Twenty One Pilots — Oh, Ms. Believer
Падме посмотрела в зеркало и устало вздохнула, опустив руки на живот. Скрывать от общественности свою беременность становилось сложнее едва ли не с каждым днем, а потому женщина зачастую прибегала к крайним мерам вроде не слишком туго зашнурованных корсетов и широких юбок, крепившихся под самой грудью и спадавших до пола. Возможно, еще некоторое время ей удастся держать в тайне свой секрет, но уже на восьмом или девятом месяце задача эта станет практически неисполнимой. Женщина расправила узкими белыми ладошками подол черного, контрастирующего с руками платья и повернулась спиной к своему пугающе-мрачному отражению: в таком наряде она выглядела не иначе, как черная вдова, и от подобного сравнения, некстати всплывшего в хаосе ее мыслей, стало не по себе. Был бы Энакин рядом, подумала с горечью она, вспоминая, что рядом с мужем ей любое испытание казалось сущей мелочью, то все стало бы во много раз проще. Но, к сожалению, Скайуокер был далеко от Корусанта настолько, насколько это вообще возможно с существующими технологиями, и при всем желании она бы не смогла сейчас отправиться к нему — до Кейто-Неймодии путь неблизкий, а она не в том положении, чтобы лететь куда-то. Да и вот так просто срываться и лететь на Внешнее Кольцо, когда война подходила к своей развязке, ей как сенатору было неразумно: сражаются джедаи и клоны, а политики устраняют последствия в столице — роли расписаны за них, и усложнять ничего не следовало. — Ты сегодня сама не своя, Падме, — заметил Бейл, когда они пересеклись в кабинете Мон Мотмы, чтобы без свидетелей обсудить текущее положение в Республике и главную беду государства и всего Сената — похищение канцлера Палпатина. Женщина, услышав заявление друга, в первые секунды даже не придумала, что бы ответить: мысли в ее голове словно смешались, а на языке вертелось только одно слово — имя ее мужа, и отчего-то сердце болело при одном лишь воспоминании о нем. Амидала форсъюзером, конечно, не являлась, но все-таки тот удивительный дар природы, который люди окрестили женской интуицией, теперь особенно рьяно твердил ей о надвигающейся опасности. На Корусанте было чрезмерно спокойно, а потому Падме лишний раз убедилась в том, что вся ситуация — лишь затишье перед грядущей бурей. — Ты, верно, плохо спала. Или, может, простудилась? — Нет, — кротко улыбнулась Падме, мягко отстранив ладонь Бейла от своего лба. Отчего-то прикосновение его отдалось глухой болью под ребрами, и женщина едва удержала порыв провести рукой по животу, инстинктивно защищая своего ребенка. Внезапная догадка поразила ее: все вдруг от одной только мысли встало на свои места и приобрело верные очертания, прекратив аморфное полусуществование. Тягучее, вязкое предчувствие надвигающейся беды могло быть связано с ее малышом. А вернее, со способностями, которые с вероятностью в девяносто девять процентов передались с кровью отца. Ее ребенок, как никогда сильно связанный с Великой Силой сейчас, когда он еще не родился, мог видеть то, что происходило с Энакином или что произойдет, и передавать свою тревогу матери. Словом, внятного объяснения женщина не могла подобрать, однако в своем предположении уверена была чрезмерно сильно, а потому испугалась еще сильнее, когда почувствовала легкий толчок изнутри. — Все в полном порядке, Бейл, благодарю. — Обманывать ты умеешь искусно, — улыбнулся король Альдераана и, наклонившись к уху Амидалы, продолжил: — Но я умею вычислять лжецов гораздо искуснее. Отойдем? — Что ты хочешь услышать от меня? — осведомилась женщина, когда они с Бейлом подошли к застекленной стене, открывающей вид на безмятежный город, охваченный стабильной столичной рутиной, и слабо улыбнулась, поняв, что скрывать от Органы свое состояние бессмысленно и даже глупо. — Да, я плохо спала этой ночью, просыпалась почти каждый час. Возможно, поэтому я сегодня немного несосредоточена. — То есть, дело в недосыпе, а не в твоей беременности? Знаешь, ты