***
Это было привычными мерами предосторожности: включить диктофон на КПК и положить в карман. Я даже специально память купила, чтобы места хватало на весь вечер. Мать явно посадила отчима на цепь, по крайней мере, пока не было никаких поползновений в мою сторону. Из квартиры меня вряд ли выписали, такой документ отдали бы на подпись, так что он либо затаился, либо обосрался. Сейчас я предусматривала первый вариант, аккуратно подтягивая к запястью шприц и готовясь, если что, снять колпачок. Ничего необычного для меня. Словно ключи достать и дверь открыть. Без этих действий не войду. Эта женщина, имя которой вертится на языке, почти не проводила времени дома. В основном, просто приходила под вечер спать: я слышала, как она тихо говорит, что вернулась. И это тоже было привычно, она всегда себя так вела. По сути, Натсуми воспитывалась сетью, где читала очень много зарубежной научной и художественной литературы. Но этого, очевидно, не было достаточно. Но сказать маме об этом было бы так эгоистично. Натсуми так думала, наученная терпеть. Я так не думаю. Теперь мне просто выгодно не обращать на себя внимание. Мама работала две смены к ряду, чтобы прокормить меня и отдать долги отчима. О, это было так замечательно, она называла это любовью. А когда Натсуми, интуитивно понимая, что что-то здесь не так, посмела возмутиться… Ей зажали рот, ударили в спину и истязали. И теперь она должна была заткнуться. Просчет только в том, что теперь это возможно только физически. А отчим-то удобно устроился: порой готовил ужин для видимости, но все основное хозяйство было на девочке. Он просто просиживал штаны перед телевизором, зная, что всю работу сделают за него. И это было так. Щелкает затвор, я вхожу, сканируя взглядом пространство. В коридоре темно, лишь электронные обои слабым светом переливаются, и я шарю рукой по стене в поисках выключателя. Чисто. Или нет?.. Замираю, так и не включив свет. Ламинат под ногами пыльный, но не скрипящий — я аккуратно ступаю ближе к источнику звука. За дверью на кухню истеричный голос Куруи, режущий слух и заставляющий поморщиться, оправдывает владельца и обещает все отдать… Воу, где он найдет все через неделю, боюсь спросить? Всю квартиру вынесет? Я хмурюсь, аккуратно отстраняясь от двери, чтобы тихо пройти в комнату и запереться. Из этого дома все же пора валить. Нельзя стать жертвой «вышибал», которые найдут меня или мать вместо этого трусливого куска говна. Мать. Мама. В прошлой жизни я обещала не бросать ее. Но в прошлой жизни она была другой. Наверное. Это тяжело вспомнить или разобрать. Но что будет с этой женщиной потом? Когда отчим проявит свое настоящее лицо? Ведь мы обе думаем, что «она не права». Я не смогу ее переубедить. И спасти тоже не смогу. Наверно, просто стоит выбирать приоритеты. И что поделать, если я умею быть эгоисткой. Это не раз спасало мне жизнь. И в очередной раз выберу себя. Она, наверное, первая так поступила, не поверив тогда еще настоящей Натсуми. Но, когда — все же вспомнила это имя — Харука называла ее лгуньей, двигал женщиной не только эгоизм, а самый «прекрасный» манипулятивный механизм этого общества — любовь. Нездоровая, ненастоящая и — несуществующая. Вредный социальный конструкт, укрепляющийся с помощью лжи и литературы. Я не верила в любовь. И, так или иначе, не видела в ней смысла. Но если остальные хотят обманываться — пускай. С художественной литературой тоже, в принципе, можно познакомиться, чтобы увидеть это (гнилое) общество изнутри и знать, как тут выжить. Лишним не будет. Заметка. Ну так, я же собиралась в магазин? Собиралась. Можно заодно и самые важные вещи собрать… У меня слова, или мысли, с действиями редко расходятся, и я вхожу в комнату, привычно, на автомате поворачивая засов замка, чтобы вытащить из-под стола вместительную сумку. Нужно систематизировать все то, что не хватает, и вынести в список. Я прокручиваю в мыслях все необходимое и запоминаю, завязывая на ассоциации. Апельсиновый привкус во рту после сока — это зубная щетка и паста. Голубая фенечка на руке — теплые вещи. Часы-компьютер на правой, непривычной руке, и запускающие эту цепочку, — книжный. В сумку отправляется нижнее белье, запасная школьная форма, многочисленные пары носков и