thirsty souls.

– Ты, кажется, немного не понял правила нашего соглашения, - все с той же легкой улыбкой выдыхает мальчишка, а Чанёль покрывается мурашками от того, каким нежным кажется его голос. Он спрыгивает со столешницы, оказываясь до безобразия низким, маленьким, и таким… очаровательным. Все призраки выглядят так соблазнительно, или этот мальчишка просто маленький дьяволенок, суккуб-искуситель? Чанёль наблюдает за ним не моргая, боясь лишний раз вдохнуть, ведь видеть воочию нечто столь невероятное - это… страшно. Он пятится назад с каждым шагом призрака ему навстречу, пытается оставить между ними спасительную, как ему кажется, дистанцию, но лопатки касаются стены, чувствуя шероховатый рисунок обоев. Легкие сводит, и он совершенно не знает, в какую сторону нужно бежать, чтобы укрыться от этого, но мальчик не дает времени на раздумья, быстро сокращая расстояние между ними. Ему приходится чуть встать на носочки, чтобы быть лицом к лицу с человеком, что так нагло вторгся в его жизнь. Кожу холодит ставший таким привычным ветерок, что, должно быть, всегда сопровождает этого мальчика. Он тянется к Чанёлю как можно ближе, оставляя между ними лишь несколько сантиметров пространства, в котором даже нет кислорода, чтобы вдохнуть. Ёль чуть подгибает колени, сам не зная, зачем, хотя, скорее от того, что они просто не держат его. Очень хотелось бы сделать вид, что это обычный мальчишка, пробравшийся в его дом, натворивший беспредел, соседский забияка, но что-то не дает этой мысли даже зародиться во встревоженном мозгу человека. От него веет чем-то необычным, нагоняющим страх; вокруг него совершенно нет кислорода, и эфемерное тело отдает неестественным холодком. Должно быть, такое пугающее ощущение пустоты встречается только там, где сверкают мириады звезд, совершенно нет воздуха, и только холод может объять тебя. Этот мальчонка словно маленький кусочек открытого космоса на земле - такой же невероятно красивый и пугающий. Такой же пустой и несуществующий, как свет звезды, иллюзии которой не должно существовать, но которая находится всего в паре сантиметров от лица человека, обжигая его губы ледяным дыханием, смотря точно в глаза. Кажется, что это длится уже не первый час - они просто смотрят друг на друга, заглядывают в чужие глаза, где-то теплые, живые, все еще испуганные, где-то затянутые мраком, с редкими вкраплениями звезд в глубоком зрачке, обрамленном чернящей радужкой. Призрак всматривается в чужое, такое забавное лицо, искаженное страхом, и это заставляет его чуть грустить, он не хотел так сильно пугать, только не этого странного парня, который совсем не боится его, а точнее, делает вид, но даже так. Он очень смелый, а еще красивый и такой высокий. Тонкая ручонка словно сама тянется к теплой коже лица, желая ощутить ее подушечками пальцев, провести к острому подбородку, коснуться мягких губ. Почувствовать. Ему так не хватает чужого тепла, не хватает прикосновений, возможности ощущать других. Кто бы мог подумать, что в жизни может не доставать таких простых вещей – человека рядом. Чанёль сжимается в предвкушении, нервно сцепляя челюсти, и просто ждет, потому что шевелиться до безумия страшно, точно так же, как и парень перед ним, наблюдает, затаив дыхание. Последние сантиметры тают между его кожей и наверняка холодными пальцами мальчишки, но те, словно дымка, тают на глазах, оставляя за собой еле заметные черные разводы. Рука неощутимо скользит мимо, почти проходя сквозь человека, исчезая на долю секунды, превращаясь в темнящее облако. Мальчишка разочаровано выдыхает, сжимая только-только появившиеся из дымки пальчики в маленький кулачок, и вновь разжимая. Он выглядит таким грустным, словно ожидал чего-то кардинально другого. Так оно на самом деле и есть, он ждал, что единственный человек, который не убегает от него, сверкая пятками, сможет подарить такое необходимое, давно