Чудовищная книга о чудовищах

Проснулась я поздно, потому что в кладовке, в которой я спала, не было окон. На кухне меня ждал давно накрытый завтрак и Гринни, наливающий кофе. В нарисованной на стенке столовой на краешке стола сидел Сириус, и выглядел он очень недовольным. В окошко монотонно стучалась сова, которая ждала меня, наверное, с самого утра. Я впустила птицу, закурила и начала читать письмо. «Я приду за портретом Беллатрисы Лестрейндж сегодня в семь. Надеюсь, он готов и вы сохранили в секрете его существование. С уважением, N». — Сириус, можешь радоваться, твою кузину сегодня заберут! — Как будто я не знаю, что ты нарисуешь её снова! — Что ты такой недовольный? — Интересно, а как бы ты себя почувствовала, если бы тебе всю ночь пели гимн магической Британии? Я, конечно, очень рад, что Министерство стало таким демократичным и заботится о магглах, но мне совсем не нужно это повторять двадцать раз! Что-то я не понимаю, Сириус что, с Краучем ночевал? — Алиса, солнышко, скажи, твой эльф сошел с ума? Гринни в этот момент спрятался за угол скатерти и только его ушки, чуть дрожа, выдавали его местонахождение. — Гринни, милый, кому ты пел гимн? Эльф высунулся из-за скатерти, трясясь всем телом, и поднял на меня свой огромные глазищи. — Хозяйка сказала Гринни петь молодому мужчине с горящими глазами. Гринни сделал, как приказала хозяйка. Конечно, с чего я взяла, что Барти здесь такой один? Блэк, наверное, попался моему эльфу первым. — Прости, Сириус, это предназначалось не тебе, а сейчас мне надо бежать, поговорить с Беллой насчет портрета, извини. Но пошла я совсем не к Белле, а в маленькую гостиную, последнее место, где я видела Барти. У меня появилась замечательная идея, как оградить себя от его жуткого голоса, который прочно въелся в мозг и звенел в ушах. В комнате его не оказалось, а был он на чердаке, на мольберте, где ему и полагалось быть. Сидел в углу картины, закрыв голову руками. В этой позе он казался сломленным и несчастным. На фоне недорисованного заднего плана это выглядело так красиво и драматично, что по спине пробежали мурашки, которые обычно бывают, когда внутри задевается какая-то струнка. Но это ощущение быстро прошло. Под ногами скрипнула половица, Барти вздрогнул, вскочил и растянул губы в хищной ухмылке. — Доброе утро, маленькая тепличная мандрагора, как спалось в кладовке? Тебе ещё не надоело моё общество? Сегодня будет гораздо веселее, я расскажу, как мы кормили змею Темного Лорда, а точнее… — Нет, не расскажешь, — перебила его я. Поднимаясь на чердак, я захватила баночку с черной бельгийской краской и, обмакнув в неё широкую, почти малярную кисть, которую сейчас достала из-за спины, закрасила Барти рот. — Ну что, до сих пор считаешь меня тупой? Конечно, считаешь, но сказать ты этого не сможешь, как и пошевелиться, — я развернулась и пошла к выходу с чердака. У двери я обернулась и напоролась на его ненавидящий взгляд: И тебе доброе утро, Барти, — сказала, постаравшись как можно точнее скопировать ехидное выражение лица Беллы, когда она ругалась с Сириусом. На улице было прохладно, и я, закутавшись в непонятного вида накидку и таща ещё один мольберт, зашла в беседку. Беллатриса Лестрейнж сидела на картине вместе с мужем, положив голову тому на плечо. — Привет, Алиса! Скажи, а что случилось с моим дорогим кузеном? Почему он все утро ругался на магглов и домовиков, разве он не считает их своими братьями меньшими? — Белла была явно в приподнятом настроении, что не скажешь о её муже. Хотя о нем вообще мало что скажешь. Его лицо редко выражало что-либо, кроме безразличия. — Это довольно глупая история, я тебе все расскажу, только сначала скажи, какой ты хочешь фон для министерства? Твой портрет сегодня заберут, — я расставляла мольберт и доставала краски. — Сегодня? Надо же, как скоро, я буду скучать. — Я обещаю нарисовать тебя заново как можно быстрее, мы скоро опять увидимся. — Тогда сделай мне на заднем плане эту беседку, а на небе ранние сумерки. Я принялась за картину и стала пересказывать Белле весь вчерашний день, начиная с момента, как Барти Крауч открыл глаза. Белла часто перебивала меня и дополняла. — Его поцеловал дементор, а это, знаешь, не очень приятно, но он должен быть благодарен тебе за то, что ты вытащила его душу из нутра этой мерзости. — Если бы! Белла, он меня пугает, он, наверно, был самым страшным из вас и самым безумным? Лестрейнж громко