На грани

Именно эту главу рекомендую читать под Keaton Henson — You ___ — Забери меня. Навевает ностальгию. Казалось бы, совсем недавно Накс уже ездил в больницу, чтобы после снятия скоб с лица подбросить друга до дома. Но тогда это был другой человек — в восприятии гонщика того Слита уже не было. Нигде, кроме воспоминаний самого Накса: ни в Гараже, ни за его пределами шрамированный ублюдок больше не походил на старого доброго приятеля, с которым они столько всего прошли бок о бок. Сейчас в теле экс-напарника скрывалась душа более уродливая, чем его новое лицо. — Тебе ещё повезло, — по привычке пытается приободрить его Накс, изучая свежий рубец. Произошедшее не лишено иронии: похоже, Несмертный решил пошутить, располосовав щеку с правой стороны. Для симметрии что ли? Однако о предположениях сейчас лучше промолчать, — Я думал, старик убьёт тебя на месте! — Лучше бы убил, — шипит сквозь зубы пострадавший, с отвращением разглядывая своё отражение в зеркале заднего вида. Не похоже, чтобы Слит считал это событие концом света — парень не выглядел особенно страдающим. Скорее уж просто сердитым. Или же это Наксу с высоты его личных переживаний было настолько плохо видно. В любом случае, как бы там ни было, зацикливаться на бывшем друге не хотелось. Тот уже давно не считался ни с желаниями, ни с болью напарника. «И правда, лучше бы убил», — проносится в лысой голове, пугая гонщика, но Накс ничего не говорит. Пожав плечами, парень просто прибавляет газу. Стоило быстрее докинуть брата по цеху до дома, пока тот не решил выместить на нём злость. Однако похоже, что идеальное развитие событий существовало только в мыслях и воспоминаниях Накса. Там же, где оставался адекватный лучший друг. Где он мог нормально жить рядом с Вей, не думая ни о чём лишнем. Там же, где ему не приходилось тянуть время, притворяясь, что из-за приступа онкологической боли не удаётся вскрыть упаковку от шприца. Та авария разделила жизнь Накса на две части. Вообще гонщик думал так каждый раз, когда в жизни происходило нечто масштабное. Например, когда случился рак. Или когда пришлось стать одним из лучших на службе у Джо. Ещё — в момент встречи с рыжим ангелом, его милой Вейстин. Затем жизнь расколол сошедший с ума Слит. А теперь он в очередной раз оказался в этом самом «после». И, так как после погони за Императором с «дружбаном» встречаться не приходилось, сейчас парень считал, что перестрелка, которой многие боевики позавидуют, была хуже и новости о рецидиве, и шантажа напарника. Он старался держаться в самом конце строя непобедимой на первой взгляд армии господина Мура. Нет, сама мысль о том, что Фуриоса выстрелит именно в него, казалась абсурдной — они же друзья! — но от шальной пули никто не застрахован. Да и там, в первых рядах, обзор на работу Смерти был слишком хорош. Один только вид резко тормозящих и спонтанно съезжающих с трассы машин был красноречив и надолго въедался в память. А что бы он делал, если бы это за ним гнались? Если бы против власти пошла не левая рука Джо, его приёмная дочь. Она — в отличие от Накса — всегда выглядела способной постоять за себя. Но чтобы настолько! И всё же думать, что гонщица будет убивать людей… Это ужасно. Хоть и объяснимо. А ведь как глупо всё вышло. Если бы не Слит с его необъяснимыми подозрениями, что было бы в таком случае? Никто бы не погиб. Фуриоса была бы цела. Оставалось лишь догадываться, как ей досталось, потому что к тому моменту, как ребята Несмертного окружили искорёженный челленджер, девушка уже не понимала, что происходит, а потом и вовсе отключилась. Это даже было на руку. Накс, обещавший помочь, сунулся проверять, как она, сначала даже подумав сказать, что предатель откинулся. Но если бы кто-то из парней перепроверил его заключение, лысого бы в том же додже и оставили. Так что пришлось заявить, что Император вот-вот умрёт и без их помощи — и это помогло выиграть немного времени. Остальные были так увлечены спасением ценного груза, что не сразу решили добить водителя коронным приёмом. Но Слит спохватился первым. Слит даже почти успел залезть в салон, но бывшего напарника удалось остановить. Он, мол, посильнее его будет — пускай разбирается с грузом. Тем более парни как раз находят кое-что, и