И снова. после останутся лица

Небоскребы, уходящие в облака. Фонарные столбы, дорожные знаки, такси, мода. Ынхёк выдыхает из легких сигаретный дым. Наблюдает за тем, как Сеул пролетает мимо за окнами лимузина и точно в фильме втягивает вместе с воздухом жизнь. Хотя, пожалуй, в его случае фильм не похож на реальность, и даже если Ынхёк погасит все огни до единого, выключит музыку и завернется в палитру ярчайших оттенков, ничего не изменится. Ынхёк даже не живой человек, по сути. Он обыкновенная вешалка с завышенной стоимостью, чей глоток воздуха исчезнет с тихим всхлипом, а не с громким хлопком. И он уже готов издать первый всхлип. - Ты похудел, - говорит Донхэ. Его спокойный голос размешивается с саксофонным блюзом. Он не смотрит Ынхёку в глаза, хотя они оба знают - он ждет того, что Ынхёк схватит его за руку и начнет извиняться. После этого он, наверное, выронит свой телефон, обнимет парня, и на этом все кончится, но воздух между ними настолько сильно прогрет, а напряжение настолько высоко, что это все останавливает. А ведь Ынхёк мог бы лишь выдохнуть, тяжело, медленно, на губы Донхэ, прямо перед тем, как соединить их языки в поцелуе. Часом позже он завязал бы галстук Донхэ, светясь довольной улыбкой, и они просто притворились бы, что между ними ничего не произошло, но что-то все равно изменилось бы. Возможно, между ними перестал бы играть блюз. Только вот Ынхёк не может извиниться. Хёкдже умоляет его: "Пожалуйста, сделай это. Пожалуйста, уступи". Но Ынхёк не уступает. Хёкдже стучит изнутри в свою же грудь. Ынхёк усмехается. Хёкдже медленно тонет в меланхоличной мелодии, слишком слабый, чтобы кричать дальше, а Ынхёк делает вид, что не видит этого. Притворяется, что ему не больно. Ведет себя наоборот, совсем по-другому, сложно. Потому что в этом весь он. Он другой, сложный. Но эта самая потребность быть сложным постепенно его изнашивает. Он представляет, как рассыпается в пыль и развеивается в синеве. Еще один шаг, - решает Ынхёк, - а затем он сдастся. Держаться на плаву сложно, и у него есть занятия поважнее. Еще одна жертва со стороны Донхэ, и этого будет достаточно. Всего один правильный ответ, и он уйдет. Пожалуйста, скорее. И он ударяет, перед тем как уйти. Удар получается холоднее, чем он рассчитывал. - С каких это пор тебе не все равно? Ынхёк собирает воедино свой шепот и сигаретный дым и растворяется в музыке, исчезает в тонком воздухе, оставляя серые следы в душе Хёкдже. И все же его слова оказались слишком острыми, неразмеренно ледяными, поэтому ранят Хёкдже настолько же сильно, насколько ранят Донхэ. Стиснув зубы, брюнет смотрит в окно. Хёкдже молится, чтобы он ответил, хочет увидеть ответ на его бледном, взволнованном лице. Он готов к тому, что Донхэ обернется и обнимет его или ударит, заявит о своей ненависти или оттолкнет. Но Донхэ не делает ничего. Ответа нет. Как и всегда. Блюз будто бы очищает воздух, стирает макияж с их лиц, и Хёкдже видит Донхэ, наконец-то видит его настоящего, впервые за долгое-долгое время. Его глаза стали светлее, выцвели, и под ними появились глубокие синяки. Донхэ стал старше, почти постарел. Внезапно Хёкдже понимает, что и Донхэ успел измениться, стать сложным и дорогим. На нем костюм, сшитый на заказ и часы с россыпью бриллиантов. Донхэ уже не тот мальчишка, который слишком громко смеялся над дурацкими шутками. По сути, он теперь вообще не смеется, и вероятно, в этом виноват Хёкдже. Ынхёк пытается издать слабый протест, шепчет: "Постыдись, он все равно не ответит", а Хёкдже тянется к Донхэ, берет его за руку и переплетает их пальцы, заглядывает в его глаза. Он хочет сказать что-то простое, согревающее. Что-то вроде: "Эй, почему ты выглядишь настолько уставшим?" или "Эй, я по-прежнему думаю о тебе, ты для меня очень дорог. Донхэ, где ты? Куда ты пропал? Куда пропал я? Сможем ли мы снова увидеться?" Но