Red lipstick

Lu Han – Lu.

- Я не могу больше об этом думать! – Чунмён захлопывает порядком потолстевшую за последнее время папку с делом об Инквизиторе, в которой материалы о уже пяти совершенно идентичных убийствах, к которым не подкопаться ни с какой стороны. Чонин улыбается, кажется, всё ещё скрываясь за чёлкой и монитором своего компьютера. Чонин кажется Чунмёну всё более славным парнем, да и ум у него многим на зависть. Только дикий какой-то, даже обидно: Чунмёну иногда так хочется просто поболтать. А от младшего офицера ничего, кроме «да, лейтенант Ким», «будет исполнено, лейтенант Ким» и «вы совершенно правы, лейтенант Ким, сэр», не дождёшься. Чунмён пишет своему Маугли длинное сообщение о том, как откровенно устал, что ему хочется просто тишины, выбросить к чёртовой матери телефон и уехать на другой континент. Маугли, заботливый малыш, нежный котёнок, что-то бессмысленное ласково мурчит в окошко мессенджера, и Чунмёну делается откровенно хорошо. Он отвлекается на переписку до тех пор, пока малыш не начинает всё больше медлить с ответами. Мён желает ему сладких снов, шлёт глупые картинки-сердечки... Господи, ему уже тридцать три, он лейтенант бостонской полиции и планирует в скором времени сдать экзамен на звание капитана, а какой чушью он занимается. Впрочем, весь этот роман изначально – сплошная чушь, что уж теперь метаться. В конце концов, в ближайшее время переходить грань почти платонических и исключительно цифровых отношений, во имя сохранения психики младшего, Чунмён не собирается. - Ну что, Ким, ты ещё не спишь? Ночные дежурства, это откровенное блядство, стоит признаться. Чонин уже привычно вздрагивает, явно что-то наскоро закрывает в компьютере и выглядывает из-за своей баррикады. - Нет, лейтенант Ким, сэр, не сплю. - Ну вот давай хоть без этих бесконечных «лейтенант», «сэр». Не на параде, – Чунмён надеется, что этим предложением даст понять, что готов на более тёплые взаимоотношения, что не кусается, и что Чонин ему симпатичен, как коллега. – Излишние формальности вызывают у меня изжогу. Чонин снова послушно кивает, но расслабиться у него пока не очень получается. Ничего, Чунмён человек терпеливый. - Ну что, малой, хочешь небольшую экскурсию в прошлое? – Он прикуривает и к чёрту снимает синий галстук. – Для этого даже из кабинета выходить не нужно. - Как это? - А вот так это, - Чунмён смеётся, - видишь ту большую коробку в углу? Так вот, это наши старые, всеми богами забытые и никому не нужные вещдоки. А они хранят множество трагичных, неприятных, а порой и забавных историй. Чунмён, зажав сигарету в зубах, вытаскивает коробку на свет, сдирает скотч с крышки и сдувает накопившуюся пыль. Чонин, словно заворожённый сказкой о драконе мальчишка, медленно подходит, садится на корточки и заглядывает в коробку, чуть ли не сглотнув. Чунмён чувствует себя добрым фокусником, доставая по очереди совсем не детские предметы, сопровождая каждый короткой, но ёмкой историей. Консервный нож, которым обдолбанный парень пытался вскрыть банкомат. Чулок, которым особо бойкая проститутка зафиксировала дверную ручку в номер, пока душила своего скупого клиента. И её же красная помада, попавшая сюда не совсем понятным путём, да так и оставшаяся на дне коробки. Несколько пакетиков с окурками и салфетками, пара разряженных мобильников, записные книжки и ещё с несколько десятков разных мелочей, сыгравших немалую роль в дальнейшей судьбе некоторых людей. Чонин слушает внимательно, задаёт такие вопросы, словно эти предметы – доказательства по нынешнему делу, и знание о них принесёт скорую и столь желанную развязку. Чунмён сам не понимает, почему с такой охотой возится с мальчишкой, как с родным племянником, но время летит незаметно, сокращая остаток ночи еще на два часа. - Так, - Чунмён встаёт, разминает затекшие ноги и потягивается, - я пошёл за кофе, если я не пройдусь, я умру. Тебе