забытое тепло. Но, похоже, не в этот раз. Он опускается на полную стопу, делая небольшой шажок назад, позволяя человеку перед собой наконец вдохнуть, что тот и делает, глубоко дыша, словно пробежал целый марафон. Чанёль до сих пор чувствует странный холодок на щеке, что должен был быть прикосновением, но стал лишь легким дуновением ветерка. Это всё странно. Тишина сгущает воздух, делает его тягучим и липким, что становится вновь тяжело дышать, и начинает кружиться голова. Мальчишка опускает глаза в пол, всего на пару долгих секунд, и резко поднимает все тот же игривый, отчасти томный взгляд на Чанёля. – Я не давал тебе разрешения таскать сюда подобного рода дрянь, и уж тем более не давал согласия на однополые совокупления на кухонном столе! - мальчик чеканит уверенно, и звонкий голосок приятно стелется в тишине комнаты, лаская слух. – Чего? - скорее высвистывает, нежели проговаривает Чанёль от того, что легкие все еще находятся в сжатом состоянии и больше напоминают сморщенный персик по ощущениям, чем здоровый орган. – Глухой, да? - Аккуратная бровь скептически изгибается, чуть скрываясь за черной челкой, и мальчишка фыркает, наблюдая, как эмоции его милого квартиранта сменяются из недоумения к возмущению. - Или тупой? – Ах ты мелкая язва! - В мозгу словно кто-то выключил рубильник здравого смысла и стер кратковременную память, потому что Чанёль, как последний идиот, порывается вперед, пытаясь схватить мальчонку за грудки. Его руки исчезают в темной дымке, а мальчик делает шаг назад, чтобы и вовсе не исчезнуть на пару долгих минут из-за длительного нарушения его «призрачной целостности» – так он сам себе это объясняет. Не сказать, чтобы это было больно или неприятно, просто потом, появляясь где-нибудь в другой части дома, он чувствует себя потерянным и совершенно опустошенным. В такие моменты даже ему становится холодно, тому, кто уже очень давно не чувствует совершенно ничего. Чанёль и сам чуть отшатывается, когда его руки проходят сквозь чужую грудину, словно внезапно опомнившись. Ему и впрямь до сих пор сложно осознать, что перед ним не просто мальчишка, а давно умерший ребенок. – Больше так не делай, - юный голосок звучит неожиданно строго, холодно, и Ёль, совершенно не задумываясь, кивает, смотря на свои чуть дрожащие пальцы. Чанёль устало оседает на стул, переводя все еще отчасти не верящий взгляд на мальчонку перед ним, цепляется за каждую мелочь, даже выражение лица, в ожидании, когда ему скажут, что все это просто шутка. Мальчик этого сказать не может, садясь по другую сторону стола, с любопытством смотря на человека. Тот очень нравится ему: он забавный, смешной, и наблюдать за ним намного интереснее, чем за людьми, которые снимали этот домик раньше. А еще он не боится и больше не пытается убежать, даже поблагодарил утром за найденный рюкзак. Мальчик еле заметно улыбается своим мыслям, скромно тянет уголочки губ вверх, ведь он очень хочет понравиться Чанёлю. Он хочет подружиться, ведь у него так давно не было друзей. А у старшего мурашки по спине от легкой улыбки маленького фантома. Она не выглядит пугающей или грозной, совсем нет, но и доверия почему-то не вызывает. А ведь мальчик перед ним совсем ребенок, хоть до этого и пытался казаться взрослым и уверенным в себе, маленькой язвой или даже стервой, но сейчас он больше походит на маленького щенка. Его глаза искрятся плохо сокрытой радостью, а улыбка так и хочет растянуться на всю довольную мордашку, словно он задумал что-то невероятное, фееричное, что-то, после чего Чанёлю точно не жить. Но он настойчиво отгоняет эти мысли, ведь кем бы тот ни был, сейчас он выглядит слишком безобидным. Память как на зло подбрасывает картинки прошедших ночей, как эта самая «безобидность» гоняла его по всему дому, роняла люстру на него, а его с лестницы, и в довершение, устроила здесь призрачный апокалипсис, дабы