как только он начинает думать о том, с каких пор Донхэ носит такие костюмы, все мысленные слова исчезают, обратившись в ничто. Хёкдже долго молчит. - Ну и... Как Кюхён? - робкая дрожь в его голосе заставляет Ынхёка истекать кровью и кричать, что слишком поздно! Что ты творишь? Мы уже упустили свой шанс! Ты только и делаешь, что унижаешься, и зачем ты даешь ему возможность ранить себя? Он же ударит, кольнет по больному. Ты идиот! И Донхэ действительно наносит удар. Он ранит Хёкдже почти нежно: убирает руку, выпутывая свои пальцы из захвата Хёкдже - медленно и учтиво. - Отлично, - говорит он. Так коротко, что от этого еще больнее. Хёкдже отворачивается к окну и заламывает руки, позволяя Ынхёку глотать слезы. *** Временами Ынхёк дрейфует на необъяснимых волнах приятного настроения и бравады, особенно после того, как Хёкдже вытаскивает на поверхность очередные славные воспоминания и убеждает себя в том, что происходящее - всего лишь ошибка, которую легко исправить. Нужно только разбудить интерес Донхэ и прогнуть свою гордость, и тогда все образумится, как бывало раньше. Поэтому Ынхёк начинает жаловаться на все подряд, даже прибегая к домыслам, чтобы привлечь внимание Донхэ. Какой жуткий водитель. Что за грубый стилист? Ты видел портье? Боже, во что он одет? Но Донхэ уже не слушает. Не сопереживает. Он хмурится, в его поведении очевидно раздражение, и Ынхёк осознает, что его отвергли. Но хуже всего то, что Донхэ чувствует себя виноватым, хотя они оба знают, что он практически не слушает жалоб модели. Ынхёк понимает, что Донхэ просто устал от его выходок, поэтому Хёкдже перетягивает на себя контроль, отбрасывает гордость и начинает умолять Донхэ: "Пожалуйста, прошу тебя, перестань встречаться с Кюхёном... То же самое было с Шивоном и Хичолем, а я не хочу закончить как Хичоль, пожалуйста, Донхэ, не допусти этого". Ответа нет, и Хёкдже нервничает, боится, что Донхэ в принципе больше не хочет слышать, что он говорит. Опасения одолевают со всех сторон. - Я понимаю, что старею, теряю свой стиль... но ты мог бы пустить меня в свой рай? Я буду счастлив, правда, обещаю, я брошу все, если ты снова уделишь мне хоть немного внимания. В последний раз. До конца моего контракта осталось всего четыре месяца. Пожалуйста, Хэ, хотя бы по старой памяти? - Ни к чему так унижаться, - советует Донхэ, открывая новое сообщение на телефоне. В его словах звучит нотка сочувствия, но в глазах не отражается ничего, и Хёкдже просто высыхает изнутри. Ынхёк, а может и сам Хёкдже, выдергивает телефон из рук Донхэ, швыряет его прямо в раскрытое окно. Ынхёк хочет лишь насладиться удивлением и болью в глазах Донхэ, но у него по-прежнему пустой взгляд. Он даже не проявляет никакой реакции, просто достает из кармана второй телефон. И это убивает Ынхёка, валит его прямо поверх раздавленного сердца Хёкдже. Придя в себя, они снова раздуваются хлопковой гордостью и надевают новенький бренд тщеславия. Набрасываются на маленькие бутики, словно откусывая от жизни отравленные ядом куски. Золотые, серебряные, платиновые кредитки взлетают в воздух, как конфетти. Падают как слезы, которые ни Ынхёк, ни Хёкдже не могут себе позволить. *** Ынхёк не знает, почему соглашается каждый раз, когда Шивон просит его прийти. Дело не в том, что он шлюха. Скорее, в том, что ему просто скучно, а у Шивона достаточно большая кровать. У Шивона приятные руки. Теплые. Сильные. Удерживают Ынхёка на месте, доказывают ему, что он настоящий. К тому же, секс напоминает любовь. Если закрыть глаза и отключить сознание, секс напоминает любовь. Но когда Ынхёк открывает глаза и видит на подушке рядом с собой Шивона, а не Донхэ - парня с мягким взглядом и глупой улыбкой на тонких губах, секс перестает казаться любовью, он просто превращается в ничто. Секс - ничто, но возможно, если повторить его достаточное количество раз, он