***
Я спустилась с крыши здания, чтобы понять, что сама по себе ничего не знаю об этом мире. Город будущего с голограммами, техникой и вежливыми людьми с неазиатской наружностью, но с азиатским языком. Который я понимала. Это тело принадлежало девушке, которой оно не было нужно. В конце концов, она собиралась прыгать, наглотавшись таблеток. Таблетки сработали раньше, чем она успела сделать один единственный шаг, а меня призвало на это место ее желанием. Несмотря ни на что, она хотела сделать выбор. Нелогично? Пускай. Люди бывают такими: она боялась передумать, но до последнего хотела контролировать хоть что-то в этой жизни. Ее травили, ее насиловали. Это будут продолжать делать со мной, если не найду способ этого избежать. Она хотела контролировать ситуации, потому что чувствовала себя тряпичной куклой, которой пользуются и которой манипулируют. Сначала она резала руки, но потом ее изнасиловали. Ее тело перестало принадлежать ей. И все, что она могла подчинить себе — смерть на ее условиях. Осмелюсь утверждать, что она еще долго терпела. Мне было бы жаль, если бы не было так холодно. Подростковый суицид не редкость. Но не потому, что у всех подростков что-то клинит в определенный момент, а потому что сверстники мудаки. А взрослые еще чаще, потому что все они были подростками, которые мудаки. Мне не было понятно, каким образом мне досталось не только тело, но и память. Но это был огромный подарок от прошлой владелицы. Только она, скорее всего, не сможет удержать даже толику воспоминаний, как это делала я, умерев и начав распадаться на информационные волны. Она слишком слабая. Да и есть ли теперь то, чему можно распадаться, если она так много отдала мне? Хотя, может, просто копировала. Я не успела пройти и два квартала, как меня свалило. Ну, да, таблетки же. Моя душа сильнее души девочки, но это не значит, что при отравлении я буду способна разгуливать, как ни в чем не бывало. Впрочем, именно это я делала некоторое время. Возможно, моя духовная сила даже позволила мне дойти до больницы, если бы я так долго не была мертва. Судя по окружению вокруг, не меньше ста лет. Кто-то вызывал скорую, тело бросало то в жар, то в привычный холод, мне промывали желудок ледяной водой. Но это меньшее, что я смогла вспомнить. Большую часть все еще занимала пустота.***
В больнице было шумно: стены тонкие, и множество голосов за ними давили на слабые мозги. Мне не было больно, я вообще не чувствовала в этом теле ни капли жизни, но со слабостью я даже руку поднять не могла. Врач зашел, молча, с укором посмотрел на меня. Я отвечала пустым взглядом. — Ваша мама здесь. Мне впустить ее? — Да. Но только одну. Он поднял брови, краем глаза обращая внимание на дверь. — Вас будут ждать курсы психологической помощи. Выписка не раньше двух недель, — седой мужчина безразлично сделал пометки в карте. — Поняла, — я даже взглядом за ним не проследила, когда он уходил. Раздалась ругань. Ругался отчим моего тела с персоналом. Мама уговаривала его остаться, но он все рвался. Хотел проследить, чтобы я не сболтнула ничего лишнего. И ведь если подумать, у меня сейчас чертовски слабое тело. — Натсуми! Что все это значит? Черноволосая женщина строгим изваянием застыла надо мной. Ее тело было измотано многочисленными диетами, а длинными шпильками каблуков можно было выкалывать глаза недоброжелателям. Меня зовут Натсуми. А каким было старое имя? Стерлось, вместе со всеми данными о моем прошлом проживании и даже годах жизни. Но, кажется, мне было около двадцати двух. — О чем ты? — О чем я?! О твоем самоубийстве! Слава Ками, неудачном!.. — Ты так хочешь повторения этого, раз кричишь сейчас на меня? — даже хотелось сказать, что в этом нет проблемы, но стало очевидно, что тогда меня отсюда без качественной промывки мозгов не выпустят. — Не смей меня шантажировать, дрянь! — она замахнулась для пощечины, но я ценой падения с кровати избежала этого. Капельницы рухнули за мной, катетер неприятно впился в руку — и