выпроводить Кёнсу. И, черт возьми, бедный Кёнсу… Перед ним придётся извиниться, причем очень хорошо извиниться и как-то это объяснить, но это он придумает потом. Для него все это слишком сложно, и даже столь любимые Сэхуном хоррор-фильмы в реальной жизни оказались бесполезны. Молчание тянется безбожно долго, и мальчик в самом деле задумывается, не уснул ли часом старший, забыв прикрыть глаза, ведь даже моргает он ну уж слишком редко. Словно и вовсе выпав из реальности, Чанёль приходит в себя буквально за пару секунд до того, как призрак всерьез решает уронить на него какое-нибудь маленькое блюдце, чтобы и очнулся, и не сильно больно было. Ёль более осознанно оглядывает сидящего перед собой мальчика и все еще не может поверить сам себе, ведь тот выглядит совершенно нормальным, кроме того, что не может прикасаться к предметам и другим людям. Он поднимается со стула, заставляя фантома чуть хмуриться, ведь тот даже не знает, чего стоит ожидать от человека, а уж этот-то, без сомнений, может сделать очень многое и безрассудное. Но Чанёль лишь медленно подходит к плите, включая чайник. Вот так просто, доставая полюбившуюся ему чашку объемом в пол литра и засыпая в нее три ложки растворимого кофе. Мальчик сидит все так же неподвижно, наблюдая за человеком: как он заливает порошок кипятком, долго размешивает и чуть тяжело вздыхает, поворачиваясь и вновь натыкаясь взглядом на призрака. Он будто ждал, что тот исчезнет, окажется плодом его воображения, больной фантазии. Но снова нет. Из заднего кармана джинс выскальзывает чуть измятая пачка сигарет и темный, коричневый фильтр сжимают влажные губы. Не сказать, чтобы Чанёль имел с этим проблемы, но иногда «баловался», когда нервишки шалили, а сейчас кажется, что вся его нервная система уже просто накрылась. – Мне не нравится, когда кто-то курит в доме, - мальчик вновь обращает на себя внимание, но в этот раз говорит тихо и даже как-то виновато, хотя его взгляд из-под опущенных бровей лишний раз подчеркивает, что говорит тот совершенно серьезно. – Вот как, - Чанёль только и может, что изогнуть бровь, пристально смотря на насупившегося мальчишку, и поражаться самому себе. Кто бы мог подумать, его строит какая-то малявка. Но сигарету все равно тушит о небольшое блюдце, оставляя на нем щепотку пепла и почти целую сигарету. А ведь какая трата денег – это же не дешевая отрава, а настоящий табак. Кофе заканчивается достаточно быстро, но мальчишка, казалось бы, уходить никуда и не собирается. Он все так же продолжает наблюдать за старшим, но уже скорее с интересом в глазах. Наблюдает, как тот долго и усердно намывает чашку, просто потому, что совершенно не представляет, чем себя занять, а вот так сидеть в тишине под чужим пристальным взглядом как-то не хочется, но тот все равно не исчезает. Даже когда Ёль перемещается в свою комнату наверху, мальчик ненавязчиво следует за ним, вьется маленьким хвостиком, останавливаясь только у двери. Ему очень хочется пойти за старшим, но это кажется уже слишком - все же сейчас тот видит его. А даже если бы и не видел, он уже заметил эти небольшие климатические перемены, появляющиеся с присутствием поблизости призрака. В первые дни он не отходил от старшего ни на шаг, даже сидел на краю его кровати, пока тот спал. Все пытался напугать его достаточно сильно, чтобы он ушел, но тот даже и не думал; а потом мальчик начал привыкать, всего за каких-то пару дней. Но все равно продолжал делать пакости, хотя уже скорее ради интереса: как много у Чанёля терпения, как долго он будет делать вид, что все в порядке и ничего не происходит. Но на практике оказалось, что у самого призрака терпения куда меньше. Да и откуда ему вообще взяться, когда в твой дом приводят какую-то потаскушку и сажают на столешницу твоей кухни. Скажите спасибо, что он вообще этому пучеглазику черепушку не расколол, а ведь мог бы. Наверное. Он