взять? - А... – Чонин, кажется, задыхается. - А это ничего, лейтенант Ким? Если я соглашусь? - Это ничего, пока еще не лейтенант Ким, - Чунмён беззлобно передразнивает и улыбается, - я же спросил по своей воле. Короче, какой кофе ты пьёшь? - Капучино, - тихо мямлит Чонин, и от него буквально веет жаром, видимо, от смущения. Чунмён, снова придуриваясь, отдаёт младшему честь, и, похрамывая от долгого сидения в не самой удобной позе, идёт к тому кофейному автомату, что находится мало того, что на первом этаже, так ещё и в другом крыле. По пути он выходит на улицу, и выкуривает сигаретку с дежурным диспетчером, крупной чернокожей женщиной, которая явно к нему неровно дышит все те годы, что они работают вместе. - Прости, Бэтти, - говорит он, как всегда откровенно, когда она подходит слишком близко, а Чунмён, наоборот, чуть отступает от неё, - но ничего не изменилось с тех пор, как мы говорили в последний раз. За три недели я не перестал хранить верность своей правой руке. Они смеются и, наверное, это уже стало их маленькой традицией, безобидной глупой шуточкой. Такие «якоря» Чунмён очень ценит, что-то, что позволяет оставаться в себе в любой ситуации, не дать течению снести себя в неизвестность. В общем, поход за кофе занимает минут пятнадцать. Чунмён боком открывает дверь в их кабинет, держа в руках два бумажных стаканчика. Чонин подпрыгивает от неожиданности и тихо ойкает, тут же отворачиваясь и слишком сильно даже для себя сутулясь. - Парень, ты что? – Чунмён ставит кофе на стол и подходит к младшему. - Всё хорошо, лейтенант Ким! – Чонин чуть не кричит, как на плацу, но не отнимает руки от лица. От этого и слова, и голос звучат как-то нелепо. – Всё в полном порядке, сэр! - Ким. – Чунмён не любит вот такого кардебалета с конями. Чонин не оборачивается, буквально сжимаясь в точку, Чунмён теряется в догадках и строго хмурится, добавив в голос ледяную нотку. - Младший офицер Ким Чонин, повернитесь ко мне лицом и докажите, что с вами «всё в порядке»! Чонин тихо стонет, но против прямого приказа идти не решается, поэтому он медленно расправляет плечи, поднимает голову и ещё медленнее оборачивается, постепенно отводя руку от лица. У Чонина пухлые, чувственные губы, на которые Чунмён втихаря порой поглядывает, впрочем, исключительно из эстетических мотивов. У Чонина пухлые, чувственные губы, по которым ладонью размазана красная помада. Та самая, из коробки. Алая, как свежая кровь, но Чунмён думает не о крови, а о сексе. О жарком, изнуряющем сексе, полном разврата и самого утончённого наслаждения. Впрочем, он думает об этом всего секунду, но в штанах моментально становится зверски тесно, член наливается и пульсирует почти больно. Только бы этот мелкий извращенец ничего не увидел! У Чонина болезненно блестят глаза, он бледен и явно напуган, но Чунмён слишком не в себе, чтобы проникнуться сочувствием. - Я... – голос не слушается, и приходится прокашляться, - блять, я пойду, ещё раз покурю. И чтобы на твоём лице не было ничего лишнего, когда я вернусь. Ясно? Чонин что-то нечленораздельно мяукает, и Чунмён порядком сердится. - Это ясно, младший офицер Ким Чонин? - Так точно, лейтенант Ким! - Выполнять! Чунмён не выходит из кабинета, он вылетает пулей, едва не задыхаясь от возбуждения. На заднем крыльце, слава всем американским богам, никого нет, а ночь стылая, и Чунмён скуривает три сигареты подряд, стараясь думать только о том, что если торчать на холоде в одной рубашке, то и заболеть недолго. И что дело, над которым он работает, невыносимо сложное и запутанное. И что чертовски хочется в отпуск, как всегда в такие дни. Он думает о чем угодно, только не о том, что он видел. Только не о том, о чём он подумал, увидев так неаккуратно размазанную на губах парня красную помаду. Ужасно хочется подрочить себе, основательно, от души, как давно не. Но Чунмён никогда не пьёт и не дрочит на