я вырвала его, затем встав, опираясь о кровать. — Уходи, — прохрипела я, изображая злость. Женщина, имя которой мне не за чем было вспоминать, шокировано уставилась на меня. — Ты смеешь прогонять меня? — Очевидно, что я ненавижу тебя, — я уставилась в ее темного цвета глаза, думая, что это исчерпывающий себя ответ. Но нет: — Что? Почему? Ты не впустила Куруи, чтобы вновь начать клеветать на него?! — завелась она, сорвавшись на крик. Мне, по правде, было все равно на нее: про ненависть я нагло лгала. Да и прошлая владелица тела вряд ли могла возненавидеть ту, с которой у нее были связаны лучшие воспоминания ее жизни. Пусть потом она и предала свою дочь. — Я не впустила его, потому что он изнасиловал меня, и я уже тебе говорила это. Однако, — я повысила голос, потому что она собиралась перебить меня, защищая мужчину, который сломал жизнь все-таки удачливой самоубийцы, — я больше ничего не собираюсь доказывать тебе. Мне похуй, что ты думаешь, — эти слова обожгли мне язык непривычностью. Она никогда не ругалась. — Но если ты не собираешься защищать меня, я сама сделаю это, — и это было угрозой. Я смотрела на женщину исподлобья, нахмурившись и пообещав себе не сдавать позиции. Я просто убью любого, кто посмеет причинить мне вред. И плевать, насколько это неправомерно. На данный момент я просто не умею испытывать ни жалости, ни сожаления. Коленки подрагивали, я была слаба. Но я еле чувствовала температуру и совсем не чувствовала голод и боль. Это тело не было моим, и чудом было то, что мою душу не отторгало — я прекрасно могла двигаться. Но я вряд ли проживу долго такими темпами. — А теперь уходи. Я видеть не желаю ни тебя, ни его. Она замерла с открытым ртом, задышала часто и прерывисто, но так ничего и не сказала, когда хлопнула дверью. Я, чуть погодя, подняла капельницу. Какого хрена, спрашивается, никто не прибежал на грохот? Не важно. Встряхнув подушку, я легла в кровать и закрыла глаза, вдыхая хлорированный, тошнотворный запах. Чтобы вновь словно умереть.***
— Почему ты сделала это, Натсуми-чан? — Потому что жить невыносимо было, — хмыкнув, я пыталась вспомнить, какой раз даю этот размытый ответ. — Это очень эгоистично, ты знаешь? — умно начал мужчина в бликующих на ярком свету очках. — Многие живут намного хуже тебя и при этом не хотят свести счеты с жизнью. Повисла тишина, во время которой я, сощурившись, сверлила его взглядом, а он попытался как можно незаметнее сглотнуть. База всех даже самых отстойных мозгоправов — это необесценивание чувств и переживаний их клиентов. Тц. Эту суку наняли довести меня. Отчим, ублюдочный кусок говна, некогда влиятельный, но ныне погрязший в долгах и мечтающий о продаже квартиры моей матери, наконец просек, что я там прописана и являюсь прямой наследницей, без разрешения которой он и пальцем шевельнуть не сможет на поприще рынка недвижимости. Нужно быть очень аккуратной, раз теперь мне могут подсунуть яд даже в постельное белье. Ведь редкий человек не пожелает обогатиться, особенно, если ему пообещают безнаказанность. Высокомерно подняв взгляд, изящно подложив руку под подбородок, тихим голосом я прошептала: — Что такое дерьмо, как ты, вообще делает здесь, на должности психолога?***
Пустотная сталь в собственном взгляде меня ничуть не волновала. Но эти серо-голубые глаза не умели ненавидеть. Я — жалеть и бояться. Могла только вспомнить, какого это, сразу забывая: ощущения легкого эфира, который невозможно удерживать в нижних слоях моей холодной атмосферы. Я сморгнула, убирая наваждение, которое создавало иллюзию моих отсутствующих эмоций. Причесала медно-алые крашеные волосы, которые уже начали отрастать черным у корней, — помнится, при покраске они были огненными, — и собрала в хвост. Шевелюра до половины спины скрылась под капюшоном темной толстовки. Пора повторить подвиг Джессики*. Отвлечь персонал было нетрудно: зайдя в слепую зону камер, в регистратуру, я свалила пару шкафов. Аккуратно продвигаясь под столом к выходу, я