и сам еще не пробовал, но ведь учиться никогда не поздно, а тут такой подопытный. Мальчик послушно сидит на диване в гостиной, сосредоточенно катая вазу по журнальному столику, пока Чанёль наверху бьется головой о подушку, пытаясь вбить в себя новое представление о вселенной, взамен тому, которое ему сегодня раскололи на кусочки. В его гостиной сидит призрак, и… и кажется, что-то там разбил, но идти и проверять как-то лень. Уже только поздно вечером, выйдя наконец из своей комнаты, Чанёль нашел разбитую вазу у журнального столика и развалившегося на диване мальчишку, что смотрел чуть виновато. – Почему ты можешь разбивать предметы, но убирать за собой не можешь? - недовольно бурчал старший, закидывая осколки фарфора в урну под недовольное сопение со стороны дивана. – Чтобы телипать стекляшку туда-сюда много ума не нужно, нужна энергия, сильные эмоции, например, а аккуратно переложить предмет – очень трудно, нужно сосредотачиваться и тратить много сил. - Мальчишка обижено сопит, потому что ему немного стыдно – все-таки он не специально, просто не удержал, и теперь на него смотрят как на дитя малое, а ведь он уже давно не ребенок. - А у меня их сейчас совсем нет, - сам не зная, зачем, добавляет он. Просто очень хочется говорить, много говорить, ведь он так давно молчал. – И куда же ты их интересно дел, - фыркает Ёль, уповая на дневной погром, который тот учудил, и который оказался лишь дурацкой иллюзией, забрасывая в ведро последний крупный осколок и приступая сметать те, что помельче. – Я нашел твой рюкзак и аккуратно положил его на стол, - мальчик отвечает совсем тихо, даже смущенно, отводя лицо в сторону, словно пытаясь скрыть румянец на щеках, да только те все так же бледны, как и обычно. Призраки ведь не краснеют. Чанёль предпочитает промолчать, тщательно сметая последствия чужого ребячества на пестрый розовый совочек. Он уже отблагодарил его, а учитывая, сколько этот малец трепал ему нервы, он и этого не заслужил. Так думает Ёль, хотя его все же подмывает сказать очередное «Спасибо», но он терпит. А мальчик после этого, и впрямь ощутив себя провинившимся, уже не пытался следовать за старшим везде, даже когда тот долгие полтора часа гремел посудой на кухне. Ужин откровенно не шел – подгорела даже яичница, и в общем, куда больше продуктов он попросту испортил, время от времени погружаясь в свои мысли и окончательно забывая о том, что на плите что-то активно жарится. Он то и дело переводил взгляд на раскинувшегося на диване мальчонку, и пожалуй, единственный вопрос, который его сейчас на самом деле волновал, так это: «Почему он не падает с дивана?». Призрак не мог прикасаться к нему и не мог трогать вещи напрямую, меняя их расположение в пространстве какими-то своими призрачными телепатическими-способностями. А с дивана не падал. Хотелось спросить, очень хотелось, но Ёль терпел, в конце концов, вдруг это нетактично – задавать такие вопросы. Он уже почти свыкся с этой мыслью и теперь наличие в доме призрака его почти не пугало. В конце концов, убивать его, кажется, не собираются, да и выглядит он вполне адекватным, безобидным, такой себе домовенок. Почему бы и нет. Все же выбросив энную попытку ужина в урну, к разбитой вазе, Чанёль достал очередную сигарету из пачки, сжимая фильтр губами, но, вспомнив слова мальчишки, вздохнул и направился к входной двери. Тот, заметив, что старший идет в коридор, увязался следом, все еще чуть держа дистанцию. Он думал, что Ёль пойдет в магазин или еще куда, ведь в доме вряд ли остались продукты, судя по запаху гари, туманом собравшемуся в комнатах. Но старший даже не стал обуваться, открывая дверь, собираясь закрыть ее снаружи, но наткнувшись на любопытный взгляд маленького фантома, что выглядывал из-за дверного проема, все же оставил ее открытой. Оседая на узкий бетонный порожек, он протягивает ноги дальше на дорожку, потягиваясь