порой считаешь себя умнее всего мира, Падме. Я не осуждаю тебя, — поспешил заверить Бейл, увидев, как сжались губы женщины, окрашенные в едва заметный розоватый цвет остатками дорогого вина, — потому что, по большей части, так оно и есть. Но не принимай меня за дурака, прошу тебя. Я и так чувствовал себя крайне неловко, когда осознал, что ты леди замужняя. — С чего ты взял, что я замужем? — посмотрела на него Амидала, и мужчина, кажется, на мгновение стушевался, заметив, с каким вызовом был произнесен вопрос. — Я не думаю, что такая женщина, как ты, могла позволить себе родить внебрачного ребенка, — тактично отозвался Органа и поднес к губам бокал с вином. — Признаться, я сама не в состоянии ответить, смогла бы сделать я это или нет, — после паузы ответила Падме и посмотрела на Бейла. — Думай, как хочешь. Много ли еще людей знают про мое положение? — Нет, — усмехнулся Органа. — Я поражен, как долго остальные не замечают кардинальных изменений в твоем внешнем облике. Это же очевидно. — Возможно, не одна я считаю себя умнее других, — тихо рассмеялась в ответ Амидала. Она, переведя взгляд на ясное небо Корусанта, прищурилась, заметив неяркие маленькие всполохи в бескрайней лазури. Словно далекий фейерверк в честь дня рождения особенно важной персоны, подумала Падме. И вдруг едва не выронила из похолодевшей вмиг руки изящный, почти полный рубиновым вином бокал, почувствовав сильнейший толчок в низу живота. Огромных усилий ей стоило не вскрикнуть — и от боли, и от осознания того, что же происходило в небе над столицей Республики. — С какой это стати решили устроить световое шоу в полдень? — поинтересовалась сидевшая в другом углу кабинета Мон, отрываясь от увлекательного разговора со своим собеседником, юным тви‘леком. А Бейл, тоже, разумеется, понявший, что происходит, едва ли не в одно мгновение с Амидалой, чуть заметно побледнел. — Началось. Падме не знала, кому принадлежали эти слова, но с уверенностью могла сказать одно: и впрямь началось. Финальный раунд, игра на опережение, контрольный выстрел — это могло называться теперь, как душе угодно, но факт оставался фактом. В миг, когда она беспомощно созерцала происходящее воздушное сражение, в небе над Корусантом разыгрывалась судьба Республики. Амидала тяжело опустилась на рядом стоящее кресло и крепко зажмурилась: вот, о чем пытался предупредить ее малыш, вот, что она предчувствовала еще со вчерашнего вечера. Близкая война, и главная фигура в ней — Энакин. Сомневаться в том, что в сражении участвовал ее муж, не приходилось: Падме со своею болезненно обострившейся интуицией могла с горькой уверенностью сказать, что где-то за облаками один из истребителей пилотировал он. — Надо спуститься в укрытия, — тихо сказал Бейл, опустившийся возле Падме, и робко сжал ее ледяную руку. Амидала коротко взглянула на короля и отрицательно покачала головой, вновь поднимая глаза на раскинувшуюся над столицей безмятежную высь, лишь иногда тревожимую росчерками далеких взрывов. — Это безрассудно, Падме, тебе не следует… — Это тебе не следует указывать мне, — пресекла женщина его просьбу, ничуть не отличающуюся от мольбы, и аккуратно высвободила свои пальцы из его хватки. — Пожалуйста. И она до конца, признаться, так и не поняла, к чему относилось ее жалобное протяжное «пожалуйста». То ли Амидала просила Органу не вмешиваться в поток ее бесконечных молитв, обращенных к Силе, то ли умоляла его не переступать черту дозволенного — в который раз. Было бы чрезвычайно глупо утверждать, что Падме знаков внимания, которые иногда оказывал Бейл, не замечала — она замечала и не переставала удивляться тому, как явственно Органа демонстрировал свою к ней благосклонность, не раз при том упоминая о Брехе. Энакин бы так не смог, и Амидала знала это. За то его и любила: за верность, преданность, стойкость. Органа, наверное, тоже был верен: увы, только не своей жене, законной королеве Альдераана, а сенатору с Набу, которая была клятвой навеки