. — Там живёт парочка моих хороших знакомых, они могут укрыть наши задницы в безопасном месте. — Почему раньше с ними не связался, а бродил хер знает где? — Потому что раньше тебя не было, тупой коротышка. Хоть ответ и был выдан с шутливой интонацией, но он сильно задел Шинске. Гинтоки собирался бросить привычный образ жизни — призрак в мёртвых городах — и отправиться вместе с ним к другим выжившим? Этот простой факт открывшийся Такасуги, полностью перевернул всё его представление о Сакате. — Понятно, — коротко бросил он, совершенно не желая углубляться в эту тему и выспрашивать о мотивах Сакаты. — Да чё тебе там понятно, полурослик? Ничего ты не понял. Шинске спорить не стал: наверное, действительно не понял. Но на всякий случай пнул Сакату.***
В каком-то смысле с Гинтоки было легко. Он был потрясающим воином, которому было не страшно доверить спину. Такасуги никому и никогда не доверял, особенно если речь заходила про жизнь, но Гинтоки как-то легко вписывался в сумасшедший ритм боя Такасуги, потому что его ритм был ещё более безумным. Иногда они даже разговаривали спокойно, когда Шинске — внутри вопя от злобы — научился игнорировать шуточные провокации и издевки в свой адрес. Поначалу они дрались почти каждый день (иногда по несколько раз, в перерывах между сражениями с тварями, а порой и во время). Такасуги с недовольством отмечал, что во многих вопросах Гинтоки демонстрировал совсем не скудный ум и говорил интересные вещи, которые заставляли Шинске довольно долго размышлять. В одной из бесед, Саката небрежно махнул рукой в сторону маленького окошка и произнёс странную речь. — Всё это — лишь декорации, Шинске. Они не имеют особого значения, ведь могли быть не мертвяки, а инопланетяне, к примеру. Всё служит для того, чтобы мы раскрылись и просто стали самими собой. — А умершие, — невпопад откликнулся Шинске, как завороженный наблюдая за перебинтованными руками Сакаты. — А мёртвые должны быть мертвы, — просто ответил он. В тот вечер Шинске не выдержал и впервые поцеловал Гинтоки. Это выглядело нелепо и слишком по-детски: Шинске резко прижал Гинтоки к стене и ткнулся в его губы своими губами. Гинтоки был совсем не против такого развития событий и крепко сжал в объятиях Такасуги, донельзя довольно улыбаясь.***
— Мы в полной заднице, — простонал Такасуги, прижимаясь к холодной стене и пытаясь отдышаться. — Нас задерут в этом ссаном переулке, как бродячих котов. — Ты сказал что-то про задницу, — Саката, подпиравший соседнюю стену, заинтересованно оскалился. — Ты слышишь только то, что тебя интересует, — огрызнулся Шинске. — Я сказал, что из-за твоей тупой идеи мы сдохнем прямо здесь. Но Гинтоки уже перестал слушать, где-то после слова «я», как обычно. Такасуги лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации, ведь не мог же этот день закончиться так. Тот день начался с уверений Сакаты в том, что они уже почти в Эдо, если одна идея не прогорит. Шинске сверился с картой и глянул на кучерявого как на больного: до Эдо им ещё топать и топать. Но энтузиазм Сакаты было не остановить. Он помнил, что в этом городе есть что-то вроде радио-рубки, с помощью которой они могли связаться с другими городами, если поймать нужную волну. Такасуги не оценил этот план с самого начала, предчувствуя грядущий пиздец. Они долго и упорно грызлись с Сакатой, выясняя кто же из них прав. Честная победа Шинске в «камень-ножницы-бумага» сделала из Гинтоки ещё более упорную занозу в жопе. Они продолжали грызню даже тогда, когда убивали грёбаных мертвяков на пути к той самой рубке. Шинске сдался где-то на середине пути, признав, что они так или иначе пойдут туда, куда захочет Гинтоки. Когда они наткнулись на здоровенную группу гнили и еле от неё отбились, Шинске бросил своё первое «я же тебе, блять, говорил!». Гинтоки тогда лишь глаза закатил. На пятнадцатом «я же тебе, блять, говорил», когда они убегали от очередной гниющей толпы фанатов, у Гинтоки случилась мини-истерика. — Если