в спине, разминая затекшие плечи, и уже здесь поджигая сигарету. На каких-то коротких две минуты ему наконец стало спокойно. То ли свое дело сделал крепкий табак, теплом растекающийся по венам, то ли холодный вечерний воздух и уютный сумрак, что опускался на город, скрывая всю суету. Хотя какая суета в этой богом забытой окраине. Пусть здесь и не так далеко до города, этот район кажется и вовсе отрезанным от остального мира, а ведь так оно, должно быть, и есть, вряд ли же в центре в домах живут мальчики-призраки. Сзади послышались коротенькие шажочки, и Ёль думал, что призрак сейчас усядется рядом, словно и вовсе маленький ребенок, которому интересно посмотреть, чем живут взрослые, но шаги остановились за его спиной. Только через пару глубоких затяжек Чанёль все же решил обернуться, чтобы увидеть сидящего в дверном проеме мальчика, у самого порожка, так забавно обнимающего собственные бедра, уложив подбородок на согнутые колени. Не хотелось признавать, но он и впрямь все еще ребенок, стоило ему почувствовать, что старший его не боится, как тут же стал виться за ним хвостиком, наблюдать, но все еще не позволять себе подходить слишком близко или говорить без надобности. Словно дозировал свое присутствие, позволял привыкнуть, в конце концов, смириться. Наверное, Ёль первый за все шесть лет, кто не убегает, сломя голову, завидев его, и не падает замертво в коридоре. А он ведь все еще ребенок и наверняка же не по своей воле оказавшийся в таком положении, когда все от него отвернулись, забыли, а те, кому он показывается, крестятся и убегают. Должно быть ему очень одиноко. Если и вовсе не больно жить самому по себе, в своей маленькой, никому не видимой вселенной. – Эй, - Чанёль смотрит куда-то вперед, далеко за низенькую калитку, за крышу противоположного дома, куда-то в видимый свод неба, и томно выдыхает едкий дым. - Тебя как звать-то, несчастье? – Бэкхён, - шепчет мальчишка сзади, но в тихом голосе отчетливо ощущается его легкая улыбка. Кажется, Чанёль не прогадал с тем, что ему здесь очень одиноко. - Бён Бэкхён. – Давай дружить, Бён Бэкхён. - Ёль поворачивается в пол оборота назад, не глядя туша сигарету о холодный бетон, и улыбается такому светящемуся от радости мальчишке.

***

Будильник жалобно скулит где-то на тумбе, заставляя Чанёля морщиться во сне, заползая с головой под одеяло. Просыпаться не хочется смертельно, потому что этой ночью он слишком долго не мог уснуть, и теперь веки категорически отказываются открываться, даже не смотря на мерзкий писк в ушах. Ёль тянет руку к тумбочке, пытаясь вслепую нащупать дьявольский аппарат, но тот затихает и сам. Единственное, что Чанёль хочет сейчас спросить, так это: на какой чёрт он вообще орал субботним утром в законный выходной. Под одеялом воздуха слишком мало, а еще безумно жарко, настолько, что глаза начинают слезиться, или это от недосыпа, тут уж не разберешь. Это заставляет его высунуть лицо из-под теплого покрывала и уткнуться в подушку. – Ну почему ты все еще спишь, - звучит слишком жалобно, даже плаксиво, и Чанёль заставляет себя приподнять голову, оглядывая одним полуприкрытым глазом комнату. Мальчишка стоит у самой кровати, любопытно вглядываясь в чужое лицо и чуть отшатываясь назад, когда старший отрывается от подушки. Чанёль долго смотрит на нарушителя его чуткого сна, скользит взглядом вдоль худых ног, обтянутых черным джинсом, все той же широкой майки, останавливаясь на густо проведенных карандашом глазах. Красиво. Но лицо вновь тонет в теплой ткани наволочки, и Ёль жалобно стонет в подушку. – Ты все-таки настоящий. - А ведь он почти поверил, что вся эта чушь – плохой сон. Несносный призрачный мальчишка с замашками стервы, который чуть его не убил. Вчера он тактично остался в гостиной на первом этаже или, по крайней мере, сделал все, чтобы Чанёль его не видел, и уже почти успел забыть, что все это