их реакция привлекает внимание товарища, заставляя того бросить наркоту в руки Накса — ох, вскоре и он узнает, что же обнаружили в багажнике — а он умело тянет время дальше. Благо, боль была знакома настолько, что не составило труда изобразить всё достаточно реалистично. Однако даже его игра не смогла в полной мере занять коллег, и те поторапливали парня. Если кто-нибудь из них поймёт, что задержка была сделана, чтобы не позволить накачать Фуриосу наркотой до появления первой полицейской тачки, ему конец… Теперь сон покинул его. Вейстин добыла снотворное, чтобы хоть как-то помочь. Но по ночам, стоило только закрыть глаза, даже в объятьях возлюбленной гонщик видел трупы. Видел небольшие следы выстрелов. Явственно ощущал запах крови и топлива. Вспоминал месиво из костей и плоти. Сладких снов, Накс. * * * Это были плохие дни для офицера Рокатански. Раз за разом полицейский возвращался в безмолвную палату. Погружался в монотонность попискивания приборов, доказывающих, что в этом мире ещё есть легенда ночных улиц Вуллонгонга, Тот Парень. Гонщик, неуловимый настолько, что сейчас не позволял докторам угнаться за ним и вернуть в сознание. — Женщины уходили от меня и раньше, — мрачно усмехается Макс, поправляя покрывало подруги. — Но так, чтобы почти на тот свет — впервые. «Кем вы приходитесь ей, сэр?» «Мы не имеем права разглашать информацию о пациентах». И вновь приходится пускать в ход жетон и тот строгий тон воина дорог, защитника правопорядка. В обед Макс появлялся здесь в форме, так что вопросов было меньше, но всё же каждый раз добывать информацию силой было неприятно. Тем более, что ничего нового врачи не сообщали. — Что тебе снится, Фуриоса? — спрашивает он. Стул стоит с правой стороны, так, чтобы можно было держать пострадавшую за руку. Там, слева, под покрывалом и несколькими слоями окровавленных бинтов, чуть ниже локтя конечность заканчивается раньше, чем нужно. «Травматическая ампутация», — говорят врачи. «Болевой шок». «Пострадавшая должна была выйти из комы раньше». — Я принёс тебе фрукты. Фрукты — это полезно, когда ты болеешь, — полицейский зачем-то поднимает пакет. Как будто гонщица сможет сейчас оценить его передачку. Нет, надежды на такое не было. Или была? Макс не понимает, что чувствует по этому поводу. Честно говоря, он бы предпочёл вообще не испытывать всё это, поскольку не представлял, что ему может быть настолько горько. Достаточно бросить на Фуриосу короткий взгляд, чтобы стало больно физически. Женщина, способная одолеть его, не должна находиться в таком состоянии. Стоит только вспомнить о том, как лихо Фурия управлялась с автомобилями, как мастерски работала с ними. Подумать о том, что она была способна дать отпор взрослому крепкому мужику… И сравнить с нынешним состоянием. Это не то, что легко принять. Особенно кошмарным Максу казалась потеря кисти с частью предплечья. В первые минуты он не верил ни собственным глазам, ни словам врачей. Но реальность считаться с желаниями Рокатански не хотела. — Когда ты поправишься, мы позовём Джима и покажем ему, что такое настоящий стритрейсинг… Правда? — Когда заходишь в палату далеко не первый раз, сложно говорить уверенно. Идея с разговорами казалась абсурдной с самого начала, но полицейский решил не сдаваться. В конце концов, подруге наверняка скучно здесь. Скучно, больно и плохо. Так что не стоило поддаваться слабости. Смотреть на бессознательную гонщицу становилось всё тяжелее, так что Макс даже задумывается — а есть ли смысл? «Да, есть. Я должен», — понимает он, наблюдая за размеренным движением грудной клетки. И офицер снова садится рядом, рассказывая Фуриосе о том, как прошёл его день. Вспоминает, как подшучивал над Джимом во время обеда. Напоминает о гонках. И снова поглядывает на слегка потёртый снимок, с которого улыбается ребёнок, ещё не подозревающий, что однажды всё сложится именно так. А вот Джессика его энтузиазма не разделяла. Это казалось странным. Раньше супруга не была довольна, ведь он пропадал даже по ночам. Но оно и логично, и даже оправданно, на самом-то деле. А сейчас полицейский не так сильно задерживался после работы. Зато регулярно. Но что есть несколько дней по сравнению с месяцами его эгоистичного поведения? Сейчас всё