повседневные вещи поудобнее. И много денег. Подумать только, я никогда не думала, что буду одной из таких вот девочек, что сбегают из родительского дома. Это… слишком по-подростковому. Но нет, никогда не поздно, оказывается. Сумкой не стоит светить, поэтому аккуратно ставлю ее туда, откуда взяла. Пора выдвигаться. И я открываю дверь, впуская в душную — я редко открываю окна — комнату прохладу. — Натсуми! — зовет он меня в коридоре, да так, что меня всю передергивает. Быстро и тихо захлопываю дверь обратно, решив переждать приступ его внимания к своей персоне. Вызванный порыв воздуха поднимает пыль, я сдерживаю кашель. — Ты дома? Люблю эту привычку не кричать о своем приходе. Однако он может попытаться войти, если не выявлю себя. После возвращения было ясно, что он копался здесь, пока я была в больнице. Только вот никаких приборов, похожих на скрытые камеры, я не нашла. Может, дневник искал? Такого не имелось. — Нет, — отвечаю в раздраженном тоне, почти что добавляя матерное в конце. — Впусти меня, — громко постучался он с грубым посылом. — Нужно поговорить. Так. Вероятность того, что эта дверь не выдержит натиск постоянной долбежки тупого, но все же тяжелого кулака моего отчима в следующие десять минут — восемьдесят два процента. Далее он либо устанет, либо вышибет ее. Вероятность того, что я, если его впущу, пострадаю психологически или физически — девяносто три процента. Даже не знаю. — Нет, — повторно отвечаю, присаживаясь на кровать и поправляя рукава с оружием, дожидаясь истечения его терпения. Но — осечка. Засов поворачивается, и дверь открывается, обнажая мне вид мужчины средних лет с каштановыми волосами, в темной футболке и свободных штанах. В принципе, он не урод, и я понимаю, почему мама до сих пор не хочет прозреть. Хотя, будучи воспитанной в такой системе, она вряд ли засомневалась бы, даже если бы он был лысым бомжом. Мне не нравится сковородка в его руке. Он мне в общем и целом, конечно, не нравится. Но сковородка особенно. И я пялюсь на него во все глаза, специально выглядя напряженной, — даю понять, что не доверяю. Он щурится, ненатурально улыбается, так, что мне кажется, будто надо мной качается мешок с дерьмом, вот-вот готовый упасть. Говорит: — Ты будешь обедать? И это кажется неудачной шуткой, на что он вообще рассчитывал. Он в жизни для меня не готовил, а теперь вдруг… решил усыпить мою бдительность? Вымолить прощение? Отравить? Мое питание, конечно, та еще проблема, но явно не его. Моему телу требуется энергия и гораздо больше, чем раньше, поскольку я больше не знаю меры и растрачиваю ресурсы силы просто по прихоти и исходя из анализа, но есть я не хочу. Не чувствую голода. И просто забываю о том, что, да, вообще-то, мне нужно есть, чтобы жить. Потому, явно грозно и звонко стукнув челюстями, я не приобретаю дружелюбия: — Нет, — я молчу, пока он цыкает, пытаясь состроить обиду. — Съебись, — лаконично требую. Его лицо недолго выражает шок, а потом — злость. Ути-пути, старше он меня, я не имею права с ним так разговаривать? — О, несомненно, приношу свои извинения, я просто должна была быть вежливой, занося над тобой нож для удара. Эта угроза. А то, с какой почти ласковой улыбкой я произносила это… Было ясно, что до него не сразу дошел смысл слов. — Проблем хочешь, девчонка?! — громогласно осведомился он. И его голос не был похож на тот поросячий визг, что он издавал, говоря по телефону. Я усмехнулась, раздражая его все больше. А он, получается, все еще чувствовал себя хозяином положения. Сковородка против анестезии. Интересно. — Это ты проблем хочешь, — а что? Будто бы отзеркаливать вопросы стало преступлением. — Я не замолчу, — и сюда я вкладываю все возможные смыслы. — Скипетр-4 разберется с тобой! — возмущенно выплюнул мне в лицо, пытаясь нащупать испуг, но я со всем своим снисходительным отвращением, пусть и снизу в верх, ничего не отвечаю. Я почти посмотрела на него, как на тупого. Скипетр-4 — универсальная детская страшилка, насколько я помню. Он появился, когда Натсуми было где-то три года, быстро навел на весь город страх. В прошлом детстве меня пугали Богом и Адом, — но, вот разочарование, ни того, ни другого нет, — а в этом — магической полицией. Забавно. И глупо. Да ни одна полиция не