связана с другим. Вмиг стало стыдно перед Бейлом, и Падме захотелось обнять его так, как обнимают на прощание брата перед расставанием, длинною в целую жизнь: со слезами прижаться к широкой груди, извиниться за все те глупые обиды, что она нанесла ему когда-то, а потом навеки исчезнуть из его жизни. — Ты уверена? — спросил мужчина, поднимаясь с колен и оправляя едва не запятнанный костюм. Амидала еще раз кивнула, не отрывая подернутых слезной пеленой глаз от сражения, и прижала пальцы к груди в том месте, где кожу под черными одеждами обжигал холодный кулон, вырезанный Энакином тринадцать лет назад. — Ладно. Тогда и я остаюсь. — Бейл, не стоит. — Если ты боишься потерять контроль и не удержать на лице непроницаемую маску бесчувственного сенатора, — начал он, мягко улыбаясь так, что вокруг глаз стали видны тонкие морщинки, — то можешь не волноваться на этот счет. Если я и увижу твои слезы, то все равно подумаю, что мне показалось. Падме практически рассмеялась над комментарием Органы и поняла, что на душе потеплело — пусть на ничтожное мгновение, однако ей стало чуточку легче. Все-таки, как бы она ни пыталась оттолкнуть от себя Бейла, он оставался ей родным человеком. Братом, которого у Амидалы никогда не было. И пусть ей было чуточку стыдно за то, что она не могла разделить с Бейлом его чувства, которые зародились в душе мужчины еще много лет назад, когда Падме только получила сенаторский пост, она хотела помочь ему преодолеть это гнетущее чувство, ставшее проклятием для обоих. Прошли многие часы, прежде чем яркие вспышки перестали тревожить небо, приобретшее нежный лиловый оттенок вечерней тоски. Все успокоилось так же внезапно, как началось, и потому женщина, будь она единственным свидетелем в этом помещении, не смогла бы с уверенностью сказать, а было ли вообще что-либо. Но возле линии горизонта вдруг вновь ярко вспыхнуло что-то, и Падме прижала ладонь ко рту. Нетрудно было догадаться, что огромный звездный разрушитель, призрачные очертания которого серели долгое время в небе над столицей, с огромной скоростью падал на город. И не пугать это, увы, не могло: обычно, когда происходит крушение, что-то идет не по плану. Или, добавила вдруг про себя женщина, нервно усмехнувшись, все идет по мгновенно сымпровизированному сценарию одного не в меру уверенного в себе джедая. — Руку даю на отсечение, что за штурвалом Скайуокер, — сложил пальцы в замок Бейл, попытавшись отшутиться, но даже в его голосе была ясно заметна тревога. Он повернулся к бледной от ужаса и, быть может, недомогания Амидале, едва улыбнувшись. — А потому все будет хорошо. Она молча кивнула и, подождав для вида пару минут, подорвалась со своего места, выбегая из опустевшего кабинета Мон. Падме не знала, куда пойдет, но решила, что непременно должна двигаться в сторону посадочной площадки. Так или иначе, многие соберутся именно там, а потому излишних подозрений ее поведение не вызовет. Амидала в полубреду дошла до открытого пространства площадки и встала возле одной из широких холодных колонн, вцепившись руками в прочный черный мрамор и стараясь унять сбивчивое дыхание. Она заметила, что на открытой местности столпились другие сенаторы, поочередно вытягивающиеся чуть ли не в струнку и заглядывающие куда-то вдаль так, словно ждали чуда. Быть может, решила женщина, чувствуя неприятную тошноту, не один Бейл ставил на Энакина. А потом минуты потянулись густой патокой. Падме вмиг ощутила накопленную за долгие часы и прошлую бессонную ночь усталость и навалилась на колонну, прикрывая зудевшие глаза, и словно постаралась вымолить у Великой Силы пощады. Она думала о каких-то отвлеченных образах, опираясь на массивный камень: об Озерном Крае, о коврах, расстеленных возле ее кровати, о пряжках на перчатке Энакина, — и за своими мыслями не услышала приближение одного из шаттлов, а потом, кажется, пропустила мимо ушей восторженные возгласы и елейные речи спасенного канцлера. Когда вдруг голос — тихий, почти