было иначе. Позволить себе хотя бы раз не заглянуть в гости к Фуриосе Рокатански не мог. Мысль о том, что каждый его визит мог оказаться последним, волновала его даже наедине с Джесс. — Ты слишком много времени уделяешь работе, Макс! — слышит офицер чаще, чем «приятного аппетита». Жена кричит. Жена не разговаривает с ним. — После той перестрелки ты сам не свой! — почти всё то время, что Джессика не говорит, она игнорирует его. Подолгу пропадает в центре. Избегает столкновения в их доме. И это даже хорошо, потому что заставить супругу говорить тише нереально. Полицейскому начинает казаться, что любой ответ, любая фраза в их диалоге лишь больше распаляет женщину. Что бы он ни сказал, это только добавляет вины к его приговору. Похоже, что всё, что беспокоило миссис Рокатански уже долгое время, объединилось в её сознании и сейчас нашло выход. Определилось с целью. Вот только Максу не хотелось воевать с собственной женой, так что лучшее, что он смог придумать — избегать разговоров и стараться молчать. Всё равно беседы сводились к «Макс, ты должен уделять больше времени семье, а не работе. И вообще, какой-то полуживой свидетель не должен волновать тебя настолько сильно!» Последнее раздражало особенно сильно. Может, Джессика и была права — офицер частенько думал о том, что всё это как-то слишком ранит его… Как давно его жизнь изменилась? Мог ли он раньше предположить, что однажды доиграется, отрицая возможность последствий? А ведь Фуриоса пыталась остановить всё, пока не стало слишком поздно. Знала ли гонщица, чем это однажды кончится? Или она больше беспокоилась о том раздоре, что ожидает пару Рокатански? Сейчас узнать точно не получится. — Макс, я не хочу, чтобы ты копался в этом дерьме. Передайте дело начальству. Ты всё равно уже ничего не узнаешь от своего свидетеля. Всё кончено. * * * Автосервис казался Джиму неправильно пустым после той погони. Не исключено, что полицейский просто зацикливался на мысли о причастности парней из Гаража к произошедшему. Глупо не думать об этом, когда твой непосредственный знакомый — и, по совместительству, работник этого места — участвует в такой заварушке. А ведь даже безумные теории хороши, если над ними работать. И полицейский старательно прокалывает колесо на личном автомобиле, несколько раз проехавшись по доске с ржавым гвоздём. Стоило потрудиться и сделать себе реалистичную причину визита! Если окажется, что здешние ребята и впрямь завязаны в чём-то таком, из-за чего можно развязать перестрелку в городе, то визит копа наверняка заставит их насторожиться. Хоть Гус и не знал даже трети работников по именам, чисто внешне он запомнил более-менее примелькавшихся парней. И вот большинства из них-то — нескольких молодых механиков, которые часто работали в дневную смену — и не было. Зато был его «приятель». Старик Эйс сегодня казался особенно угрюмым и постаревшим, и освещение сервиса лишь усугубляло это ощущение. — Шёл бы ты отсюда, легавый, — вежливо и тихо просит он, подрезая Джима ещё на входе, и сразу отводит его в сторону, словно не хочет, чтобы их кто-то заметил. Эта хватка на его плече такая крепкая, что сойтись в драке с механиком совсем не хочется. Всё настолько серьёзно? И этот вопрос кажется таким логичным, что полицейский всё же задаёт его, глядя Эйсу в глаза. — Наши под замес попали. И ты попадёшь, если будешь здесь ошиваться. Почини тачку в другом месте, пока ещё за руль садиться можешь. В словах Эйса нет угрозы, а в глазах — усталость и доля волнения за незнакомого человека. И, как бы ни хотелось спорить, выяснять что-либо, сейчас офицер Гус предпочитает отступить. Но это только сейчас. Позже он разузнает всё, что нужно, а сейчас стоит согласиться. Из уважения? Благодарности? Из-за мимолётного дурного ощущения, холодного, как утренний туман? И Джим кивает, но, перед тем, как вернуться к машине, тихо и доверительно делится с механиком кое-чем, отчего тот меняется в лице: — Рядом с челленджером был шприц. * * * Рокатански думает: «Я мог бы оставить свой номер, чтобы медсестра позвонила, если она очнётся». Но вдруг Фуриоса придёт в себя в смену другой работницы? Или она…окончательно уйдёт отсюда, а ему не сообщат? Вдруг ничего не будет происходить слишком долго, и работа