перерастет во что-нибудь стоящее, поэтому Ынхёк раз за разом закрывает глаза и не останавливается, даже когда наталкивается на Хичоля, выходя за дверь офиса Шивона. Раз, два, три, наплевать на все. *** Звонок поступает с неопределившегося номера, но к счастью, дизайнер, который заперся в одной из кабинок ванной комнаты, обладает уникальным голосом, и его легко узнать. - Я был на дне, я был на высоте... Ынхёк-а... Я на высоте... - Хичоль-сонбэ? Ты пьян? - Не... называй меня так. - Где ты? С тобой все в порядке? Что случилось? - Ким Хичоль был так высоко... высоко... Хёкдже выбирается из постели. Темно, за окном туман. Капли дождя в свете уличных огней напоминают умирающих светлячков. Ынхёк беспокоится о своей прическе, а Хёкдже убаюкивает Хичоля в руках, судорожно набирает 1-1-9. Парамедик в кипельно-белой униформе говорит, что Хичоль сидит на наркотиках. Скорее всего, это весьма давняя зависимость, но в последнее время все стало хуже, и Хёкдже даже может представить, насколько хуже. Единственное, что он хочет узнать - почему Хичоль разгуливал по краю балконных перил, и почему все выглядело так, будто он был готов сорваться вниз дождевой каплей, умершим светлячком. - Можешь все рассказать мне, я не— - Убирайся. - Хичоль-сонбэ, я могу понять. - Ни черта подобного. Заткнись и выметайся отсюда. - Но я могу помочь. - Тогда убей меня. Сделай меня счастливым, убей меня. Этого ты не можешь, правда? Пластиковый стул выглядит кричаще красочным, и из-за этого Хёкдже чувствует себя не в своей тарелке, так же как дома, в главном офисе компании или на любой съемочной площадке. И все же он вцепляется в металлические подлокотники и отказывается уходить. Возможно, если он слишком долго будет болтать, холод между ним и Хичолем ослабнет. Так и выходит. В конечном итоге, горькая острота в голосе Хичоля ослабевает, он соглашается съесть йогурт и принимает предложенный Ынхёком последний выпуск французского Вога. Из-за больничного халата Хичоль выглядит совсем тощим, а освещение не щадит его бледность. И все же Хёкдже видит перед собой человека, который когда-то ворвался на обложки сразу половины модных журналов, а в его высушенном шепоте слышит звучание теней империи Хичоля. Они разговаривают ни о чем, так долго, что Хёкдже почти верит в то, что они друзья. Две горошины в разломанном стручке. Хичоль слаб и повержен, как и Ынхёк. Время летит, и Хёкдже думает - сможет ли он оказаться достаточно сильным для Хичоля? А где-то после заката ловит себя на робких мыслях о том, что их улыбки сияют. - Я загляну к тебе завтра, - обещает Хёкдже, когда Донхэ приезжает, чтобы забрать его на очередную примерку. - Какие ты любишь фрукты? Хичоль улыбается, широко и ярко, подзывает Хёкдже ближе. В какой-то момент ему кажется, что он видел эту усмешку в последние год или два - когда они там успели стать друзьями. Хичоль сидит за приставным столиком, отмахивается от насекомых, в комнате нет никого кроме них и севшего за горизонт солнца. Всяким мусором забросана земля, уродливая, неидеальная картина, которую никогда не удастся найти на фотографиях. И тем не менее, вся сладость момента рушится, когда Хичоль заставляет Хёкдже чуть наклониться: "Кстати говоря, Шивону нравится, когда его седлают верхом. Он начинает издавать такие неприличные стоны, что ты и представить себе не можешь". Хёкдже падает, ударяясь о землю, падает вместе со своими странными, надуманными фантазиями, а Ынхёк только оставляет короткий поцелуй на щеке Хичоля: "Не волнуйся, сонбэ. Мне ни к чему представлять, я и сам все слышал". Люди вроде Хичоля или Ынхёка не умеют дружить. Они способны только на дешевые развлечения. ___ Яркие огни и шумная компания досуха выпивают Ынхёка, и Хёкдже бродит по вечеринкам сам, одинокий, потерянный. Маленький, восемнадцатилетний мальчишка, оказавшийся в комнате с великолепными манекенами. Окружение