реальность. Крайне ненормальная реальность. – Ты чем-то недоволен? - Мальчик тут же щетинится, вмиг становясь похожим на взъерошенного воробушка. Будь его воля, он бы всадил с ноги наглому старшему по заднице, но увы. Зато его возмущения вполне хватит на то, чтобы отбросить одеяло куда подальше под возмущенный писк, что звучит крайне странно в исполнении низкого баса. Привычное тепло резко исчезает, и кожу начинает покалывать неприятный холодок. Свое дело сделала не только резкая смена температуры, но и чертов маленький призрак, что работает лучше кондиционера. – Эй, мелкая заноза, никакого уважения к старшим! - Теперь уже с кровати слетает подушка, правда в этот раз ускорения ей придала рука Чанёля. Он отчаянно пытался попасть в наглого мальчишку, но тот просто исчез, радостно хохоча, а подушка влетела в окно, неприятно ляпнув о стекло, и отскочила на пол. Смешок еще какое-то время звучал в комнате, но сам мальчик больше не показывался, хотя оба и понимали, что смысла в этом нет. Чанёль все равно ничего не сможет сделать. Но с постели все же поднимается, протирая лицо ладошкой, ероша светлые волосы. Он лениво идет на кухню, ляпая босыми ногами по полу, чувствуя, как кончики пальцев начинают замерзать. Ставит чайник на плиту, разворачиваясь, прикидывая в уме, сколько времени есть на душ, и поднимается обратно в комнату в сопровождении легкого холодка. – А ты в теплую сторону работать не можешь? - Звучит отчасти шутливо, хотя Чанёлю на самом деле интересно, специально ли мальчик, или это само собой так получается. – Я могу поджечь твои волосы, устраивает? - недовольно фырчат в ответ, явно обижаясь на такие заявления. Он тут что, обогреватель, или призрак в конце-то концов. Такой расклад не устраивает никого, даже предложившего это младшего, но он в жизни не признается, что ему очень нравятся серебристые локоны, торчащие во все стороны. Наверняка жесткие и очень густые, которые очень хочется потрогать хотя бы потому, что у него еще не было знакомых с таким смелым цветом, что в купе с цветными чернилами на предплечьях выглядят просто невероятно. Его собственные волосы отливают естественным черным, ни разу в жизни не крашенные и очень мягкие, но свое – это одно, а вот чужое… Чанёль тратит пару лишних минут, доставая из недр шкафа любимую синюю футболку оттенка «вырви глаз» и домашние спортивки, на ходу подхватывая полотенце. Он пытался зацепиться чутким слухом хоть за малейший шелест, движение, скрип половиц, да даже дыхание, хоть что-нибудь. Просто хотелось как можно скорее научиться определять: где же стоит мальчишка, когда его не видно. Ёль любит, когда все под его контролем. Но тот и не думал себя выдавать, наблюдая, как старший вскользь оглядывает комнату, в попытке найти своего взбалмошного сожителя. Он останавливается уже у самой двери в ванную, замирая на долю секунды, вслушиваясь в звенящую тишину комнаты. – Бэкхён, - он говорит не оборачиваясь, ведь все равно не знает, в какую сторону смотреть для большей убедительности, но мальчик отзывается сам тихим мычанием откуда-то слева. Ему уже стало непривычно слышать собственное имя, и может быть, когда пройдет еще лет десять, он и вовсе забудет его. В последний раз оно прозвучало в этом доме в день его похорон, а после все, кто приходил сюда либо и знать не знали, либо как аджума-хозяйка – пыталась делать вид, что ничего и не было. И это было обидно, и это же было еще одной причиной, почему он всех выгонял. Да, он умер, но какой-то частью он все еще здесь, и этот дом все еще его, и видимо, будет его еще очень и очень долго, так что очень неприлично игнорировать кого-то, чувствуя его присутствие. А теперь, слыша свое имя, переливающееся бархатистым, низким голосом на чужих устах, Бэкхён почти заплакал. Он бы точно заплакал, если бы смог, и его сердце наверняка бы билось о ребра, если бы оно в принципе могло биться. Он