успела крюком по круглому коридору обойти набегающую толпу. За эти три недели, что я здесь лежала и меня лечили недопсихологи, на которых руки чесались накатать пару заявлений, я успела вдоль и поперек изучить больницу. Мать, по мне так, ожидаемо, не захотела меня встречать, как и навещать, впрочем. А больше у меня никого не было. Так и вышло, что через полтора часа после выписки я вернулась в намозолившее своей белизной взгляд здание. И устроила собственную спецоперацию. Мой хваленый рассудок не подводил меня с самого начала: я поступью кошки безошибочно и сантиметр в сантиметр ступала по кафельному полу, не встречая сопротивления. Зайти на склад лекарств оказалось легче, чем свалить по дороге на пол несознательного больного, опрометчиво оставленного без присмотра. Действовать надо было крайне быстро. Я, цепляя взглядом названия и вслушиваясь в топот шагов за белой дверью, примечала укрытие. Схватив дюжину пузырьков суфентанила в обе руки как можно аккуратнее, я ринулась за стоящий стол, где велась бухгалтерия со всеми этими препаратами. Повернув голову и навострив уши, я ненапряженно ожидала, запалят ли меня, стараясь сохранять свою акробатическую позу. Но шаги были суетящимися — вошедший торопился, потому удачно не подошел к месту моего захоронения. — Да куда все только девается! Неужели больные сегодня настолько буйные? Тц! — женский голос, подметила я. Она постояла, позвякала стеклянными бутыльками и торопливо выбежала, на ходу набирая препарат в шприц, упаковка от которого пролетела в сантиметрах от моего лица. И, аккуратно поправляя капюшон и выбивающиеся волосы, которые запросто могли сыграть роль опознавательного знака, я встала после этого фарса, выкинула мусор, набрала кучу этих самых пустых шприцов, складывая их туда же, куда положила прочее нелегальное добро — в карманы и под молнию, — и иронично улыбнулась. Даже скучно стало, что все проходит так гладко. Выходила на улицу я прогулочным шагом. Охранников на посту вовсе не оказалось. Самого поста не было. Дерьмовый мир. Если с исполнительной властью все настолько хуево, то даже не стоит обращаться в полицию за защитой от уже просто в край зажравшегося отчима. Повесят еще на меня что-нибудь или скажут погулять и приходить только тогда, когда грохнут. Зайдя за угол и сворачивая толстовку в сумку на бедро, которая, будучи укороченной и пустой, была незаметна под ней, я полезла по пожарной лестнице на ближайшее строение (благо, невысокое было), а слезла уже в соседнем переулке по такой же лестнице. Буду надеяться, что все прошло удачно. А теперь… время возвращаться домой. Меня ведь там уже заждались, хах?***
Я смотрела на свою изрисованную и искореженную парту, где значилось мое нынешнее положение в социуме: «Шлюха, неудачница, уродина, слабачка». Проведя исхудавшими и словно ломкими от всех этих больничных диет пальцами по сухим и намертво закрепившимся надписям, я не стала ничего стирать или убегать в расстроенных чувствах. Однако захотелось задаться вопросом о том, куда смотрит учитель, на втором ряду от которого я и сижу. Какой-то пиздец. Я заняла место за партой, как ни в чем не бывало, и стала дожидаться занятий. Стало очевидно, что вещи оставлять здесь, как это принято, было опасно, поэтому уже сейчас я размышляла, куда бы уместить все книги и ботинки. Да, обувь из шкафчика тоже нужно забрать; вроде, были случаи, когда туда засыпали осколки разбитого стекла. Я не хочу вновь в ту больницу. Она отстойная. Нет предела их жестокости. И вроде кажется каждый раз: куда дальше? Но да — пути господни неисповедимы. Я со вздохом поправила юбку, которую сегодня с утра, наверное, полчаса приводила в порядок: многие японки это орудие пыток или подшивают, или заворачивают. У меня вот подшито было. Да так, что я как одела, так и поняла, что это никуда не годится. Как я пиздюлей всем раздавать буду, если у меня трусы видны, даже когда я не нагибаюсь? Фансервис все делает хуже. Вот сейчас у меня и была