кроткий — раскатом грома пронесся по воздуху, Падме вздрогнула и распахнула глаза. Он. И сомнений быть не могло теперь, конечно, кто, если не Энакин стал героем сегодняшнего дня? Всей войны? Ее жизни? Рука Амидалы скользнула по колонне, и аккуратно заточенные ногти царапнули мрамор с неприятным звуком, почти заглушившим голос Энакина. Падме прошла чуть вперед, заметив, как Бейл, прежде расспрашивающий о чем-то Скайуокера, ускорил шаг, а Энакин, наоборот, остановился. И Падме не помнила, как упала в его руки, как принялась целовать его щеки, нос, губы, что-то исступленно бормоча и хватаясь за ворот его туники до неприятной боли в костяшках пальцев. — Ходили слухи, что ты погиб, — выдохнула Амидала, проглотив колючий ком в горле. Она так и не заплакала: за все долгие часы утомительного ожидания Падме не проронила ни единой слезинки, а сейчас, казалось, будто бы слез не осталось и вовсе. — Я невредим, — Энакин улыбался будто снисходительно: так, словно еще мгновение — и он разразится счастливым громким смехом. Это, конечно, все нервное, кивнула Падме, едва отстранившись. — Мы не виделись с тобой уже целую вечность. Думаю, если бы канцлера не похитили, мы так и вели бы осаду на Дальнем Рубеже. И правда, времени прошло столько, что и думать о таких космических цифрах не хотелось. Теперь Падме, обнимая мужа, и подумать не могла о том, что провела в одиночестве месяцы, не касаясь его, не целуя, не чувствуя его тепла и не слыша голоса, не искаженного голографической передачей. Энакин осторожно провел рукой по ее плечу и, едва нахмурив густые брови, с тревогой всмотрелся в ее лицо. — Что с тобой? Ты дрожишь. — Случилось, — начала женщина, держа руку Скайуокера, — нечто чудесное. Эни, я…***
— …беременна. Лея, напоследок увидев испуганные черные глаза Дорме, с ужасом осознала, что сон ее, красочный и яркий, стремительно таял. Удивительно, что она в полной мере понимала, что происходящее вокруг нее — только лишь иллюзии, нечеткие неоновые отражения жизни, ей не принадлежавшей. Только мгновение назад она, взбудораженная увиденной чуть ранее голограммой Энакина Скайуокера, видела мать, прижимавшую руки к животу в попытке защитить еще не родившегося ребенка, — детей, поправила она себя, с эгоистичной горечью, де-тей — видела отца со спутанными светлыми волосами и ясной улыбкой, видела Имперский Центр, в те годы еще называвшийся Корусантом без запретов вовсе. А теперь ее окружала непроглядная тьма, которая была будто бы липкой и вязкой смолой, где утонуть можно было без труда. Вот он, ее разум: чернота и пустоты, из которых не выбраться, где сама Лея не больше, чем пленница. Девушка, горько усмехнувшись, расправила полы своего светло-коричневого платья, стянутого на талии шоколадным атласным поясом, и подумала о том, что не надевала одежду такого цвета со времен своего детства: представители королевской династии Альдераана носили, в основном, одежду белых и синих цветов всех оттенков. Лея тоже всегда старалась придерживаться негласного правила, а потому последние годы появлялась на публике исключительно в белом и даже собирала волосы, чтобы темные пряди не касались чистоты одежд. Только теперь, когда она уже некоторое время провела на звездном разрушителе Вейдера, принцесса позволила себе сменить наряд, и то лишь во сне. Хотелось, между тем, проснуться. Клубящаяся вокруг нее чернь гнетущими массивами давила на ее узкие слабые плечи и шлейфом тянулась за подолом платья. Сбросить тьму не получалось, освободиться от ее оков тоже, но Лея, между тем, чувствовала себя так, словно соприкасалась с чем-то чужим, инородным. Будто бы черный туман вокруг — плод не ее воображения и часть не ее души. Девушка оглянулась, слегка боязливо подернув плечом: трусливой-то она никогда не была, но холод бездушного мрака внушал ей нестерпимый ужас. Да он бы кого угодно заставил бы нервничать, если уж говорить начистоту, не то что хрупкую принцессу, за последнюю пару суток измотанную