взрывается красками и громким смехом, а Хёкдже хочет найти кого-нибудь, чтобы поговорить, чтобы присоединиться к тихим смешкам и недовольному позвякиванию бокалов шампанского. Только вот никто из окружившей его толпы не хочет поговорить с ним по-настоящему. - Ынхёк, вот ты где! - (Нет, меня зовут Хёкдже. Я Ли Хёкдже.) О, как поживаешь? - А ты как? - (Я потерян. Ты не видел Донхэ? И кто ты?) Наслаждаюсь жизнью. - Bonne soirée mon chéri, ça va? [фр.: Добрый вечер, дорогой, как дела?] - (Что ты несешь?) Bonne soirée! [фр.: Добрый вечер] - Я был очень рад поработать с тобой вчера. Для меня это настоящая честь. - (О, мы работали вместе? А я и не помню.) Не стоит так нервничать, дорогуша. Я не кусаюсь. Сильно. Ха! Хёкдже проводит ночь, слепо выискивая Донхэ, которого на этом вечере нет, и Хичоля, которого здесь больше никогда не будет. Они единственные люди, которые могли бы его выслушать. Которые могли бы услышать. Но вместо них Хёкдже находит Кюхёна, сидящего с наивной, оцепенелой улыбкой, и ему вдруг становится страшно. Страшно потому что он даже не знает, что именно его так пугает - улыбка Кюхёна или то, что близкие люди так внезапно исчезли. *** - Как там дела с Донхэ? - спрашивает Шивон, развалившись на софе с бокалом древнего, хорошо выдержанного вина. - И кстати, пол не холодный? Ынхёк даже не дергается, чтобы подняться с пола, он слишком занят - растворяется в разряженном воздухе, просачивается сквозь трещины между деревянными плитами настила. Ему интересно, сможет ли он проследить по таким трещинам следы своих слов, если лет через десять хоть кто-нибудь будет в состоянии его вспомнить? - Я не знаю, - и это правда, он на самом деле не знает. Не знает, как обстоят дела в отношении Донхэ: было ли между ними что-то вообще? Куда все делось? Вернется ли? И придется ли ему полностью испариться до того, как наступит этот день? Пол холодный, но еще не остывший, Хёкдже чувствует жар под грудной клеткой и уже не знает, что есть что. - Тогда почему ты здесь? - Может, меня здесь нет. Может, он все еще на какой-нибудь вечеринке, заливает в себя что угодно, лишь бы оно согревало, притворяется, что натянутые улыбки трогают его сердце. Как будто у него есть сердце. Но на самом деле у Ынхёка его нет, поэтому он седлает Шивона верхом, насаживается на него, как говорил Хичоль и выясняет, что парень был абсолютно прав насчет стонов. - Почему ты не вернешься к Хичолю? - Потому что все изменилось. Он больше не хочет меня. Ынхёк разглядывает фотографию Хичоля, что висит на стене, и думает, что, возможно, он тоже больше не хочет Донхэ. *** Если говорить кратко, Ынхёк - тот, кто просыпается по утрам, а Хёкдже - тот, кто спит ночью. Хотя может быть, Ынхёк ходит во сне в свете дня, а Хёкдже ворочается в бессоннице и тревогах. Временами, когда простыни из египетского хлопка превращаются в путы, а одеколон от Шанель разводит в воздухе зыбучий песок, Хёкдже вспоминает ощущение счастья. Остатки его подкрашенных розовым воспоминаний скребутся в кишках до тех пор, пока он не оказывается в туалете, где его выворачивает наизнанку тем, что Ынхёк употребил за день. Обычно это две стопки водки с оливками, иногда крекер. После этого остается только желчь, кровь и куски души. Хёкдже думает, что, возможно, пришло время уйти. Скорее всего, пора - ведь чем дольше он задерживается, тем горче становится привкус счастья на языке. К тому же он устал. Устал, устал. Он оставляет Ынхёку коротенькие записки, осколки Ли Хёдже, которые можно собрать, когда он исчезнет. Он может стать мифом, большим отпечатком, следом, и незнакомцы десятилетиями будут гадать о реальности его существования, а записки станут очевидными доказательствами. Хёкдже думает, что это весьма неплохая идея, он даже может стать коллекционной игрушкой, пазлом - вот кусочек души, вот кожа, а вот его любимая еда на картинке