стандартная юбка до колен, в которой хоть присесть можно было нормально. Но хуже всего, пожалуй, было то, что школьными правилами девочкам было запрещено носить брюки. И ведь сами потом говорят, что провоцируем. Какой-то пиздец. Дубль два. Уроки начали проходить спокойно и размеренно. В алгебре и геометрии я не нашла для себя ничего нового, а вот в физике… мда, технический прогресс превзошел мои ожидания. Строение голограмм, точные расчеты положения тел с помощью гравитации и ее постоянных… периодически все это начинало ставить меня в тупик. Но к концу до меня доходило, и я расслаблялась. Ничего сложного не было — в конце концов, школьная программа. Все знания на блюдечке, все формулы и константы в учебнике. Меня устраивало. В биологии тоже не слишком много открыто было, только генетика продвинулась, вроде бы. Химию я как понимала, так и осталась просто понимать. Только вот атомы элементов расширенной таблицы изучили тщательнее… Бля. Совсем пиздец я ощутила на Истории Японии, потому что эти даунисты придумали другое времяисчисление, в котором я от слова «совсем» не ориентировалась. Серьезно, каждый сраный раз, когда у них будет меняться император, они будут начинать отсчет заново. Надо же, несмотря ни на что, этот факт смог заставить меня испытывать легкое раздражение… Прогресс. Быть может, проживу дольше, чем рассчитывала, раз холод уходит. Хотя, по ощущениям, все не так радужно. Я всюду была грубой и нетактичной: у меня, в конце концов, было совсем иное воспитание. Мне в принципе уже терять нечего было, вот и не запаривалась я о той хрени, которую называют репутацией. Но тут это было страшной вещью: все были зажатыми и нетерпящими отличия от себя. Девушкам почти что запрещалось говорить громко (а я только так и разговаривала), ругаться, и выглядеть хмурой. Да-да, по меркам общества я должна была всюду улыбаться и кланяться. Даже тем, кто плюет в лицо. Очевидно, что я показала обществу фак. К тому же, мои яркие волосы и асоциальное поведение вмиг обострило ситуацию. И ведь что их больше всего бесило, так это то, что мне совершенно все равно. Даже холодную душу греет. Позже, меня, конечно же, заметят. Как это, главный изгой класса и не чувствует себя подавленной? На выходе из школы ко мне прицепились с юбкой, а я поняла, что, чтобы я ни делала, меня все равно не маркируют этим мифическим «нормальная». Но ладно, если бы они просто начали оскорблять и донимать меня… Меня за волосы потащили (попытались) на крышу, а уж тут все это тяжело было игнорировать. Одному я выбила зуб, и мое неподготовленное к этому финту ушами запястье жалобно хрустнуло: я выбила себе сустав. Круто. Я не чувствовала боли или паники, поэтому аккуратно попыталась вправить, но быстро стало ясно, что одной рукой это не сделать: внутренние предохранители нехило так держали, принимая во внимание то, что я попросту не умела ничего вправлять. Да и помнила, что такое боль. Я вовремя решила сваливать, пока они все были, отдать должное, заняты своим товарищем. И вот такая, немного бешенная, с нефункционирующим запястьем и нагруженная вещами, словно переезжаю, я выбегаю из школы. А они за мной. Вот блять, — думаю я, лавируя в толпе прохожих. Затеряться, затеряться, затеряться. Бля, бля, бля. И вроде бы адреналина совсем нет, но, подстегиваемая страхом лежать в больничке, из которой спиздила кучу наркоты и в которой меня не иначе как знают в лицо, я перелетаю через сетчатую ограду и наконец отрываюсь от преследователей, вопящих мне оскорбления вслед. Да, сучки, кто прокачал хитрожопость? Точно не вы. Теперь вопрос только в том, не влипла ли я в еще большее говно, залезая на территорию закрытого предприятия. Да хрен с этим. Просто надо и отсюда поскорее выкарабкаться. Предпочитая идти по периметру, чтобы не потеряться в трех соснах, я таки нашла место, где будет наиболее удобно выйти на привычную дорогу к дому. Жила я за несколько улиц до школы, а недалеко от высотки, в которой я проживала и с которой