настолько, что каждый шорох становился, в ее понимании, незримой угрозой. — Заблудилась? — едва знакомый голос раздался где-то в глубине туманной черноты, и Лея вздрогнула, попятившись назад. Хотя, признаться, от мрака отступать было некуда. Она посмотрела по сторонам и инстинктивно подобрала полы платья, приготовившись в любую секунду сорваться с места и побежать, куда глаза глядят — в абсолютное никуда, иными словами. — Кто здесь? — Я, ты, — прозвучал резонный ответ, и Лея едва свела брови, не понимая, что бы могли значить эти местоимения. — Быть может, Сила. — Прекрасно, — склонила голову принцесса. — А ты можешь назваться своим именем? — У меня их несколько. Некоторые тебе известны, Лея, — девушка хотела что-то ответить, но тьма перед ней словно начала расступаться, и она увидела впереди мягкое свечение. — Может, просто пройдешь чуть вперед, чтобы не разговаривать с пустотой, и сама выберешь, как меня называть? Лее на минуту показалось, будто бы она бредила, как бывает при лихорадке. Если такие сны — обычная практика форсъюзеров, то она добровольно готова была отказаться от использования даров Великой: не по душе ей подобные фокусы. Но, тем не менее, девушка сделала пару шагов вперед, руководствуясь здравым осознанием того, что во сне навряд ли с ней может произойти что-то поистине страшное, и тут же зажмурилась от яркого света, ударившего по привыкшим к темноте глазам. Сморгнув выступившие от резкого контраста слезы, она обнаружила, что находилась на открытой террасе с видом на искрящийся водоем и невысокие скалы с зеленой порослью на них. Где-то вдалеке пели неизвестные Лее птицы, ненавязчиво просвистывая мелодии, по которым впору писать целые симфонии. Лучи закатного бордово-золотистого солнца скользили по кристальной водной глади, и озеро, которое окружало террасу и дом позади, словно было создано из всех драгоценных камней, что только существовали в их Галактике. Воздух здесь был свеж и чист, а еще по-вечернему прохладен, и на секунду девушка задумалась, а не умерла ли она, раз теперь находится в таком поистине райском месте. Лея осмотрелась в поисках человека, с которым разговаривала, и увидела его, стоящего спиной к ней: высокого, светловолосого, широкоплечего. Мужчина скрестил руки на груди и, как показалось Лее, внимательно вглядывался в геометрично-прекрасные, четкие очертания скал. Лица его девушка не видела, но от одного только взгляда на его фигуру, на широкую спину и волны золотисто-медовых волос, сердце больно закололо от чувства, которое Лея испытала совсем недавно — от мучительного узнавания. Ему теперь и не требовалось называть свое имя: Лея и сама могла его назвать с такой легкостью и с таким тяжелым надрывом одновременно, что, думалось, произнеси его она, и мир либо рухнет, либо расцветет и засияет. Девушка, все так же аккуратно придерживая полы легкого платья, подошла практически вплотную к стоявшему у точеного ограждения мужчине и остановилась, касаясь костяшками пальцев холодного камня перил, а правым плечом — его плеча. — Ты мне снишься? Это ведь неправда? — спросила Лея, проводя ладонью по искусно сделанному ограждению. — На какой из вопросов мне отвечать? — она явственно слышала, что он улыбался, но не могла убедиться в этом: Лея отчего-то не позволяла самой себе взглянуть на его лицо, чтобы, возможно, не прогнать мучительно-приятное наваждение и не вспугнуть хрупкий баланс самого, пожалуй, прекрасного сна за всю свою жизнь. — Разумеется, я тебе снюсь: оглянись вокруг и убедись, что Озерный Край не похож на то место, в котором ты сейчас находишься. — Верно, — кивнула Лея, наблюдая за тем, как в прозрачной воде плещутся искрящиеся на солнце крупные рыбы с белой-белой чешуей. — А ты не похож на людей, с которыми я нахожусь. — Тоже верно, — согласился он. — Но я спрашивала о другом: это все, — девушка несмело обвела левой ладонью видимое вокруг пространство, остановив взгляд на зыбкой линии горизонта, что выдавала нереальность