станет арестовывать за тупую невежливость. Даже в самом тоталитарном государстве, я полагаю. А если и будут вопросы к словам ребенка, то это быстро переадресовывается на его опекунов: откуда-то шкет должен был этого нахвататься. Но он этого не смекает, я так понимаю. — Проси прощения, а иначе я сегодня же пойду писать заявление, — оставил он мне унизительный «путь к отступлению», улыбаясь и потряхивая сковородкой. — Да пиздуй, разрешаю, — легкомысленно махнула к выходу рукой, продолжая ожидать внезапной атаки. Мне нравилось наблюдать за ним. Он сжал ручку, покраснев, и почти что двинулся на меня, но я мало того, что не боялась, так еще расчетливо наблюдала за всеми его движениями. И он вовремя решил поменять тактику: — Или я могу вновь сделать это, — он приближается катастрофически близко, всего шаг, всего один размах… У него достаточно сильные руки. Если подумать, я уступаю ему в скорости. Мое лицо приобретает задумчивое выражение. Я молчу некоторое время, прислушиваясь к себе. Смотрю в его маслянистые глаза, которые мало изменились с той ночи. Приоткрываю рот, думая, что сказать. Все еще пустота, и нет даже остатков страха от прошлой сущности. Чисто из соображений безопасности мне стоит размозжить ему череп прямо здесь и сейчас его же сковородкой. Но тогда угроза быть задержанной Скипетром-4 перестает быть такой эфемерной. — Попытайся, — я вскидываю руку, хватая железной хваткой его за рубашку и притягивая к себе, так, что он роняет свое оружие. Сталь гулко звенит об пол. Могильным шепотом на ухо я обещаю: — И тогда я с корнем вырву твои гнилые яйца. Вообще-то, моя шея полностью открыта, но все происходит слишком быстро, чтобы он успел стабилизировать равновесие и, тем более, ухватить меня руками, которыми машет. Чтобы он не свалился, пришлось быстро совершить движение в обратном векторе. Он отшатывается, шокированный моей силой. На плече по шву разошлась ткань одежды, и это прямая демонстрация, что я могла бы попробовать воплотить сказанное. Улыбка выходит особенно демоничной, пока я сижу на кровати, закидывая ногу на ногу, будто ни в чем не бывало. — Сука! — выкрикивает он, убегая, но тратя пару секунд, чтобы поднять упавшую вещь, из-за чего я имею соблазн ударить ему в спину ногой, может, все же ломая позвоночник. Да, тому мальчику на лестнице повезло с траекторией моего кулака. Тц. Но он и в правду быстрее меня будет, судя по топоту. Бегун. Он свою силу и скорость выигрывает за счет мышечной массы, я только силу — за счет отсутствия почти всякой чувствительности и огромной энергии, вложенной в движение. И, сквозь всю эту пелену безразличия, все же чувствую некое торжество, когда легкой поступью выхожу в коридор. Дверь в кухню и ванную закрыта, еще одна спальня вообще за поворотом. Тишина. И словно маленькая, но все же победа. И как он только смог открыть дверь? Точно. Надо чем-нибудь очень твердым замазать декоративную подвижную щель, которая дает видеть статус замка. Ведь достаточно отверткой прокрутить, а в его случае — пальцем, — и дверь открыта. Можно смолой или монтажной пеной… но какая разница? Я ухожу отсюда, в конце концов. Надеюсь, что навсегда. О будущем всегда можно подумать, но уже сейчас у меня есть достойные наметки. Прислушиваясь к каждому шороху, обуваю кроссовки, потрепанные, но удобные. Отряхиваю джинсы от несуществующей пыли и смотрю в зеркало. Выгляжу усталой и бледной, особенно на фоне алых волос, которые покрасила всего неделю назад. Возможно, и в правду стоит зайти в какое-нибудь кафе по пути. Подтягивая хвост, останавливаюсь, на секунду, не дольше, на глазах. Они, я точно знаю, до моего появления, были на пару тонов темнее. Странно, что еще никто не заметил этого. Хотя, более вероятно, что всем просто все равно. Хочется ностальгически провести по постельного цвета стене, и я делаю это. Десять лет воспоминаний как минимум. Мы жили здесь, когда еще папа был жив… Забавно, но некоторые совсем старые ее воспоминания я уже присваиваю себе. Выхожу, торопясь воплотить планы, зорко и быстро сканируя местность на предмет ловушек. Отчего он умер? Виски пронзает боль, да так, что я наворачиваюсь на последних ступеньках, благо падать мало. Я уже успела отвыкнуть от того, что это для меня существует. Мычу