рассмеялась, даже Рудольфус ухмыльнулся. Что я такого сказала? — Барти — самым страшным? Что ты! Крауч был глупым и наивным ребенком; его отец, Барти Крауч-старший, был начальником отдела правопорядка и думал только о своей карьере. — Как сын начальника правопорядка мог стать Пожирателем? — Дай мне рассказать и тогда поймешь. Не перебивай старших. О карьере он думал, а не о сыне, а маленький Барти хотел признания. Он был лучшим учеником в школе, охотником команды Ревенкло и старостой факультета. Он делал всё, чтобы отец гордился им, обращал на него внимание, но тот лишь сухо кивал и уходил в кабинет. — Откуда ты знаешь? — Он сам нам рассказал, когда принял метку и впервые напился, — Рудольфус тоже решил принять участие в обсуждении. – Помнишь, Беллс? Мальчик считал, что Лорд заменит ему отца. — Да, а Лорду нужен был свой человек в министерстве, и он с легкостью сыграл на его детских мечтах. Барти принял метку сразу после окончания Хогвартса, но настоящим Пожирателем так и не стал. — За что же его тогда поцеловал дементор? — я всё больше и больше запутывалась в этой истории. — Алиса, кто тебя воспитывал? Я же сказала, не перебивай. Чистокровная вроде ведьма, а манеры как у грязнокровки. Поцелует его дементор потом. Слушай дальше. Уже в девятнадцать лет Барти попал в Азкабан вместе с нами и Рабастаном за нападение на семью авроров, — Белла вгляделась в моё лицо, резко тряхнула головой и продолжила.— Мы пытали их, чтобы выведать некоторую информацию. Барти тоже участвовал, но этот щенок так и не смог наколдовать нормальный «Круциатус». А знаешь почему? – глаза Беллы загорелись безумным огнем, она впервые стала так похожа на саму себя из воспоминаний Гарри — я видела её мельком там, в Отделе Тайн. — Потому что, когда пытаешь кого-то, нужно получать от чужой боли истинное удовольствие, а не пытаться подражать мне или, например, Басти, который был старше его всего на год, но прекрасно владел вторым непростительным. Надо испытывать искреннюю ненависть к своей жертве, наслаждаться её болью. Барти же ненавидел лишь своего отца. Когда нас судили, он испугался и умолял отца отпустить его. За это я не сужу Крауча, он был слишком юн. Предавали Лорда и люди гораздо старше и сильнее его, — Белла перевела дыхание, и пожар давно отгоревшей войны утих в её глазах. Пользуясь паузой, я вернулась к работе. Белла продолжила уже более равнодушным тоном. — Потом отец все-таки вытащил его из Азкабана, когда Барти был почти мертв, и держал дома под Империусом около тринадцати лет. Ни к чему затягивать эту историю. Барти все же внес свой вклад в общее дело, помог Лорду возродиться и убил своего отца. В конце-концов Дамблдор раскрыл его, а Фадж натравил дементора. Жизнь Барти Крауча закончилась в желудке этой твари. Странно, что ваше Министерство считает его таким опасным, ведь ничего страшнее Империуса он так и не сотворил. — Значит, он был невиновен? — Почему же? Он, как и все мы, был предан Лорду, и ты что, не слушала? Он помог ему возродиться. Барти был довольно умен и верен нашему делу. Но в Азкабане его разум повредился, пожалуй, сильнее, чем у всех нас, и к концу он был с Повелителем лишь чтобы отомстить отцу — остального для него просто не существовало. Сумерки над беседкой получались тяжелыми, небо покрывали лохмотья рваных облаков. История Барти Крауча, в которую было так сложно поверить, отражалась на картине. Мне не было его жаль, я не представляла, как можно так ненавидеть, но где-то внутри, очень глубоко, было маленькое сходство между Краучем-старшим и семьей, которая нечасто обо мне вспоминает. — Ты говорила, он достает тебя, так где же он сейчас, неужто боится старых друзей? — ухмыльнулся Рудольфус. А почему он меня не достает? А потому, что у него Мерлин знает сколько времени закрашен рот. А краски можно удалять только первые два часа. Я бросила кисть и побежала к особняку, провожаемая удивленным взглядом Беллатрисы. Перепрыгивая через ступеньки, я влетела на чердак, на ходу доставая палочку, и запыхавшимся голосом проговорила: — Эванеско. Краски исчезли, сердце колотилось как безумное, и я сползла по стене на пол рядом с картиной. Пожиратель молчал. — Барти? Ну, давай же, скажи какую-нибудь гадость, чем вы там кормили змею? Кровью невинных младенцев? — Что, соскучилась? Ты же так хотела, чтобы я замолчал, даже рот мне закрасила. Знаешь, это не так уж приятно! — Если эти краски не снять через два