работе. Это правило. Тем более, на собственного подчинённого, вечно прячущего глаза и дрожащего в его присутствии, как мышонок перед голодным котом. Думать о том, что подобная дрожь – именно то, что он всю свою сексуальную жизнь искал и никак не мог найти, - нельзя вдвойне. Чунмён докуривает четвёртую как три предыдущих, буквально в несколько затяжек, и возвращается в здание. Он долго умывается ледяной водой, пока возбуждение, пугающе сильное, не спадает до терпимого. Чунмёну не очень хорошо и невыносимо остро хочется домой. Или хотя бы побыть одному. Когда он возвращается в кабинет, Чонин сидит за своим столом, прямой, как струнка, чистый и очень, очень напряжённый. Чунмён садится за свой стол, снова открывает папку с делом, и долго изучает её в звенящей тишине. Если быть честным, просто смотрит на страницу, не разбирая при этом ни слова. - Ладно, младший офицер Ким, проехали. Всё, говорю, забыли, блять, мне ровно так же неловко, как тебе. Давай поработаем. Что мы имеем по последнему трупу? – голос Чунмёна звучит холодно и почти ровно, словно он экзаменатор, а Чонин – нерадивый ученик. Чонину требуется не меньше полуминуты, чтобы собраться с силами и подать голос. - Виктор Кортес, сорок два года, безработный, выходец из Сальвадора, два месяца назад вышел на свободу. Сидел за хранение и распространение наркотиков. Был убит, когда возвращался домой от любовницы… - все бодрее рапортует заученные наизусть данные Чонин, но Чунмён обрывает его, понимая, что все эти детали не имеют значения. Виктор Кортес такой же обыкновенный житель «гетто», как и те четверо, что до сих пор лежат в холодильнике их морга. Его личность, род занятий и образ жизни – не то, чем стоит гордиться. И именно то, что делает его привлекательной жертвой в глазах Инквизитора. - В дешевеньком плеере, сомневаюсь, что такой человек как Кортес вообще им пользовался, на повторе проигрывалась одна и та же мелодия, - Чунмён излишне старательно дышит, потому что об этом тоже думать нельзя. Не сейчас. Не здесь. - Да, «Lu», китайского исполнителя Лу… Ханя, - Чонин делает вид, что подсматривает. – Эта песня тоже… - Тоже, - голосом Чунмёна можно резать как самым острым ножом. Эта песня тоже из его жизни. Из его личной жизни. Из безумного и наивного романа по переписке. Её принес сам Маугли, когда они едва только познакомились. Олень на аватарке, по-китайски «Лу». Месье Лу Хань знает толк в извращениях. Blow like flute... Угораздило же его именно сегодня показать Чонину этот проклятый ящик. Несколько лет же стоял. И прекрасно постоял бы еще. И Чунмёну не пришлось бы мучительно краснеть и курить одну за другой, маясь от возбуждения так люто, как не приходилось маяться даже в пятнадцать. Чунмён опускает голову, чтобы Чонин не мог видеть его напряженного и все еще красного от волнения лица, и задумывается. Кто-то следит за ним, за его жизнью, трогает грязными – а руки, испачканные кровью, чистыми быть не могут – руками самое сокровенное, что у него есть. Кто-то дышит ему в затылок, пока он приходит в себя из-за мальчишки, накрасившего губы красной помадой. Кто знает, может, во время следующего дежурства его случайно пристрелят. И тогда все эти нежные и глупые чувства к Маугли так и останутся единственными. А мысли о губах Чонина последними хоть сколько-нибудь приятными. - Я не думаю, что сам Кортес… сама жертва могла слушать такую музыку, - робко пытается реабилитироваться Чонин. И Чунмён, при всей своей погруженности в тоскливые и пугающие мысли, не может не отметить, что ему приятно это старание. В конце концов, кто не без греха. И красная помада – не худший выбор. Главное, не вспоминать снова эти алые следы на губах Чонина. - Много ты знаешь людей, интересующихся китайской попсой? Не китайцев, конечно, - Чунмён невесело хмыкает. – Инквизитор играет со мной. Возможно, даже пытается что-то сказать. Знать бы еще, что именно.