смотрел на Чанёля с немой благодарностью, обещая сам себе, что когда-нибудь, когда они познакомятся чуть-чуть ближе, обязательно скажет ему за это «спасибо». Спасибо, что не стал одним из десятка других и спасибо за то, что признал его такое шаткое существование в этом мире. – В ванну ты со мной не пойдешь! - Чанёль уточняет просто так, на всякий случай, ведь кто знает, что у этого мальчишки на уме, даже не догадываясь, какую трогательную сцену он рушит в данный момент. – Можно подумать, я собирался! - взвизгивает младший под тихий смешок Ёля, еле сдерживая порыв запустить что-нибудь увесистое тому вслед, но только и может, что безбожно смущаться и радоваться, что его никто не видит. Его щечки наверняка стали бы пунцовыми, когда он понял, что и впрямь пошел бы следом и не потому, что он извращенец, или еще чего похуже, просто за столько лет границы личного пространства слегка стерлись. И если быть совершенно откровенным, ему не хочется даже отходить от Чанёля. Рядом с ним он впервые за шесть долгих лет может сделать вид, что он тоже настоящий, живой, а не тень когда-то жившего человека. Он может говорить, не боясь, что стоящий перед ним потеряет сознание, а еще ему отвечают как совершенно нормальному, как живому человеку. Это ли не удивительно. Чайник на кухне закипает, и Бэкхён даже умудряется его выключить, радостно хлопая в ладошки. Все-таки он много тренируется, и даже те его бессмысленные телепания предметов интерьера по дому не проходят даром. В свой первый год под его ногами не скрипели даже половицы, зато теперь он в состоянии закрывать и открывать двери, включать и выключать свет, воду и по настроению даже плиту. Правда, выйти из дома он все равно не может, но кому оно надо, если теперь у него появилась компания и в этих стенах? – Ты чего шумишь? - Волну радости прерывает вошедший Чанёль с перекинутым через плечо полотенцем и влажными волосами. Капельки воды стекают с пепельных прядок, застывая в надключичных впадинках, теряясь в ярком вороте футболки, что неприятно липнет к телу, покрываясь темными пятнами от лишней влаги. Он неспеша подходит к плите, откидывая полотенце на спинку стула, и пару секунд смотрит на закипевший чайник, в конце отмахиваясь и доставая кружку. – Ты и печку выключать умеешь? - Вопрос звучит так обыденно, совершенно нормально, особенно, если не вникать в саму суть. Чанёль совершенно спокойно интересуется его маленькими способностями, не заостряя внимания на их причинах, и Бэкхён не может скрыть улыбку и тот дикий трепет, который растекается по всему его эфемерному тельцу. – Я многое умею, - младший немного смущенно отвечает, усаживаясь на один из стульев, когда Ёль садится напротив, пристально изучая его. – А почему со стула не падаешь? - Чанёль вспоминает свой вчерашний вопрос, который мучил его фактически пол вечера, и решает все же спросить. Его почему-то тянет на смешок, но он терпит, а то вдруг младший обидится и не расскажет, а это и впрямь его волнует. На самом деле, за последние минут двадцать он успел придумать множество интересных вопросов. Например о том, как он так красиво тает от прикосновений; может ли скакать из одной комнаты в другую, как показывают в фильмах; больно ли ему, когда к нему прикасаешься; может ли он переодеться, и вообще. Это все кажется настолько нереальным, что Чанёль до сих пор не уверен, взаправду ли это, не галлюцинации ли, не какой-нибудь психоз или розыгрыш. Перед ним сидит живой (выражаясь фигурально) призрак, который силой мысли лампочки как мыльные пузыри лопает. Это ли не чудо? А Бэкхён и сам задумывается над тем, «почему». Когда он появился в этом доме таким, прошло не больше суток с момента его смерти, он видел только свои похороны и похороны своей семьи, и честно сказать, какое-то время он ждал, что они тоже придут к нему, но никто так и не появился. Ему никто ничего не объяснял, и долгое