Red lipstick

Eminem feat. Rihanna – Love the Way You Lie

— Лейтенат Ким! — Капитан Ходженс буквально брызжет слюной, шваркая на стол уже очень, очень увесистую папку с делом об Инквизиторе. — Это уже ни в какие ворота не лезет! Это за гранью, понимаете?! Мужчина с пышными седыми усами багровеет лицом, Чунмён знает это, хоть и не поднимает глаз, старательно изучая свои ботинки. Не то, чтобы ему было вот так прямо стыдно перед начальством, просто смотреть на эту перекошенную рожу как-то совсем не хочется. Впрочем, немного стыда все же присутствует. Но это, скорее, вопрос личной профессиональной гордости и чести офицера полиции. — Лейтенант Ким, вы уже опоздали! Вы уже, — он подходит к Чунмёну, выдерживая, видимо, крайне эффектную паузу, — опоздали! Этот ублюдок, этот монстр тоже переходит все границы! Чунмён едва заметно кривится, потому что буквально чувствует, что сейчас, вот сейчас начнётся что-то уж совсем гадостное. И, конечно, он оказывается совершенно прав: чуйка его ещё никогда не подводила. Капитан Ходженс набирает в грудь побольше воздуха, словно собирается нырнуть в прорубь, или начать орать во всё горло. Второе, конечно, ближе к истине. — Мистер Стетхем был очень, очень уважаемым человеком. Это вам не наркокурьеры, латиноамериканцы с поддельными паспортами или дешевые шлюхи! Вы хотя бы примерно понимаете, какой человек погиб по вашей вине? Из-за вашего преступного бездействия? Или вы, лейтенант Ким, так и не научились понимать английский язык за все те годы, что вы живёте в Штатах?! Вы запустили это дело до такой степени, что мне впору серьёзно усомниться в ваших профессиональных и умственных способностях! И всё в таком духе, и так далее, и тому подобное. Шефу требуется больше получаса, чтобы проораться, лишить Чунмёна премии на ближайший век, довести его до тщательно сдерживаемого бешенства, и пригрозить отстранением от дела. И если вынужденное безденежье Чунмён еще как-нибудь переживет, то вот потенциальное отстранение и передача дела другому детективу — это конец. И это никак нельзя допустить. Чунмён выходит из кабинета начальника, тоже покрасневший, взмокший, едва живой от осознания долбаной несправедливости. Он влетает в их с Чонином кабинет, с грохотом захлопывает дверь, и садится за стол, не с первого раза, кое-как прикуривая. Он молчит и жестом велит младшему немного помолчать тоже и не задавать вопросов. Он успевает выкурить полторы сигареты, прежде чем вдруг возмущённо хлопает кулаком по столу. — Хороший человек! — Он буквально рычит от ярости. — Уважаемый! Остальных не жалко, а этого мудака, видите ли, мы «упустили»!!! Я упустил! Нет, ты слышишь? — Мён? .. — Блять! Блять, ты понимаешь?! Где грёбанная справедливость?! Где чёртова хвалёная мораль?! Инквизитор прирезал того, что отсыпал бабла нашим доблестным хранителям закона и порядка, и всё, понимаешь – всё!!! Драма вселенского масштаба, да меня чуть не уволили! Я в жизни о себе столько дерьма не слышал! Капитан грозится, что дело передаст другому! — Да из-за чего?! — Чонин не выдерживает и даже рявкает, хлопнув Чунмёна по коленке. Наедине он сразу стал позволять себе много откровенного, наплевав на слабые увещевания Чунмёна о том, что в участке они никогда не остаются одни. Оба раза, когда Чунмён взывал к явно отсутствующему голосу разума младшего, тот просто извлекал из кармана новенькую, суперблестящую красную помаду, красил губы, растягивая их в этой своей блядской ухмылочке, и вставал на колени перед своим мужчиной, напоминая, насколько шикарный минет он умеет делать. — Из-за Стетхема! Блять, из-за этого урода! Сколько шлюх в его борделе? Явно не десять, не двадцать… Да и вряд ли бордель у него один, на весь блядский «гетто». И вот, наше начальство потеряло очередной ручеёк дохода, и всё, трагедия! Можно подумать, что новый хозяин девочек не захочет иметь крышу из полицейских… — А… — Чонин хмурится, и в глазах его появляются продуманные, злые, очень серьёзные черти. — Love the Way You