ты ещё раз скажешь, что говорил мне, блять, то я клянусь, что проломлю твою мелкую голову и выброшу в толпу этих ублюдков, нудный коротышка. На юбилейном тридцатом «я же тебе, блять, говорил» Гинтоки попытался столкнуть Такасуги с крыши того здания, на котором они прятались. Завязалась короткая потасовка, из которой победителем вышел Шинске, и выплюнув презрительное «я же тебе, блять, говорил», окончательно добил проигравшего. Вообще-то, Шинске и правда говорил. Чётко, по-делу и крайне аргументированно, приводя множество причин, из-за которых им следует быстрее покинуть этот город. А Гинтоки сначала вежливо слушал, смотря своим безразличным взглядом, а затем вовсе наплевал, занявшись ковырянием в ухе. — Ты меня не слушаешь, — Шинске взбесился, пиная Гинтоки в коленную чашечку. — Да что ты раскудахтался, я понять не могу. Слышно сплошное «гья-гья-гья» и ничего отдалённо напоминающего человеческую речь. Пять минут драгоценного времени ушло на вбивание хороших манер в пустую голову. Вообще, Шинске с самого начала бесило собственное поведение. Он взъелся на Гинтоки не ясно за что, это раздражало больше всего. Мысль о том, что произойдёт что-то плохое преследовала уже неделю, даже во снах. Он просыпался от жуткой боли в левом глазу, а сонный Гинтоки под боком притягивал к себе поближе и нежно целовал в висок. Глаз болеть переставал, но поганое чувство на душе не оставляло. Когда они находились в пяти минутах от нужного здания, Такасуги остановился и схватил Сакату за руку. Рука Шинске была мокрой от крови и, кажется, пота. Липкого такого, мерзкого. — Я прошу тебя, Гинтоки, пожалуйста, давай не пойдём. Умоляю. В голосе прозвучали панические нотки, отчего Шинске скривился, злясь на самого себя за проявленное малодушие. Саката развернулся к нему лицом и внимательно оглядел, сжимая руку и переплетая их пальцы. — Всё нормально, Шинске. Если что-то пойдёт не так, то я рядом. Такасуги отстранился и сдержанно кивнул, выдергивая свою руку из чужой хватки. Хотелось заорать на придурка, расквасить ему нос и вдолбить в его голову, что он нихуя сейчас не понял. Совсем-совсем. Что Шинске не боится, а просто знает, что смерть дышит ему в затылок и уже крепко ухватила за жопу. Что это вина Сакаты то, что он сдохнет здесь смертью собаки. А Гинтоки бы не понял. В коридорах здания было слишком пусто и мрачно, протухшей гнилью воняло так, будто они шли внутри одного из дохляков, а не здания. Два фонарика мало спасали положение. — Да хули тут так темно, — сквозь зубы пробубнил Саката. — Я могу увидеть лишь подозрительного коротышку рядом и чьи-то мозги на кафеле. Свет фонаря Гинтоки пару раз уныло моргнул и погас. — Заебись теперь, — коротко прокомментировал произошедшее Саката, постучав пальцем по пластику. — А я ведь говорил, — замогильным голосом протянул Шинске, уже из вредности. — Да завались ты уже, без тебя тошно. Всё шло не так. Если точнее, то — всё шло по пизде ровно с тех пор, как начался этот день. И Такасуги совсем не удивился тому, что в одном из коридоров они наткнулись на толпу донельзя голодных и злых мертвецов, тут же набросившихся на них. Гинтоки сражался так безумно и ожесточённо, выплёскивая весь негатив этого дня, что особо не придавал значения одному простому факту: стена гниющей плоти не становилась тоньше, сколько её не руби. Они не успевали сразить одно зловонное тело, как на его место приходили ещё два или три. А вот Шинске всё это прекрасно видел, но ничего не говорил, потому что смысла не было. Свет из окон помогал увидеть силуэты, какие-то разрозненные кусочки, но почему-то в памяти Такасуги чётко отпечатался момент панического страха на лице Гинтоки, когда Шинске был погребён под волной нападающих, нелепо поскользнувшись в луже крови. Примерно так всё и должно было кончиться, хотя бы потому что он, блять, говорил. После этого он мало что запомнил: дальнейшие события были какими-то абстрактно-размытыми, будто их и не было вовсе. Он