"Огонь, что меня хранит"

Когда Сигюн вспомнила о злополучном гвозде - о ране, которую пришлось прижигать, избавляясь от последствий - боль ещё не исчезла, но стала уже вполне терпимой для того, чтобы отрешиться от неё сознательно, вновь опуская голову Локи на грудь, прислушиваясь к его размеренному дыханию, глядя на огонь без страха, почти с благодарностью. Беспокоясь лишь о том, что последний из томов, брошенных трикстером в пламя, почти прогорел. Локи, угадывая её тревогу, подтянул укрывающий их с Сигюн плащ чуть повыше, скрывая её плечи под плотной тканью. - Не холодно, - возразила Сигюн, перехватив его ладонь теплыми пальцами, - просто испугалась, что мы останемся без... - Без огня не останемся, - Локи, отвернувшись от пламени, крепко обнял её за талию и перекатился в сторону от очага. Сигюн уютно распласталась сверху. Подтвердила, коротко целуя в губы: - Не останемся. Кожа к коже, глаза в глаза. Ни один Хельфхейм не был в силах поглотить их. Когда Один задаёт свой вопрос, эхо его голоса разносится по всему Хельфхейму: проникает в каждую трещину, пробирается в каждый угол, вытягивает все секреты на свет. И Локи приходится сильнее прижать к себе Сигюн, не давая ей невольно откликнуться на зов Всеотца; не давая себе подчиниться. Откликается только мертвая вёльва. Восстаёт из своей бездонной могилы, пробирается к серому небу, цепляясь костлявыми пальцами за пепельные уступы - так сильно ей хочется говорить! Так рада она тому, что нашёлся тот, кто пожелал её слушать. Но сначала вёльва смеется, и смех её сотрясает Хельфхейм ещё раз, как при прибытии Всеотца, и Сигюн уже сама вжимается в мужа сильнее, порываясь закрыть руками уши. Локи не позволяет. Встретив его взгляд, Сигюн понимает, что он не собирается переживать грядущее в одиночестве. Он сожалеет о своём решении минуту спустя. Когда вёльва, отхохотав, начинает говорить, и голос её сверлом проникает в голову, процеживается сквозь плотно забитые щели, закрытые двери, заколоченные окна, Локи сожалеет, но понимает, что зажмуренные глаза и заткнутые уши всё равно бы их не спасли - от правды было не скрыться. Слушая пророчество вёльвы, Локи понимает, что давным-давно знал эту правду сам. Он слушал молча. А Сигюн тихо плакала, приникнув к его груди, заранее узнавая уготованную им участь. Оплакивала свой несчастливый брак, своих ещё нерождённых, но уже обречённых детей. Её слёзы холодили трикстеру кожу, но он терпел, признавая право Сигюн горько сетовать на судьбу. Он ничего не мог сказать ей в утешение. Локи был слишком занят, вслушиваясь в летящие по мертвому миру слова. Где-то в будущем, его сын Фенрир разрывал зубами сверкающее солнце.

***

Огонь в очаге погас. Тянуло холодом от двери. Проникающий в лачугу сквозняк осторожно пробирался к остывающим уголькам, оборачивая затухающие огни матовой пленкой; рассыпая почерневшие страницы золой и пеплом. Добившись успеха и осмелев, серый ветер Хельфхейма ринулся дальше, жадным поцелуем приникая к незащищенной коже, под которой весело струилась живая, горячая кровь. Локи не заметил. Он лежал неподвижно, вслушиваясь в гулкую тишину, вновь укрывшую мир после стремительно отъезда Одина. Он думал, анализировал и вспоминал - и слушал, как дышит Сигюн, вновь опустившая голову ему на грудь. Плакать она давно перестала. Не хватало сил. Локи показалось в одно мгновение, что жена впала в беспамятство, но глаза её были открыты и взгляд оставался осмысленным, хотя и не видел ничего перед собой. Слушая пророчество, она сперва рыдала навзрыд. Потом всхлипывала. Потом - перестала; только дрожала, как листок на ветру. Потом перестала и дрожать. Лишь дыхание выдавало Сигюн - дыхание и слабый пульс, который Локи улавливал помимо воли, почти злясь на его равномерный стук. Вопреки убеждению многих, трикстеру не чуждо было милосердие, и он понимал, что Сигюн стоило бы умереть - здесь, сейчас, на полу позабытой всеми богами хижины. Потому что сам Локи её не отпустит. Потому что добровольно на подобную судьбу Сигюн не согласилась бы никогда. -...платье. - Что? - Локи, вырванный из вороха темных мыслей, повернул голову, но не сумел разглядеть ничего, кроме рыжей макушки, по-прежнему покоящейся на его груди. - Сигюн?.. - Я сошью тебе платье, - сонно повторила она и заерзала, устраиваясь поудобнее, - большое. На мужчину. Как ты и искал. А сандалии сделают цверги... - Сигюн... У Локи перехватило горло и он напрягся всем телом, пытаясь что-то противопоставить, что-то сказать, найти какое-нибудь слово, которое укрыло бы: его - от этого обезоруживающего принятия, и Сигюн - от него. И не нашел. Но находит Сигюн. Тянет наверх, к себе - смешную, заплаканную и сонную - прижимается губами к губам, прячется под водопадом медно-красных волос, то ли закрываясь от мира, то ли выставляя миру напоказ. И Сигюн, не зная, откуда черпаются силы, тянется навстречу, сжимая тонкие пальцы на знакомых плечах. И пепельный ветер Хельфхейма, обожженный и яростный, с воем вылетает наружу, отказавшись от желанной и сладкой добычи. Дрова в очаге давно прогорели, а толстые фолианты рассыпались в хрупкий прах, но в лачуге так и не стало прохладнее. А если и стало, то Сигюн этого уже не заметила, целуя Локи в ответ и закрывая глаза. Мьельнир вернулся в Асгард неделю спустя.