рядом. Ли Хёкдже любил клубничное молоко. Ли Хёкдже любил есть рамён в солнечные дни. Ли Хёкдже не нравилось, когда кто-то таскал еду из его тарелки. Ли Хёкдже испытывал слабость к Ли Донхэ. Ли Донхэ слишком хорошо ладил с матерью Ли Хёкдже. Все это забавные факты. Хёкдже думает, что кто-то сочтет их банальными, но слезы все равно не удается унять. Прошлое слишком печально. Ли Хёкдже был здесь. Не был. Он никогда не был здесь. Не здесь... *** Приходит лето. Дни становятся дольше, люди исчезают быстрее, и внезапно Ынхёк слишком часто оказывается в одиночестве. Лица блекнут, голоса сливаются. Мир сужается до Ынхёка и нескольких ненастоящих друзей. Цвета, которые прежде были на его стороне, теперь оборачиваются против него и выглядят во всем слишком мерзкими. Красный кажется слишком красным, черный - слишком черным, а белый - попросту смехотворным. В зеркалах видны лабиринты, а Хёкдже больше не выходит на прогулку по доске пиратского судна, океан сам обступает его со всех сторон. Его имя перемещается из журналов высокой моды в таблоиды, люди сыплют вопросами со всех сторон, а Шивон объясняет это одним простым фактом: "Дело в том, что ты очень красив". Ынхёк смеется. Не из-за того, что дыхание Шивона щекочет шею, и не из-за того, что похоть в его глазах настолько глупа, что причиняет боль, а из-за журнальной статьи, в которой сущность красоты объясняется тоже вполне элементарно: "Цветок красивее всего перед смертью". Ынхёк отрывается от текста и смотрит на свое отражение в зеркале, сравнивает его с фотографией на обложке журнала, отредактированной по всем статьям. Он видит все: и великолепные скулы, и удивительно темные глаза, и полные губы. Сегодня освещение играет хорошую службу, скрадывая морщины, а еще высвечивает за спиной Ынхёка того, кого он уже давно не видел. - Эй, Дондже, я красив? Ынхёк уходит в себя, задаваясь вопросом, почему он неправильно произнес имя Донхэ? Ради того, чтобы вызывать его недовольство? Или же... *** Глубоко ночью Хёкдже начинает беспокоиться о Хичоле и парне, имя которого он теперь с трудом может вспомнить. В памяти только пустой взгляд Хичоля, который он видел в госпитале, его дрожащие пальцы и запах сырости. А еще на отдельной полке воспоминаний - то, как безымянный человек пошатнулся и вцепился в дверную ручку, лишь бы устоять на ногах. Его голос, удрученный, пристальный взгляд. Так или иначе, эти воспоминания больше отдают горечью, никак не сладостью. Но Хёкдже уже ничего не может сделать, его здесь нет. Его никогда здесь и не было. Как и Ынхёка, впрочем. *** Шивон предотвращает падения Ынхёка, подталкивает его обратно на пьедестал, поэтому Ынхёк может продолжать существование до нового дня. Прогулки по доске пиратского судна сделали его сильнее, ведь то, что не убивает, дает великолепные ноги. В той или иной мере. Обложки журналов, контракты, приглашения на вечеринки и красные ковровые дорожки. Ураган, безумный и беспощадный. Все хотят кусочек Ынхёка, кромсают его по швам и почему-то это напоминает оргазм. Дежавю. Ынхёку нужно время, чтобы понять, откуда оно. - Когда ты стал моим менеджером? - невнятно спрашивает Ынхёк, рухнув на огромный диван из черной кожи и наслаждаясь великолепной ручной обработкой, за которую Шивон переплатил больше нескольких тысяч. В его руках стакан то ли скотча, то ли яблочного сока - Ынхёк не помнит. Да и какая разница? Он все равно не может вырубиться еще сильнее. - Когда ты уволил Донхэ, - отвечает Шивон, не отрываясь от фотографий с недавнего прослушивания, что ворохом лежат на его столе. Ынхёк наблюдает за тем, как он выбрасывает одну фотографию за другой, легко и быстро - ломает маленькие мечты безымянных мальчишек так бездумно, методично и меланхолично, что Ынхёк готов рассмеяться. И он смеется. Смотрит на большой черно-белый портрет какого-то Ынхёка. Восхищается его пустым лицом