погребён под тонной гнили, где-то на фоне слышится крик Гинтоки, кажется, он выкрикивает его имя. В руку вгрызаются чужие зубы и вырывают здоровенный такой кусок мяса. Наверное, Шинске впервые в своей жизни кричал так громко и пронзительно. Над лицом нависает гнилое нечто, покрытое слоем грязи, гноя и хрен знает чего ещё, Шинске очень страшно, потому что его глаза касается что-то отвратительно склизкое. Такасуги просто пиздецки страшно и он, кажется, плачет, потому что не может уже сопротивляться. А где-то далеко всё ещё слышится громкий крик Гинтоки. Шинске плачет, потому что умирать одному очень страшно. Вся эта ситуация такая простая и одновременно до ужаса смешная, что Шинске смеётся и плачет одновременно, когда его глаз с мерзким хлюпающим звуком вырывают из глазницы. Это действительно смешно, ведь он говорил.***
— Знаешь, звук был такой, — Гинтоки на секунду задумался, пощёлкав пальцами, в попытке подобрать достойное сравнение, — будто со дна стакана через трубочку высасывали пенку от молочного коктейля. Шинске проигнорировал этот выпад в свою сторону, лишь недовольно скривив лицо. Проблема Сакаты была в том, что он умело блистал остроумием заядлого комедианта лишь тогда, когда дело касалось высмеивания чужих проблем. Ему было совершенно плевать на то, что он не мог слышать звука, с которым вырывали глаз Шинске, хотя бы потому что в этот момент шум стоял невообразимый. — А ты вопил как девочка. Шинске, Шинске, — передразнил Такасуги, визгливым тоном. Кучерявый шутку оценил и довольно оскалился. — О, Шинске, тебе случайно обнаруженное чувство юмора теперь глаз подменяет? Гинтоки явно не видел проблемы в высмеивании маленькой неудачи Такасуги. — У меня появилась классная идея, — Шинске в ответ на это гневно засопел, хватило с него на сегодня идей под авторством этого идиота. — Да погоди, ты ещё не дослушал, а уже глаза закатываешь. А, прости, глаз. Так вот, давай мы тебе протез вставим, а? Будешь как Раджетти, а протез твой будет моим песо. — А ты кем тогда будешь? — Барбоссой, естественно. Из меня бы вышел отличный капитан. — Из тебя вышел бы самый хуёвый капитан из всех, что можно представить. Будешь обезьяной, вы с ней прям одно лицо. Настраивать приёмник было сложно, о чём свидетельствовал мигом угасший приподнятый дух Гинтоки, стоило ему подойти к технике. Шинске остался сидеть у стены и бесцельно пялился в потолок, пытаясь хоть немного отвлечься от боли во всём теле. За дверью слышалось злобное рычание и скрежет ногтей о деревянную поверхность двери. Такасуги лениво прикидывал, сколько мёртвых ублюдков их поджидает там и скольких они успеют раскидать, прежде чем их сожрут со всеми потрохами. О своих блестящих перспективах стать членом этой дружной братии, Шинске старался совсем не думать: Гинтоки прикончит его раньше, чем он перестанет соображать. Гинтоки шумно возился с техникой, периодически матерясь — сетуя на тех, кто доломал её до такого состояния — и с психами стуча по ней кулаками, а иногда и ногами. Шинске его понимал: если эта хрень не заработает, то им останется только сдохнуть в этой комнате, в объятиях друг друга и под грустную музычку. Может, из Титаника. — Перестань психовать, иначе я выкину тебя за дверь, чтоб успокоился, — раздражённо буркнул Шинске, после очередного пинка ногой по жалобно скрипнувшей коробке. — Такасуги-кун, почему ты ещё жив? Я надеялся, что ты давно к праотцам соизволил сгинуть. Обеспокоенный взгляд Сакаты никак не вязался с тем, что он говорил. Ублюдок беспокоился и Такасуги почему-то очень радовался этому. — Не переживай, если ты не починишь эту штуку и не позовёшь свою хвалёную компанию детей-индиго, я заберу тебя с собой прямо в ад. — Путёвка только на одного, я её любовно для тебя оформлял, — отозвался Саката, но взгляд его остался таким же встревоженным. Такасуги ненадолго задремал, стоило лишь немного ослабить контроль над сознанием. Ему снились какие-то отрывочно-обдолбанные сны: сказывалась