Lie. Эта песня, Эминем и Риана… Была на месте преступления. Чунмён запускает пальцы в волосы на висках и тихо шипит, пытаясь понять. Понять, какого чёрта! Что вообще происходит? Почему он? Почему Инквизитор сменил уровень своих жертв? У него изменились планы? Или это просто часть сложной игры, правил которой Чунмён до сих пор не понял? — Инквизитор явно что-то хочет мне сказать, в этот раз это очень явное послание… Ложь, боль… Я приношу ему боль? Я лгу? Или кто-то лжет мне? Господи, за что мне этот безумец! Почему я? — Может, ты кажешься ему лучше других людей, и он хочет тебя выделить. Чунмён в удивлении распахивает глаза, уставляясь на своего любовника. Эта версия хоть и походит на логичную и многое могла бы объяснить, но слишком странно слышать об этом от Чонина. Слышать от другого человека, а не внутри своей головы. Он тоже думал об этом. Не потому, что считал себя особенным, просто так подсказывало сердце. Инквизитор явно относится к Чунмёну по-особенному, выделяет его, и словно хочет отметить его таким кровавым способом. Только вот зачем? Разве что, довести до сумасшедшего дома. Право слово, ну не говорить же о любви! Чунмён мотает головой, отгоняя эту глупую мысль, которая с завидной периодичностью возникает в его голове. — Пойдём, выпьем? — Чунмён смотрит на часы, а потом на Чонина, очень устало и даже измученно. Чонин же смотрит на него обиженно. Последнее время он всё время смотрит обиженно, потому что Чунмёна просто не хватает на то количество секса, которое нужно юному демону. Силы уходят на постоянные мысли и попытки решить хотя бы одну из сотни загадок Инквизитора. Даже «малыш, моя жизнь под угрозой, я просто пытаюсь себя защитить» на Чонина не действует совершенно. Поэтому в последние дни он нервный и совсем не ласковый, даже красной помадой не пытается соблазнить. Чунмёна это порядком выбивает из колеи. — Я не могу. — Это выбивает Чунмёна из колеи куда сильнее. Чонин виновато смотрит на старшего и вздыхает. — Прости, но завтра выходной, и я обещал съездить к маме… Она, кажется, приболела, поэтому я хотел сегодня поехать. — Естественно, ты должен поехать к матери, — Чунмён хмурится, выключая уже давно бесполезный компьютер, так как Маугли теперь у него совсем не цифровой, а вполне реальный. — Но ты мог бы меня предупредить пораньше. Ну, так просто, для разнообразия. — Не ворчи, Тигр, не ворчи… — Чонин подходит, воровато оглядывается и, обняв за плечи, сладко целует, медленно, но горячо. — Я люблю тебя. — Когда ты вернёшься? — Чунмён обнимает мальчика за талию и прижимает к себе, тут же позабыв про своё недовольство. — Завтра вечером я буду в твоей постели… И только попробуй меня не трахнуть, — Чонин смеётся, — клянусь, я найду себе другого парня. Чунмён сжимает смуглые щёки Чонина пальцами, заставляет опустить голову и посмотреть себе в глаза. — Убью, — тихо обещает он, — обоих. Ты мой, и только мой, ясно? Даже в шутках не позволю тебе блядствовать. Чонин не вырывается, как следовало бы ожидать. Он вдруг тихо пищит и смотрит так покорно, так податливо, с таким безграничным обожанием, что Чунмён сомневается, что удастся выйти из участка прямо сейчас. Чонин скребёт пальцами по кафельной стене кабинки туалета и заливает горячей тягучей слюной бледную ладонь, с силой зажимающую его рот. Он прогибается, разводя ноги, на одной из которых болтаются смятые форменные брюки. Он подставляет зад, как изголодавшаяся девочка, покорно, умоляюще, соблазнительно настолько, что Чунмён окончательно теряет тормоза, и вбивается в это тело яростно и грубо, второй рукой сжимая худенький бок. Чонин кончает непривычно быстро и рано, наверное, и правда истосковался — пяти-шести раз в неделю ему действительно очень мало. Вот пять-шесть раз в день было бы самое то… Чунмён обещает себе, как только закончит это чёртово дело, посвятить всего себя одной очаровательной попке. А уже через час, немного разомлевший после оргазма, Чунмён сидит в крохотном пабе, и планомерно, упорно