и абсолютно мертвым взглядом. Почему этот человек кажется таким знакомым? - О, я его уволил? Когда? Не помню. - Разумеется, ты не помнишь, - Шивон на секунду снимает очки для чтения и перехватывает взгляд Ынхёка ради момента искренности, в который они оба якобы верят. - Ты был пьян, и я оттрахал тебя почти до бессознательного состояния. - Отлично. - Так и было, - Шивон подмигивает, а Ынхёк внезапно думает о том, чтобы вынести себе мозги прямо напротив той красивой фотографии, что висит на стене. - А что я делаю здесь? - и на этот вопрос у Шивона нет ответа. Как и ни у кого другого, никто не знает, что вообще делает Ынхёк, ведь у вешалок нет настоящей цели. Их работа - есть цветы и выдавать радугу для любого, кто захочет это увидеть. На самом деле совсем не имеет значения, что именно и где они делают. *** Хичоль звонит в странное время. В половину четвертого или за полчаса до полуночи. Он не говорит ни о чем грандиозном. Обычно просто несет чепуху. Вопит, кричит, затем успокаивается и рассказывает Ынхёку, что нравится Шивону в постели. Ынхёк быстро учится, но запоминает только то, что может оказаться полезным, фильтруя все остальное дерьмо, ведь на самом деле ему все равно - это не он любимец моды и не он игрушка для траха, с которой пока забавляется Шивон. Иногда на заднем плане слышны помехи, иногда знакомый шум пьяных встреч. Но в этот вечер нет ничего. Только Хичоль и Хёкдже. - Сонбэ? - Не называй меня так. - Прости. - Ты у Шивона? - Н... - Не лги. - Да, - Хёкдже хочет добавить, что это только потому, что его собственная квартира слишком большая и слишком пустая, а мебель слишком белая, и это пугает его. Его пугают шаги, звучащие эхом под потолком, коридоры, в которых нет даже пыли, и океан равнодушных огней под окнами. Только вот ничего не выходит. Молчание забивает горло. Хёкдже знает, что каждый звонок Хичоля - безмолвная просьба. "Пожалуйста, верни мне Шивона. Пожалуйста, расскажи, как он?" Разговоры про то, что Шивону нравится в сексе - код, которым Хичоль говорит: "Я знаю его лучше, он любит меня сильнее, поэтому, пожалуйста, верни его мне". И Ынхёку жаль. Действительно жаль, что он такой. Что он Ынхёк. - Шивон... Пусть он приедет в мою квартиру. Быстрее. Скажи ему, что он нужен мне. Ким Хичоль нуждается в нем, - глубокое дыхание и голос Хичоля вдруг начинают таять в каком-то гуле. - Что... он... ну...жен... я... бу... жда...ть... Пожалуйста. Последний звук и линия умирает. Хёкдже переворачивается и начинает трясти Шивона, будит его и передает сообщение, подчеркивая все паузы в разговоре и то, что голос Хичоля звучал крайне странно. Он хочет сказать, что впервые слышал, как Хичоль о чем-то просил, но этого он так и не говорит. На секунду взгляд Шивона становится пустым. Только вот секунда - это совсем мало. Шивон притягивает Хёкдже к себе и говорит, что ему нужно поспать: "Завтра будет пресс-конференция насчет контракта с Джованни, отдохни". ___ На следующий день действительно собирают пресс-конференцию, только не насчет контракта с Джованни, а из-за того, что Хичоль покончил с собой. *** Из четырехсот семидесяти и скольких-то там людей, наблюдающих за тем, как Хичоля опускают в грязную землю, Хёкдже, вероятно, единственный, кто знает, что тело в гробу - это всего лишь тело. Настоящее шоу закончилось годы назад, и Хёкдже единственный, кому есть до этого дело. Рядом с ним Шивон - просматривает сообщения на телефоне, дьявольски гламурный, как и всегда. Черная горжетка, бриллиантовая серьга, блестящие кожаные туфли на шнуровке, подчеркивающие его выглаженный костюм. Из-за всего этого Хёкдже становится тошно, хочется плакать, хотя он и не подозревал о существовании слез на своих ресницах. Когда люди расходятся, Хёкдже не знает, как сдвинуться с места, поэтому просто остается стоять, в полной растерянности. Хичоль был его врагом. Хичоль ненавидел