общая усталость и слоновья доза обезболивающего, так любезно впихиваемая Гинтоки. Во сне его глаз вырывали снова и снова, точно так же Гинтоки над ним громко и истошно вопил, прося у него за это прощения. Конечно же, Гинтоки никогда не попросит у него прощения, но каждый раз, глядя в лицо Шинске, он будет вспоминать и это будет сводить с ума. Почему-то Шинске внезапно подумал о том, что совсем не хочет сожалений Гинтоки и извинения его точно никому не нужны. Когда комнату наполнило раздражающее шипение, исходящее из приёмника — показалось, что это где-то в воспалённом сознании Такасуги шумит прибой. Ему снилось море, но стоило только открыть глаза, как спокойное видение сменилось полутьмой комнаты и широкой спиной Сакаты, что-то облегчённо говорившего. — Нам осталось лишь поймать волну нужных ребят, — у него был настолько самодовольный голос, будто не просто починил технику, а изобрёл формулу лекарства от вируса. — С чего ты вообще взял, — язык Шинске двигался с трудом и будто бы распух во рту, он помедлил и с большим трудом заставил себя говорить дальше, — что у них есть приёмники, да и что они вообще живы. Саката одарил его таким взглядом, будто бы засомневался в том, что у него было всё в порядке по части ума. Шинске раздражённо цыкнул и лениво махнул рукой, совершенно не желая ввязываться в очередной бесполезный спор. Саката ещё с пару секунд понаблюдал за ним, затем неопределённо пожал плечами и нажал на кнопку передачи голоса. — Эй, ублюдки из Шинсенгуми, я знаю, что вы меня слышите. Быстро отозвались, я не собираюсь вас ждать до старости. Шинске не удержался и хлопнул себя ладонью по лбу, в очередной раз убеждаясь в том, что его угораздило влюбиться в конченого идиота. Это была слишком смешная шутка вселенной, несправедливая и злая. — Если бы меня так позвали, то я бы пришёл сюда, чтобы самолично тебя вынести вперёд ногами, — поделился мыслью Такасуги, на что Саката удовлетворённо хохотнул и кивнул. — Они за этим и явятся. Гинтоки продолжал непрерывно звать в пустоту больше часа, ни на секунду не разуверившись в том, что его услышат. Шинске был настроен более скептично, но ничего не говорил, предпочтя сосредоточиться на своих мыслях и головной боли. Он ещё ни разу не встречал человека, который таким образом просит помощи. — Эй, гнилой замком, если ты во второй раз бросишь меня подыхать, то я восстану из ада и явлюсь за твоей жопой. Во второй раз? Шинске даже приоткрыл глаза, заинтересовавшись вскользь брошенной фразой. Людьми, с которыми пытался связаться Саката, были те, кто однажды бросили его подыхать, так почему же он так просто объявляется и просит помощи. — Хиджиката-мерзкий-ублюдок-кун, ты — гнилой замком, — Гинтоки вдохновенно пропел эти слова, его явно развлекал процесс болтовни в пустоту и опускания невидимого собеседника, который даже не слышал. — Кого ты назвал гнилым замкомом, кучерявый ублюдок? — пустое шипение из динамиков внезапно превратилось в грубый и явно злой мужской голос. Шинске даже опешил, подумав, что ему показалось. Но голос ему не померещился, о чём свидетельствовала победная усмешка Гинтоки, на следующие слова собеседника. — Ты жив. — Я жив, — просто согласился Саката, а Шинске весь напрягся. Происходило то, чего он не понимал и это ужасно злило: кто вообще этот ублюдок, так просто реагирующий на возвращение человека, которого однажды бросил подыхать смертью собаки. — И я узнаю об этом спустя два года, — голос мужчины был пропитан злостью и ненавистью, но Шинске услышал и ещё кое-что. Радость и облегчение. — Год и восемь месяцев, ты перепутал, — спокойно поправил Гинтоки. Шинске уставился злым взглядом в белобрысый затылок: складывалось впечатление, что тот вообще забыл о том, что сзади сидит Такасуги, явно желающий услышать объяснение всего происходящего. Но Гинтоки даже не дёрнулся в его сторону, склонившись над микрофоном и сосредоточившись на невидимом собеседнике, с которым его связывало нечто большее, чем