планировалось прыгать, была и знакомая мне больница. Но сейчас я была где-то у черта на куличиках. Перелезть обратно оказалось очень тяжело, даже несмотря на то, что рука не болела, а просто не работала. Перебросив сумку и другие вещи, я почесала затылок здоровой левой рукой. Вздохнула. И ведь если сломаю ногу, даже не почувствую. Солнце скрылось за свинцовыми тучами, быстро и внезапно. Это было незаметно за всей суматохой. Я разбежалась и легкостью перемахнула, цепко хватаясь за звенящую решетку. Кажется, будет дождь. Холодный ветер раздул волосы и охладил разгоряченное, взмокшее от марафона тело, но я почувствовала это только мельком. Не хотелось бы заболеть, но да ладно. Сейчас важно добраться до травмпункта, а затем — домой. — Эй! Ты! Я нахмурилась и обернулась, потому что, во-первых, голос был грозным и злобно настроенным, а во-вторых… меня обожгло. Словно рядом зажглось маленькое, пульсирующее и пышущее энергией солнце. Я отошла на шаг назад, попятилась. Парень на скейтборде и с непонятными претензиями быстро подъехал ко мне, пока я шокировано понимала, что ощущаю неопределенность и испытываю на прочность инстинкт «бей или беги». Бежать было бесполезно, скейтборд быстрее… ударить нечем — одна рука не бум-бум, другая держит вещи. — Да? — Это территория Красных, что ты тут делаешь? — свысока оглядел он меня, а я, съежившись, попыталась скопировать его быдловатый взгляд, хотя, скорее всего, получилось жалко и неправдоподобно. Разглядывать мальчишку долго не получилось, от него исходила невидимая жаркая аура, которая заставляла отводить слезящиеся глаза. — Бегаю. От мудил, что обещали в больницу отправить, — честно отрапортовала я, состроив довольное выражение лица. В душе быстро зажегся атомный реактор, стало тяжело держать себя в руках. Хотелось просто двигаться. А еще нужно бы вправить запястье. И все же даже сейчас мне стало очевидно, что все это происходит по вине стоящего рядом. Да только я понять не могла, хочу ли я прогнать это ощущение восторжествовавшей жизни, или срочно нужно вернуть себе холодный рассудок. Да, даже если больно остывать. Что за Красные? Знакомо. И парень знакомый. Натсуми знала его? Передернув плечом, я поправила рюкзак. — Что с рукой? — зорко блеснул он глазами. Я моргнула, сначала хотя отшить его, мол, тебя не должно парить, а затем решила пойти на поводу у своего худшего качества еще с прошлой жизни: любительском умении играть на чужих нервах. — Ты суставы вправлять умеешь? — мило улыбнулась я. Ничего не предвещало, как говорится. Он нахмурился, отшатнулся, почему-то покраснел… — Т-тебе же чертовски больно! Д-давай я тебя в больницу отвезу? — зачесал он в затылке. Я подняла бровь. Хм, один парень из фентезийного аниме, вроде бы, тоже чертовски стеснялся девушек. И ведь… один в один. Ничего себе. Хах. Красные, да? Нет, ребята, пора валить, пока чувство самосохранения вновь не дало сбой. — Не стоит. Лучше бы ты умел вправлять, — вздохнула я, собираясь уже под его стеснительную неуверенность успеть отойти подальше. — Так я умею… Только это явно не без обезболивающего нужно делать, — серьезно остановил он меня словами. Я обернулась и, отмахнувшись от его слов про анальгетики, протянула расслабленную конечность, подмывая его вызовом в глазах. — Ведь завизжишь же, — сложил он руки на груди, показывая, что и пальцем не коснется. — Спорим? — улыбнулась уперто я, хотя с такой примесью раздражения в тон, было слишком сложно не уловить фальшь. — Ха! На что? — сжал он кулак, словно собирая всю свою решимость. — А на что хочешь! — хмыкнула я в ответ. — Если заорешь, пойдешь со мной на свидание, — как можно уверенней сказал он, а я замолчала, продолжая концерт, якобы серьезно раздумывая. — Ну-у-у, мог бы и так пригласить. Ты милый парень. А если ожидаешь, что я откажусь от идеи спора, то ты недооценил меня, — я свалила вещи на асфальт и освободившейся рукой поправила волосы. Накручивая медно-алую прядь на указательный палец, я с наслаждением