часа, они останутся навсегда. Портрет был бы испорчен, пришлось бы делать новый. Я не буду больше так делать, потому что обязательно забуду вовремя снять краски, а рисовать всё заново совсем не хочется. — Послушай, ты же меня ненавидишь! Я тебя тоже. Неужели горстка галеонов для тебя важнее покоя? — Там не горстка, а две тысячи галенов за весь комплект. — Какой ещё комплект? — Тебя, Беллы, Рудольфуса и Басти. — Какой интересный набор! В таком составе мы были лишь однажды, и кто догадался дать этот заказ именно тебе? — Министерство магии, а что в этом такого? Я считаюсь одним из лучших художников Британии. Я не любила хвастаться, но его пренебрежительный тон мне уже надоел. Барти никак не отреагировал на мою реплику, лишь криво усмехнулся и отвернулся к окну. Я аккуратно подняла мольберт с картиной и понесла его вниз, потому что его место займет портрет Рабастана Лестрейнджа, а фон я закончу позже. Ровно в семь в дверь позвонили, и на пороге я увидела пухлую чернокожую женщину в вульгарной золотистой мантии и дешевых серьгах. — Здравствуйте, мисс… — Алиса, просто Алиса. Что вы хотели? — Я пришла за портретом, я писала вам утром. Как интересно. — Проходите, он на заднем дворе. Женщина при всей её внешней вульгарности и неповоротливости передвигалась очень грациозно. Рудольфуса на Беллиной картине уже не было. Я обернула портрет бумагой и протянула негритянке. — Вот, можете забирать. — Большое спасибо вам, вот ваш гонорар, – женщина протянула мне мешочек с галеонами, попрощалась и ушла. Я не представляла себе, как выглядит Нарцисса Малфой, но, думаю, без оборотного зелья тут точно не обошлось. Портрет Грюма кричал об этом на весь дом, вращая нарисованным глазом. Ему отвечал Барти, что-то говоря про параноиков, которые по году сидят в сундуке. Я понятия не имела, о чем он, но тут в голове всплыли слова Беллы, что Крауч в Азкабане сошел с ума, и все стало на свои места. Только я хотела продолжить работу над портретом Беллы, по которой я уже начала скучать, как в дверь снова позвонили. Ко мне очень редко кто-то приходит, и все заранее предупреждают, а учитывая, что я только что продала полулегальный портрет Пожирателя, стало совсем как-то неуютно. Однако пришли ко мне, слава Мерлину, не авроры, а всего лишь мой отец, которому неизвестно что здесь понадобилось. — Алиса, дочка, нам надо серьезно поговорить, может, впустишь? — Конечно, проходи, я просто удивлена. Я сделаю чаю, посиди в гостиной, хорошо? — В которой? — Какая больше понравится. Пока я заваривала чай, откуда-то сзади раздались мужские крики: кажется, мой папа выбрал именно ту гостиную, в которой я оставила портрет Барти, а он в свою очередь нашел себе новую жертву. Выйдя из кухни с чашками, я прислушалась и удивилась: кричал явно не Крауч, а мой отец, который спустя мгновенье влетел в комнату. — Алиса, Гарри просил меня предупредить, что готовится закон о запрете на изображения Пожирателей Смерти, только я вижу, что поздно. Как ты могла нарисовать этого человека после того, что он сделал? — А что он сделал? — Он пытал твоих дедушку и бабушку, довел их до сумасшествия! Неужели моя дочь настолько алчна? Этот мерзкий Пожиратель ещё смеет надо мной смеяться! Я не могу и не хочу находиться в одном доме с этим чудовищем. Он развернулся и вылетел за дверь, а я осталась стоять посреди комнаты с горячим чаем, горячими слезами на щеках и, наверное, очень горячим от напряжения мозгом. Все в голове связывалось. Они пытали семью авроров. Белла всегда так вглядывалась в моё лицо. Он пытал мою семью. Барти Крауч. Он хочет сдохнуть, так пусть дохнет, пусть горит в огне. Я вбежала в гостиную, оставив чашки валяться на ковре, и стала снимать портрет Барти с мольберта. — Ну и что же заставило тебе передумать? — Ты пытал мою семью. Знаешь, кто я? Я Алиса Лонгботтом, младшая, а ты сгоришь и плевать на эти чертовы деньги, — с этими словами я бросила портрет в камин и побежала наверх, в комнату, где у меня был бар. Резким движением, разбив стекло дверцы, я трясущимися руками взяла бутылку с какой-то коричневой жидкостью и сделала большой глоток. Дрожь успокоилась, но слезы полились ещё сильнее. Почему-то тогда я не вспомнила ни о Белле, ни о Рудольфусе, лишь Барти я обвиняла в судьбе бабушки и дедушки и лишь его ненавидела так, как никого и никогда раньше. Я перенесла всю ответственность на человека, который так и не смог наложить настоящий Круциатус.