простое знакомство и предательство. — Я искал тебя, — произнёс Хиджиката, чуть дрогнувшим голосом. — Где же ты шлялся, мерзкое кучерявое отродье. — Плохо искал, — хмыкнул Гинтоки. — Я сдох там, где ты меня оставил. Из динамиков послышался неясный шум и громкая ругань Хиджикаты, явно не в адрес Гинтоки, а кого-то ещё. — Это там голос данны? Данна, это ты? — Сого, мать твою, где ты шляешься, когда должен сидеть здесь и принимать сигналы о помощи, — Такасуги не видел этого человека, но, судя по голосу, он настолько зол, что был готов убивать. Это немного успокоило Шинске, он был не один в своей бешеной злобе, хотя и причины были разные. Шинске пережёвывал последние фразы этого Хиджикаты и Гинтоки. Его грёбаного Гинтоки, который разговор вёл будто со своим бывшим любовником. — …и час назад мне показалось, что я слышу голос данны, поэтому решил, что мне надо вздремнуть, а то мерещится всякое, — лениво подытожил Сого, явно наслаждаясь ситуацией и тем, как чудесно он развлёк себя этой подставой. — Да ты же просто отлынивал от работы, ублюдок, — прокричал Хиджиката напрочь позабыв о том, что где-то на связи воскресший Гинтоки. — Данна, это правда ты? — Сого напрочь игнорировал разбушевавшегося начальника, оттеснив его от микрофона. — Окита-кун, верни мои триста йен и бесцельно проёбаный час, — проворчал Гинтоки, теряя терпение и начиная беситься. — А, я ошибся, — протянул Окита, — это не данна. Он же мёртв, да? Вы ведь так нам сказали, Хиджиката-сан? — Вы мне надоели, заткнитесь и слушайте, — перебил Гинтоки вновь завязавшуюся перепалку. — У меня нет времени на все эти разборки, хреновы полицейские. Помощь нужна, очень срочно. — Я не сорвусь из Эдо хрен знает куда, чтобы бежать на выручку ожившему трупу, — злобно процедил Хиджиката. — Плевать на то, заберёшь ты меня или оставишь снова подыхать, — прорычал Саката, потеряв остатки своего безграничного терпения. Он настолько редко срывался и говорил таким тоном, что Шинске даже восхитился этой его новой чертой, хотя и разозлился ещё сильнее. — Заберите с собой одного мальца и дальше хоть выкиньте меня на съедение дохлякам, плевать. — Кто там, — начал было допрос Хиджиката, но тут же был перебит Сого. — Я заберу вас, данна, где вы сейчас? — В том же городе, где была наша последняя вылазка. — Понял, данна, — отчеканил Окита, — постарайтесь продержаться до моего прихода.***
— Ты ведь не станешь утруждать себя объяснениями или рассказами, да? — безразлично поинтересовался Шинске, давно уже приняв тот простой факт, что Гинтоки никогда и ничего не расскажет о своём прошлом. Не это обижало и унижало Такасуги, совсем не это. — Ага, точно, — легко согласился Саката, с некоторой жалостью глядя на потухший взгляд Такасуги. Он бы хотел объяснить, рассказать, но от этого стало бы только хуже. Шинске бы возненавидел, если бы Гинтоки произнёс вслух то, что и без того было ясно. — Ты взял меня с собой, чтобы доставить в Эдо и оставить среди других выживших, а затем свалить, так? Гинтоки молчал, но Шинске и так всё понял. Это ведь шутка такая, очередная злая шутка Гинтоки. За дверью дохляки шумели всё громче, теряя терпение. Голова Шинске буквально взрывалась от всего происходящего, он мысленно перебирал все их беседы и заново обдумывал смысл каждой брошенной фразы. В какой-то момент ему показалось, что его глупо и бесполезно предали, продали хрен знает за какие идеалы. Гинтоки был предателем, это точно. Но было мерзко не от этой мысли, а от осознания того, что Шинске был настолько туп, что знал обо всём с самого начала. Это не его обманывали, а он обманывал сам себя и Гинтоки здесь был совсем не при чём. Всё это время не Саката его дурил. И глаза его лишил не он. Гинтоки служил лишь катализатором всего происходящего. Может, за это его Шинске и полюбил. — Я сделал это для тебя, Шинске, — просто признался Гинтоки. — Я делал так, как хотел ты. Петля медленно, но верно затягивалась на шее Такасуги, пока он вязал её сам себе.