Хёкдже. Хёкдже ненавидел его. Так откуда все эти слезы? Почему никак не получается их остановить? - Идем, - Шивон приобнимает Хёкдже за плечи и легко подталкивает его вперед. - У тебя еще фотосессия, и серьезно, Ынхёк, ты ведь должен знать, что опухшие глаза— - НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ЫНХЁКОМ! - Хёкдже кричит, и его крик эхом отдается в душе. Он стряхивает руку Шивона со своего плеча и снова кричит, громко, грубо и долго, а Ынхёк лишь благодарит Господа за то, что поблизости нет репортеров. Хёкдже хочет ранить Шивона. Хочет, чтобы он почувствовал боль, способную оправдать слезы Хёкдже, и понимает, насколько ему жаль Хичоля. Ему жаль, что какой-то почти незнакомец проливает о королеве прошлого больше слез, чем его собственный возлюбленный. Хёкдже по-настоящему жаль. Но Шивон спокоен и собран. Убийственно равнодушен. Его успокаивающая улыбка не ломается ни на секунду, и это ставит Хёкдже на грань. - Хёкдже. Все в порядке. Успокойся. Я дам тебе пару минут. Хёкдже не нужна ни минута, ни час, ни целый остаток его жизни, потому что этого все равно не достаточно для того, чтобы пережить ужасный вкус предательства, падающий дождем на его плечи. - Как ты можешь просто стоять здесь? - спрашивает Хёкдже. Слова песком вырываются из горла вместе со всхлипываниями. Хёкдже ощущает себя жалким из-за того, что плачет перед Шивоном, человеком, которому до его плача абсолютно нет никакого дела, поэтому изо всех сил старается сдерживать слезы. Соленые капли собираются у ресниц, а Хёкдже притворяется, что они не падают, не катятся по щекам. - Как ты можешь вести себя так спокойно? Ты... мы убили его! - Нет— - Ты убил его! Он тянулся к тебе, просил о помощи, но ты просто... просто позволил ему... Ты! Чхве Шивон, ты убил его! С таким же успехом ты мог самостоятельно затолкать таблеток в его горло... - Хёкдже, послушай, - Шивон зажимает сигарету губами. Откидывает крышку Зиппо и тут же захлопывает. Открывает снова и щелкает огоньком. Этот щелчок становится последним гвоздем в сердце Хёкдже. - Не смей так меня называть. Шивон вздыхает - громко и раздраженно, и это пропускает Хёкдже через все стадии гнева, и следующие несколько мгновений он не может выпустить из головы мысль о том, как сильно хочет впечатать лицо Шивона в надгробную плиту на могиле Хичоля. Ударить его и бить, снова и снова, хоть каждый день, до тех пор, пока Шивон не развалится, как душа Хичоля, пока он не потеряет свою гордость и не начнет молить о спасении, как молил Хичоль. - Я не убивал его. Я его отпустил, - говорит Шивон, выдыхая сигаретный дым. В сером, опутавшем его лицо, облаке он выглядит расплывчатым и романтичным, но Хёкдже знает, что все это напускная чушь. Нет никакой неопределенной романтики ни в смерти, ни в падении Хичоля, ни в боли в его глазах. Случившееся было жестоким, острым и грязным, и все произошло прямо у них на виду, но они оба лишь отмахнулись. - Замолчи! Ты лжешь, - Хёкдже запинается. Гнев кипит в нем, обжигая язык, и он отчаянно выплевывает его в слова, такие громкие, что Хёкдже почти задыхается, и хрипы искажают его голос. - Ты всегда лжешь. Выделываешь всю эту херню, выворачивая правду так, как тебе удобно, чтобы не чувствовать себя виноватым! - Не будь таким наивным, Ынхёк. Ты ничего не понимаешь. Хичоль хотел этого, - говорит Шивон, когда Хёкдже хватает его за воротник, невольно втягивает дым его сигареты. Тяжелый, белый дым, который оседает на губах, невыразительный. - Именно такой конец он хотел для себя. Шивон стучит пальцем по сигарете, пепел облетает вниз по спирали, с такой же безупречностью, какая сквозит в его голосе. - Хичоль не мечтал о хорошей жизни. Он был настоящей моделью, Ынхёк, он знал, что был из числа тех людей, чья красота в наибольшей мере проявляется, когда они страдают. Рвущий волосы ветер. Торчащие кости. Тяжелый