происходящего, — всего лишь плод моего воображения? Или это все… хваленая Сила? — Ты хочешь узнать, реален ли я? — девушка, поразмыслив мгновение, аккуратно склонила голову и прикрыла глаза, словно боялась, что зеркальная гладь озера разобьется вместе с ее сном. — Не реальнее той голограммы, что показала тебе Асока. Но ты отчаянно хотела видеть меня сегодня. — Не только сегодня, — парировала она и услышала смешок мужчины. — Я думала о тебе каждый день последние одиннадцать лет. Но если ты и впрямь плод моей фантазии, то, наверное, понятно, почему вижу я тебя только сейчас. А если это фокусы Силы, то у меня есть определенные вопросы. — Например? Лея замолчала. Она могла спросить все, что так долго ее терзало и мучило: мертв ли он, что сейчас происходит с Дорме, как ей, Лее, совершенно не знакомой с Великой Силой, управлять устрашающими видениями, какие отношения связывают Вейдера с их семьей, знает ли он про Люка и… Но мысли совершенно не кстати путались, а язык словно не слушался. Потому девушка продолжала молча изучать причудливый узор камня под своими пальцами. Она не знала, как вести себя рядом с ним и что говорить. Мысленно, конечно, она корила себя за это: с пяти лет ее обучали риторике лучшие ораторы Альдераана, чтобы наследница престола могла выразить любую свою мысль лаконично и грамотно, а в итоге, выходит, ничего полезного Лея с их уроков не вынесла. — Никогда бы не подумал, что тебя можно так легко поставить в тупик. — Ты совсем меня не знаешь, чтобы делать такие скоропалительные выводы, — ущемленная гордость Леи все-таки сработала так, как нужно было: девушка едва вздернула подбородок и инстинктивно расправила плечи. Мужчина, стоящий рядом рассмеялся. — Вот теперь узнаю прежнюю Лею. — Говоришь так, будто мы с тобой слишком давно знакомы. — Получается, что всю жизнь, — пожал он плечами и оперся руками на уступ ограждения. — Так что ты хотела спросить? Не обещаю, что смогу ответить на все твои вопросы сейчас, но, возможно… — Мне нужно его опасаться? — прервала мужчину Лея и перевела взгляд на его левую руку, не скрытую черной перчаткой. Он молчал, словно ждал продолжения вопроса, а девушка не спешила добавлять что-то. Ей казалось, что под местоимением «он» и без того было ясно, кого именно она имела в виду. Слишком очевидный вопрос, учитывая, что ее собеседник наверняка знал, где Лея находилась и где видела этот сон. Мужчина набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул через нос, сжимая крепкими пальцами мраморный выступ. — Не знаю, — честно признался он. — Вейдер непредсказуем в гневе, а ты, поверь, одна из тех немногих людей, кто может разозлить его, Лея. В смысле, по-настоящему разозлить, а не как нерадивые члены экипажа, которые не выполняют свою работу. Но почему-то мне кажется, что тебе он не причинит боль. Не в этот раз. — Что ты имеешь в виду? — заинтересованная, Лея наконец подняла голову и посмотрела на его лицо, а вернее, заглянуло в яркие синие глаза, которые уже видела, оказывается, не раз в своей жизни: точно такие же были и у Люка, только гораздо более ясные и чистые. Мужчина тоже опустил взгляд, встречаясь с глазами Леи цвета горького шоколада. — «Звезду Смерти»? — Нет, — поджал он губы, и Лея заметила, что образ его стал медленно тускнеть. — Знай, что он не посмеет больше — никогда в своей жизни. Ни тебе, ни твоей матери он вреда не причинит. — Как он связан с Дорме? Какие цели он преследует, помогая мне ее найти? Зачем… — Всему свое время. Ты все узнаешь рано или поздно. Надеюсь, Вейдер все же найдет в себе силы хоть для чего-то поистине важного, — ответил он, осторожно кладя уже почти невесомую руку на плечо девушки. Глаза ее вмиг наполнились слезами, и Лея закусила губу, глядя на его молодое, нетронутое временем лицо. Энакин Скайуокер возвышался над ней последние, кажется, секунды, и в тот миг принцесса не хотела вовсе проспаться: она подалась вперед и, протяжно выдохнув, уткнулась носом в ворот его туники, которая таяла вместе с ним. Вместе с Озерным Краем. Вместе с ее восхитительным, болезненным сном, который хотелось удержать на всю оставшуюся жизнь. Девушка вздрогнула, ощутив, как призрачная рука аккуратно задела ее распущенные длинные волосы и скользнула на затылок. — Я еще увижу тебя? — и слова ее звучали так жалко, так беспомощно, что кричать хотелось, но Лея только тихо-тихо их шептала. — Если захочешь. — Тогда, — она подняла покрасневшие глаза и слегка улыбнулась ему прежде, чем сновидение растаяло и сгинуло в небытие: — Здравствуй, папа.***