напивается. Он устал. Он чертовски устал за эти месяцы, от гонки за Инквизитором, от постоянной опасности, нависающей над ним, от крови, от одинаковых изувеченных трупов, от загадок, песен, от потрясений. Он просто чувствует себя так, словно ему девяносто лет и он беспросветно болен всеми возможными болезнями. Поэтому сейчас он ни о чём не думает, просто курит одну сигарету за другой, и безо всякого удовольствия пьёт крепкий алкоголь, не озаботясь его названием. Когда он допивается до почти бессознательного состояния, в его кармане начинает надрываться мобильник. Чунмён понимает это только на третьем звонке, а принять вызов получается на четвёртом. В ухо сразу начинает орать дежурный отделения, мол, чёрт подери, новый труп, нужно скорее выдвигаться, парень ещё тёплый, как говорит свидетельница. Чунмён кое-как записывает адрес и едва вспоминает заплатить за выпивку, выдвигаясь буквально в соседний квартал. Нашёл он, конечно, где пить… Чунмён серьёзно пьян, его начинает мутить, но он только глубоко дышит, отказывает себе в сигарете и идёт, цепляясь за рекламные щиты и столбы с дорожными знаками. Лейтенант полиции, гордость отдела. Или пьяное ничтожество, потенциальный следующий труп. С ходу и не поймешь, кто же он. Когда Чунмён подходит к нужному дому, ему приходится помотать головой, потому что буквально в дверях он сталкивается ни с кем иным, как с младшим офицером Ким Чонином. Сталкивается и смотрит во все глаза. Чонин выглядит немного удивленным и сбитым с толку, а у Чунмёна в сердце начинает тоненько и больно ныть. Чонин. На месте преступления. Чонин, который должен был сейчас сидеть в автобусе, везущем его в Атланту к матери. — Что… Что ты тут делаешь? — Заплетающимся языком едва мямлит Чунмён, глядя на Чонина чуть ли не с ужасом. — Я работаю в полиции, если ты забыл. — Чонин отрезает почти холодно. — Между прочим, алкоголик, меня так же могут вызвать на место преступления. Я не успел сесть в автобус, а вокзал, если ты вспомнишь, тут рядом. Какого чёрта ты такой пьяный опять? Скоро ты станешь социально опасен. — Ты… Ты же ехал к маме! .. — Идиот… Чонин не успевает договорить, потому что появляются коллеги, и всё начинает вертеться бешеной каруселью, впрочем, как обычно. Саймон Финч, афроамериканец, около сорока. Наверняка какой-нибудь наркоман или садист… В самом деле, еще тёплый. Чунмён даже присаживается возле окровавленного тела, зачем-то пытается нащупать пульс. Инквизитор был здесь совсем недавно. Может, полчаса назад, может, еще меньше. Может, Чунмён разминулся с ним, когда шёл сюда из паба? Дешёвый плеер в кармане куртки жертвы звучит совсем тихо, но Чунмён все равно разбирает отдельные слова. Что ты хочешь от меня? Хэй, лжец! Лжец! Чунмён не успевает и одного вопроса эксперту задать, как тот отводит его в сторону и смотрит серьёзно в глаза. — Иди-ка домой, дружище. Иди домой, ты немного не в кондиции, а тут есть Ким-младший, он сможет составить протокол. Иди домой и хорошенько отоспись. А утром узнаешь все подробности. Чунмён и правда слишком пьян, чтобы сопротивляться. Он ныряет в такси, и там почти засыпает, размышляя над тем, почему и на предыдущем месте убийства была песня о лжи. Почему-то мысль об этом никак не выходит из пьяной головы. Сейчас, когда мысли двигаются иными путями, перетекают с места на место, это кажется очень важным. Ложь, лжец. Кто-то лжет. Но кто? Кому? Чунмён думает в отчаянии, что Инквизитор зря так надеется на его сообразительность. Он играет с усталым, измотанным работой и личными переживаниями человеком. Вряд ли он получит то, чего хочет. С другой стороны, разве это не проблема Инквизитора? Сердобольный чернокожий таксист, всю дорогу томно подпевавший Бьонс, помогает Чунмёну выбраться из машины и даже доводит до двери, отказываясь от платы. Он кое-как разувается в тесной прихожей, сбрасывает с вешалки куртки, добирается до дивана в гостиной и отключается там как есть: в неудобной позе, в пропахшей сигаретным дымом мятой одежде.