шум и острые палки в его органах. Кровь как чернила и чай. Ему нравилось все это. Он мечтал о красоте, больше чем о счастье. Ты знал об этом? Когда он страдал, его красота проявлялась по максимуму. Ты видел всех этих людей на похоронах? Они и есть причина. Хичоль умер ради них, ради того, чтобы оставаться красивым, любимым, а не стать каким-то безымянным лицом. - НЕТ, - кричит Хёкдже. Ему кажется, что если он будет кричать достаточно громко, то сможет проколоть пузырь, который Шивон раздувает вокруг своей речи и правды. Хёкдже видел Хичоля в больнице. Слышал, как тишина проглотила его последние слова. Хичоль был всего лишь человеком. Все мы всего лишь люди. Хёкдже всхлипывает, изо всех сил сжимает ладони в кулаки и ударяет Шивона по лицу, бьет его костяшками в нос, разбивает бровь, метит прямо в глаза. - Нет! Замолчи! Прекрати все выворачивать! Ты не понимаешь! Ты не видел его! Ты никогда не видел его глаза... Не видел, насколько тяжело ему было... Ты никогда... - Но и ты тоже, Хёкдже, - Шивон выдыхает дым в глаза Хёкдже, он закашливается и моргает, пытаясь перебороть раздражение слизистой, а Шивон продолжает, тоном легче обычного, но его слова немыслимо тяжелым весом пробивают сердце Хёкдже, погружаются в него и тонут, тянут его на дно. - Ты никогда не был настоящим талантом, Хёкдже. Ты создал Ынхёка, Я создал Ынхёка, но ты никогда не был им по-настоящему, не жил так, как Хичоль жил собой. Настоящие модели - таланты, им не приходится создавать себе альтер-эго. Поэтому не говори мне, что ты все понимаешь. Внезапно все силы уходят из Хёкдже, нервы распутываются в узлах. Он опускает ослабевшие кулаки и просто стоит, пытаясь справиться с тяжелыми дыханием и представляя собой лишь маленькое пятно, похороненное под высокой модой. В этот момент он не совсем понимает, почему вообще задыхается, почему его руки зажаты в кулаки, что его так рассердило? Шивон показывает ему свою обычную вежливую улыбку, осторожную и простую, настолько дружелюбную, что Хёкдже не может ей ничего противопоставить. И только тогда он понимает, почему люди сдаются, видя эту улыбку, почему уступают ей, уступают Шивону. ___ Хёкдже едет на свою фотосессию. Впервые съемочная площадка вымораживает его душу настолько, что он не может вспомнить, как правильно нужно позировать. Люди что-то кричат, зовут Ынхёка, но Хёкдже не знает, кто это такой, не помнит, что он вообще здесь делает. Кто-то дает ему зеркало, чтобы он проверил макияж. В отражении не видно комков туши и ведра блесток, которое когда-то опрокинули на его лицо. В отражении кто-то, кого Хёкдже с трудом узнает. Неужели он изменился? Повзрослел? Слишком сильно и слишком быстро? - Повторите, пожалуйста, мое имя, - просит он мягко. Стилист замирает, а Хёкдже криво улыбается, вспоминая все те времена, когда срывался на эту самую девушку. Странно слышать собственный голос нормальным. - Ну, эм... - стилист заглядывает в не до конца оформившееся отражение. - Я всегда называла вас Хёкдже... Простите? Хёкдже смотрит в зеркало снова и понимает, что это не он. Что не хватает одной большой части его. Не хватает вызывающе чувствительного, глупого парня рядом. Отражение неполное. Оно идеально и вполне является самостоятельной формой искусства, но его нельзя назвать красотой. - Я похож на Хичоля? - Нет, - девушка смеется и касается плеча Хёкдже, и этот момент - самый теплый за последние годы, возможно, самый теплый за все годы его работы. - Ты - это ты, а Хичоль - это Хичоль... Черт... То есть, простите. Я хочу сказать, эм... Почему вы плачете? Извините! Я сказала что-то не то? - Нет, просто... глупые мысли... - и Хёкдже клянется себе, что плачет в последний раз. После этого он будет счастлив. После этого он вернет Донхэ, чего бы это ему ни стоило, ведь он слишком устал жить в своем уродливом совершенстве, а неполноценная жизнь не стоит жизни.