Лея рывком выпрямилась, оторвав голову от сложенных на столе рук, и непонимающе огляделась. В обеденном отсеке сейчас было пусто. В космосе, конечно, не заметна смена дня и ночи, однако время для приема пищи еще не подошло, а потому каждый член экипажа был предельно занят своей работой. Лее не платили — Лея вообще здесь была чужой, и именно по этой причине ходила там, где вздумается, говорила то, что взбредет в голову, и ела, когда захочется. Она ведь не пленница, так ей сказал Вейдер, она — временная союзница. Смелости на слово «гостья», судя по всему, не хватило, и Лею это почти позабавило. Возможно, она бы даже рассмеялась, но сил не было совсем, а щеки ее все еще оставались влажными после недавнего сна. Последние сутки ее упорно преследовали образы, видеть которые ей хотелось меньше всего, особенно понимая, что Дорме сейчас — в те секунды, когда Лея пила горячий кафф на пустой желудок, с ногами взобравшись на высокую длинную скамейку, рассчитанную едва ли не для сотни членов экипажа — находилась на Татуине, изнывая от жары и, в том принцесса могла поклясться, от ранений. Лея связь с матерью чувствовала еще с самого раннего детства: когда та оказывалась в неприятностях, когда ей было плохо, когда дочь нужна была рядом — Лея без труда могла понять, что происходило с Дорме. И то, что ощущала принцесса Органа сейчас, не шло ни в какое сравнение со всеми предыдущими ее видениями. Девушка задержала дыхание, тяжелым взглядом осмотрев пластиковый контейнер с жидковатой массой, похожей по консистенции на рагу, отвратно притом пахнущей, и сразу же опустила руку, сжимавшую столовый прибор — нет, есть ей совершенно не хотелось. На самом деле, это Асока настояла на том, чтобы Лея поела хоть немного, аргументируя свое решение тем, что принцесса уже невозможно исхудала. Да, она пила кафф, но что толку от бодрящего горячего напитка, когда Лея последний раз ела… после заключения условного мира с Вейдером. Не то чтобы катастрофически много времени прошло, но такими темпами она и впрямь могла загнать себя в могилу до того момента, как им удастся освободить Дорме. Органа горестно усмехнулась: она, конечно, слышала, что истощение приводит к помутнению рассудка, а ее разум, видимо, настолько помутился, что во снах видеть мертвого отца… это было то самое «слишком», которого обыкновенно стоило опасаться. Девушка с трудом проглотила пару ложек зеленоватой субстанции, едва сдержала рвотный порыв и тут же поднялась с места, решив, что на сегодня пытки едой хватит. Ей нужно было заняться куда более важными делами, которые требовали выполнения за оставшиеся, по ее расчетам, несколько часов нахождения в гиперпространстве — ситх, заставший их с Асокой в зале, где развернулась голограмма Энакина, как раз сообщил о том, что лететь осталось не больше четырех часов, и тут же спешно удалился, не дожидаясь ответа. Лея, шествуя по длинному серому коридору, размышляла о том, что времени на составление внятного плана слишком мало, как, в общем, и на подготовку. Следовало вооружиться, найти подходящую одежду, обговорить с Ханом и Асокой некоторые детали… Но прежде всего нужно было вновь встретиться с Вейдером, чтобы обсудить план действия, и, как бы ни была Лее неприятна эта мысль, на душе стало ощутимо легче: теперь принцесса Органа была уверена в своей безопасности почти на пятьдесят процентов, что было катастрофически много в сравнении с предыдущим нулем.