сквозь плотно сжатые зубы. [Поврежденный фрагмент памяти.] Я не… [Поврежденный фрагмент памяти.] Нет!.. Насилу перекрываю бегущий поток мыслей. Останавливаю движущуюся цепочку ассоциаций, концентрируясь на собственном сбивчивом дыхании. Вставать, опираясь о стену, невообразимо тяжело. Кажется, есть то, о чем я не знаю. Да, хорошо, пусть так, но это плата. За все нужно платить. За новое тело. За безопасность, покидая пределы прежних зон комфорта, переставших быть пригодными. И за силу. Я сжимаю-разжимаю кулак, пытаясь разгоном крови вернуть подвижность. По капле чувствительность пальцев возвращается. Это хорошо и закономерно: я не слышала хруста. Но все равно систематически не хочу потерять хоть каплю мощи. Слишком много последствий повлечет это. Да, пора бы признаться. Единственное, чего я по-настоящему боюсь, несмотря ни на какие невозможности, — вновь начать распадаться на сухую информацию в холодной и пустой темноте. Куда она уйдет? На что расщепится после? Что станет с, по сути, мной? Рано или поздно придется вернуться за вещами. А вот насколько это будет опасно, тяжело предусмотреть.Глава 1. Семья. Часть 2
8 февраля 2016 г. в 16:16
В чулки оказалось бы чертовски удобно прятать шприцы. Оказалось бы, если бы они не сползали (и если бы я их не презирала). Наверное, это будет раздражать меня во всех жизнях. Но еще мое новое оружие было удобно носить под длинным рукавом, закрепив все это дело резинкой для волос на предплечье. Только не слишком сильно, чтобы не пережать чего лишнего. Ведь все мое существо все еще хотело бороться до конца.
Я выдохнула. Вжалась в стену у окна, закрывая глаза.
Причудливые тени и шум машин поддерживали меня по ночам образами стертых лиц и звенящих голосов позабытых людей. Это… мертвые ощущения: я не видела смысла вспоминать хоть что-то из того, что было до — за гранью открытых дверей и закрытых глаз. Но они бессознательно приходили и твердили, что я со всем справлюсь.
Как будто бы я этого не знаю.
Тихо спадают на пол эластичные бинты, обнажая здоровую — наверное — руку. Неделя прошла. Кисть полноценно двигается, но из-за отсутствия боли я не знаю свой порог и предел. И ведь это не шутки: боль ставит предохранители, а если нет предохранителей, то жизнь не обещает быть долгой. Любое неаккуратное движение равно травме.
Но с другой стороны, я еще жива и не загнулась от побоев на крыше учебного заведения.
И плакать больше не умею. Не от обиды.
На потолке мигает полупрозрачные голубые цифры — проекция от старых часов, которые были еще в мое время. Скоро полночь.
Я кидаю цепкий взгляд на замок, проверяя, закрыта ли дверь в комнату. Тихо бросаю снятые в банке деньги с маминой карточки (она предприниматель, потому хоть в чем-то мы не имеем нужды) в потайной карман сумки и расправляю кровать, пахнувшую порошком и лавандой.
Тут тихо, и вся комната словно синоним к слову «уют», и… Натсуми прожила здесь больше десяти лет.
Вот только безопасность только снится.
Вздох. Тяжелая пропасть в груди.
Я знаю, чем она могла бы заполниться, но не хочу даже на миг представлять, что это было бы лучше.
Нужно преодолеть все препятствия. Это второй раз, где мне можно попытаться не совершать глупых ошибок.
По периметру диаметром в километр вокруг меня двигались очаги тепла, которые перекликались и образовывали невидимые глазу связи. И все это было на периферии, а меня это совершенно не беспокоило.
Ну, я подумала только, что все процессы моего мышления замедлились, потому что стало поступать слишком много информации. Мир убыстрялся, я зависала. Но не так давно мозг наконец приспособился, укрепил синоптические связи для нового анализатора, и информация потекла быстрее. А потом я развлекалась, умножая и складывая про себя сложные числа, чтобы дать себе больше оперативной памяти. Это заполняло пустоту в мыслях и помогало автоматически не концентрироваться на местоположении людей… людей из Красного клана.
Да, так уж вышло, что я знала наперед многие события этого мира. Другое дело, что этот пласт информации ничего не давал лично мне. Он не был персонально обо мне или в общем о моем городе. Он был о почти подпольной жизни Королей и их вассалов. И это было бесполезно.
Все.
Варианта «ввязаться во все это» я не рассматривала.