поглотит Макса настолько, что он забудет навещать подругу — а та запомнит это. Постоянные разговоры с женой не только раздражали, они ещё и забивали голову офицера ненужными сомнениями. Если уже решил навещать, так не стоит отступать от задуманного. За прошедшие дни к гонщице не приходил никто, кроме, пожалуй, Джима — но тому хватило одного раза. Так что полицейский остался один на один со своими страхами, погружаясь в стерильное молчание палаты. Сколько прошло времени? Почему он снова здесь, а не дома, рядом с семьей? Рядом с теми, кто в нём нуждается? Вот только что-то подсказывало, что нуждалась в нём не только Джессика. В конце концов, жена всегда могла уехать к родителям или собраться с друзьями. А социальная жизнь гонщицы казалась загадкой — и сейчас ещё более, чем раньше. Может, оно и к лучшему, что Фуриосу никто не навестил… Рокатански, как и все дни до этого, ставит пакет с угощением рядом с койкой. Оглядывает безмятежно спящую девушку, оценивая, насколько теперь затянулись раны. Медицинские швы уже можно снимать. Отёки спали, а кровоподтёки не выглядят настолько ужасно. — Пора просыпаться, тебе не кажется? — хмурится Макс. Наклоняется, проходясь ладонью по слегка отросшим волосам. Смотреть на неё вблизи оказалось немного тяжелее, чем он думал, так что офицер передвигает стул поближе к окну и усаживается там. — Ты ведь не умрёшь, не приходя в себя? Было бы досадно… Многого тебе не сказал. Приборы попискивают. Звуки, доносящиеся из-за закрытой двери, кажутся нереальными, поскольку там, за дверью — другой мир. И разница так ощутима сейчас, поскольку воздух палаты словно пропитан безысходностью. Отчаянием. Теми чувствами, которые Рокатански не испытывал раньше либо совсем, либо до таких масштабов не доходило. Стоило просто лишить Того Парня прав. Стоило не приходить в гости. Взять себя в руки и прекратить всё раньше. — Врачи говорили, что это не затянется надолго. Теперь они избегают разговора. И ты — тоже, — вздыхает полицейский, уставившись куда-то в дальний угол. — Не хочу, чтобы ты умерла. Наша последняя встреча прошла неважно, и я бы хотел это исправить. «У тебя не будет шанса сбежать, когда ты придёшь в себя» «Если ты придёшь в себя» Рокатански не смотрит на часы. Он сбрасывает звонки несколько раз, а потом и вовсе отключает телефон. Прячет его в карман, откуда чуть позже выуживает потёртый снимок. Тот самый, из челленджера. И Фуриоса улыбается ему с фотографии, милая маленькая девочка, которая не знала, что однажды не сможет смотреть на кого-то так радостно. Потому, что эти зелёные глаза больше не смогут открыться. — Просто хотел сказать, что давно так не… Отрывался, — в голове это звучало лучше, чем получилось вслух. Кажется, даже смысл не тот. — Была ли моя жизнь такой яркой когда-либо? Да, после окончания школы всё стало каким-то слишком типичным. Полицейская академия, практика, работа. Стандартные увлечения. Хорошие девочки, которые не нарушают правила. Шаблонные отношения, которые привели к браку. Достаточно однообразная служба. Есть, от чего бежать. Переосмыслить желание запихнуть жизнь в одобряемые обществом рамки. Макс поднимается и, неожиданно для себя, пинает стул. Металлический лязг кажется слишком громким для такого места. Сложно не злиться, когда не можешь сделать ничего. А офицер не привык быть бессильным. Он просто не умел. И сейчас атмосфера палаты буквально давила его констатацией этого факта. Это так раздражает, что хочется просто смять чёртову фотокарточку, на которой всё слишком хорошо. Но так делать нельзя. Фуриоса очень расстроится, если он испортит настолько дорогую вещь… Поэтому Рокатански всё же закидывает фрукты на тумбочку и, напоследок похлопав гонщицу по плечу, разворачивается к двери. — Тебе стоит знать, что это были лучшие месяцы в моей жизни. Не смей уходить, пока не услышишь это. Кажется, люди называют это чувство «желанием всплакнуть». У него привкус почти что детской обиды, разочарования и безысходности. И полицейский не может удержаться от желания выплеснуть эту горечь, поэтому перед тем, как оставить Фуриосу, он задерживается, хорошенько ударяя кулаком об стену. Как оказалось, вовремя. Потому что выйди он за дверь, то уже не услышал бы еле слышного хрипа: — Макс?..