наблюдала за бурей эмоций на его лице. — Значит, так уверена, что выиграешь? Тц! Что хочешь в таком случае? — азартно спросил он у меня. — Хм-м-м, — промычала я, приставив кулак к подбородку. Вроде бы, выглядит на двадцать, совершеннолетний. — Бутылку хорошего коньяка. — Чего?.. — прифигел он, округлив глаза. Ну-ну, у вас там целый бар, далеко ходить не надо даже. — Того. Согласен? — здоровую руку я уперла в бок. Еще чуть-чуть, и я начну брать его на слабо. — Согласен, — даже как-то снисходительно. Маленький конфуз, но мы все же разбиваем рукопожатие, чтобы начать. — Кстати, как тебя зовут? — между делом вклинилась моя реплика. — Зови Ята, — он аккуратно берет твердой хваткой мою вспухшую руку, еле заметно переводя взгляд на мое лицо, стараясь уловить страх или волнение. А я вот думала, как удержаться… нет, не от крика… Он резко дергает кисть на себя. От этого: — Ята-ку-у-ун, — я качественно изображаю тихий стон удовольствия, закрывая глаза и прижимая здоровую руку к груди. Да, если бы это был секс, можно было бы счесть за оргазм. — Что это, черт возьми, было?! — спотыкаясь об собственный скейт, лежащий сзади, он падает, выпуская мою руку из захвата. Так-с, теперь хорошо бы наложить шину. Я потираю его качественную работу. Увидев его покрасневшее лицо, захотела выдать что-то про то, что он теперь обязан взять меня замуж… но это было слишком даже для меня. Тем более, сексистские шуточки в ущерб себе я не жаловала. Заржав, я еле выдавила: — Ох, есусе, бля, я ж наебала тебя, че ты сразу… — и согнулась пополам от нового приступа, — да-а-а. А вообще, спасибо, — утерев слезы здоровой рукой, я искренне поблагодарила его, наконец взглянув в глаза. — Ты!.. И ведь выиграла! — кулаком он ударил о землю, все еще горя от стыда. На том месте, во вмятине на асфальте, осталась пара крупных трещин, но я сделала вид, что не заметила. Как и он. Забываюсь. Нужно уходить. Это не тот человек, от которого я смогу отбиться. Но показывать всего этого нельзя: — Да ладно, вставай, Ята, я не хотела оскорбить или обидеть, — я виновато и тихо сказала это. — Просто ты посчитал меня слабачкой, вот я и захотела доказать обратное, — призналась, выдумывая нечто логичное на тот момент, как говорится, на ходу. — А ты, оказывается, не слабачка, да? — с издевкой спросил он. Но переменился в лице, когда на моем промелькнула дикая смесь из ярости и отвращения к этой реплике. — Между тем, не_слабачка выбила сустав, случайно ударившись кулаком об челюсть ублюдка, который посмел потащить ее по коридорам за волосы. И зуб ему, как минимум один, тоже выбила, к твоему сведению, — начала собираться я, распространяя ауру раздражения, которая нужна была в качестве предлога к расставанию. Было все равно, что он думает, но его мысли, воплощаемые поступками, могли навредить мне, и я хмуро натягивала рюкзак, наконец на оба плеча, рассуждая об этом. Парень молчал. — Пока. — А коньяк? — как-то тихо. — Я несовершеннолетняя. И шутила, — я двинулась к дому, аккуратно придерживая руку и не планируя оборачиваться. — Да не хотел я тебя обидеть, ладно?! — вмиг поднялся он, на скейте проезжая аккурат рядом со мной. — Ты не обидел меня, — мягко промолвила я. — Меня вообще не волнует чужое мнение. — Тогда в чем проблема? — не понял он, отталкиваясь, а затем сразу останавливаясь и хватая средство передвижения за пазуху, потому что я двигалась слишком медленно. Этот вопрос заставил остановиться и меня. Заставил рассматривать ровную дорогу и раздумывать, не сболтну ли я чего лишнего. — Просто ты — маленькое, страшно концентрированное красное солнце. Слишком горячее и радиоактивное, чтобы я сейчас не ушла, — усмехаясь, ответила я. И далее продолжила шепотом: — И что бы ты ни думал, это не метафора. Срываясь на бег, не слышу за собой шум колес. Чем дальше я становлюсь, тем сильнее тяжелеет тело, тем холоднее встречный ветер. Сколько бы я ни находилась рядом… Раскаленная сталь рано или поздно остывает. И я снова ничего не чувствую.