время его никто не мог даже слышать, уже не говоря о том, чтобы видеть. Живя словно в карманной вселенной с зеркальными стенами, он был среди людей, но не мог даже сказать им об этом. Тогда он много плакал и чувствовал жгучую боль в сердце, а потом все утихло: боль прошла, а слез больше не стало, и только с течением времени он смог научиться что-либо менять. Выбрался из этого «кармана», стал частью живого мира, и только почти через год, он смог заявить о том, что он все еще здесь. Что он существует. Половицы тихо поскрипывали под ногами, а свет еле заметно мигал, но это было только начало. Всему этому он научился сам. Тренируя себя изо дня в день, открывая новые возможности и способности, но до сих пор осталось так много вещей, о которых он ничего не знает. – Просто не падаю, и все тут, - Бэкхён недовольно бурчит, понимая, что теперь и Чанёль будет задавать ему вопросы, ответа на которые он не знает. – Значит, жопой ты на нем сидеть можешь, а руками трогать нет, - с крайне умной мордой лица тянет старший, отпивая горячий кофе. - А толкать предметы задницей ты не пробовал? Идиотизм Чанёля проснулся раньше чувства такта, и он даже проронил гадкий смешочек, смотря как глаза мальчишки напротив удивленно распахиваются. Он готов отдать руку на отсечение, что он сейчас должен был покраснеть, но почему-то не краснеет. Вот и еще один вопрос в его копилку призрачных-интересностей, который он тоже обязательно задаст. И он бы еще долго хихикал, в конце перейдя на истерический хохот, но прилетевшая в затылок столовая ложка к смеху не склоняла ну что-то совсем. – Еще раз, и я швырну в тебя чайником! - зло пищит младший, подскакивая со стула, но быстро садясь обратно. Он обижено сопит, скрестив руки на груди, а Ёль все равно хочет смеяться, правда, теперь от умиления. Младший ведет себя почти как Кёнсу. Тот тоже в особенно неловких моментах грозится приложить его о что-нибудь твердое или вкатить по наглой морде, правда, никогда этого не делает. А вот Бэкхён… Бэкхён без зазрений совести швыряет в него тяжелые предметы. Здесь уже нужно быть осторожнее и помалкивать. – Я не знаю, - выдыхает младший, прерывая почти удачные попытки Ёля сдержать хохот. - Меня никто не учил быть таким, какой я есть, и никто ничего не объяснял. Все мое существование для меня такая же загадка, как и для тебя. - Мордашка младшего окончательно грустнеет к концу фразы, и он как-то печально опускает взгляд в пол. Чанёль отчего-то чувствует себя виноватым перед мальчишкой и в очередной раз чертыхается. Оказывается, разница между живым парнем и призраком парня ничтожно мала. Она фактически отсутствует, особенно учитывая, что этот парень еще и совсем ребенок. – Да это и не так важно, - Ёль машет рукой, откидываясь на спинку стула, и широко улыбается, когда младший поднимает на него любопытный взгляд. - Я вот тоже не знаю причин своего существования. – Это как так? - Обида улетучивается, и Бэкхён наваливается острыми локтями на стол, опираясь подбородком о ладошки, и любопытно выгибает бровь. – Биологию учил плохо, - старший громко хохочет, хотя внутри что-то неприятно ёкает, ведь он и впрямь не знает, только дело тут не в учебе, а в его родителях. Бэкхён тоже знает, что это просто отговорка, чувствует это, но и не думает спрашивать, может быть, Чанёль сам ему расскажет. Потом. - А то, что не падаешь – это хорошо. Задницу не отобьешь. - Улыбка все не сходит с его лица, даже когда младший недовольно хмурится. - Ну а что, я же серьезно говорю! Да, похоже, Бэкхёну еще только предстоит привыкнуть к специфическому чувству юмора старшего, но он все равно очень рад. Рядом с Чанёлем его привычное существование становится немного похоже на настоящую жизнь. Наверное, именно поэтому его губы все же растягиваются в легкой улыбке, и глазки-щелочки напоминают полумесяцы, в ответ на ту заразительную и такую живую улыбку старшего.