***
Фугаку редко общался со своей женой. В последнее время это стало негласным правилом, которое держало их семью вместе крепче, чем цепи — пленника. Да, это был плен, никакое другое слово не могло в точности отразить то, что происходило с ними сейчас. И в этом был виноват сам Фугаку. Его слабость и его трусость, которая обернулась настоящей катастрофой в ночь нападения Кьюби. Была ли в этом отчасти виновата и сама Микото — несомненно. Для Фугаку это был просто факт, без примеси низменного желания оправдать себя. Он был виновен и никогда этого не отрицал, но и Микото была — этого он не собирался отрицать тоже. Жена должна следовать за своим мужем, но Микото забыла об этом. А, может, и никогда не воспринимала эту истину всерьез. Она была легка и светла, как перо цапли, пляшущее в солнечном луче, и всегда тянулась за тем светом, который мог быть подобен ей. В Учиха она этого света не видела. Зато увидела его в чете Намикадзе. В Минато, который оказался удобной марионеткой на посту Хокаге, и его жене — джинчуурики Узумаки. Фугаку и сам не понял, когда эта дружба стала прогнившей трубой, через которую, по капле, утекали секреты клана. Он не мог этого допустить. Он умолял Микото перестать так близко общаться с Кушиной. Он приходил к ней снова и снова, стоял, как дурак, пытаясь объяснить своей жене, что такая дружба только вредит ей. Что он сделает всё, ублажит любую её прихоть, исцелит все душевные раны, которые останутся после разрыва этой больной привязанности — лишь бы она перестала ходить к Узумаки. Микото хмурила свои тонкие брови и называла его узколобым и жестоким человеком. Обвиняла в предвзятости и грозилась, что расскажет Хокаге все тайны Учиха, чтобы раз и навсегда прекратить любые недомолвки. Она верила в мир, о котором рассказывала ей Кушина. И ради этой глупой фантазии была готова пожертвовать всем. Поэтому, когда Фугаку узнал о силе расцветших глаз Шисуи, решение пришло само собой. Он никогда не простит себя за эту слабость. Он никогда не простит Микото за то, что она вынудила его пойти на такое преступление. И всё же, он не мог заставить себя перестать любить её. Он не мог прекратить желать её. Вина, злоба и похоть сплелись в нём, заставляя чувствовать себя идиотом. Порочным и преисполненным низменных желаний мужчиной. Разве таким должен быть глава великого клана, разве таким он видел себя в детстве, когда отец впервые назвал его своим наследником? Фугаку старался быть мудрым, справедливым и отрешенным лидером, который всегда ставит нужды своей семьи превыше собственных желаний. Он держался от Микото на расстоянии, когда, в сущности, желал лишь одного: видеть её на полу обнаженной. Только без грубости. С тем самым восторгом, с которым он увидел её в первый раз. Он мечтал вновь испытать это головокружительное чувство влюбленности, но знал, что больше не достоин его. Одиночество Фугаку стало слишком глубоким. Иногда ему казалось, что кто-то жестокий сознательно и безжалостно щелкает его по голове. Он хотел снова дотронуться до Микото, но не делал этого, от чего испытывал боль, как при лихорадке. При каждой встрече Фугаку мечтал поцеловать её. Трепетно сжать её в своих объятиях, поднять подол её сурового платья и снова ощутить в ладонях горячую упругость её бедер. Он бы сжимал их в руках, он бы встал перед ней на колени, трепетно касаясь губами живота, в котором Микото выносила двоих его сыновей. Фугаку прижался губами к пузатому стакану с зеленовато-лимонным саке, залпом осушил его и провел ладонью по лицу. Минутная стрелка отщелкнула четверть двенадцатого. Дети давно спали в своих кроватях, даже не догадываясь о тех страстях, что пожирали сердца и умы их родителей. Мужчина нахмурился, думая, что, оно и к лучшему. Фугаку ещё раз обошел все девять комнат в доме, заглянул в детские, надеясь унять свою тревогу видом спящих сыновей, сделал бесцельный круг по кухне, во время которого не раз ловил себя на том, что украдкой заглядывает в плотную темноту за окном. Из этой темноты, подсвеченное ярким светом люстры, на него глядело собственное отражение. Иссушенный мрачной тревогой мужчина, с тусклым взглядом брошенного пса и суровым лицом, которое стало таким из-за постоянной внутренней борьбы. Но разве мог он перестать бороться? Мрачное предчувствие прочно поселилось в его груди, навсегда лишив всякого покоя. Брал ли Фугаку миссии в резиденции Каге или играл в игры со своими сыновьями, зарывался с головой в полицейские отчеты или вел неторопливые беседы в кругу ближайших сподвижников — он ни на миг не мог забыться. Он думал о прошлом, с тревогой заглядывал в будущее. Он думал о должности Каге, которую буквально вырвали у него из рук. О мальчишке Обито, тело которого они так и не смогли найти. Фугаку думал о клане и о деревне, которую Учиха помогли построить. Эти мысли приходили в его голову спонтанно, но отогнать их мужчина был не в силах. Его душило чувство несправедливости и горькая обида за все обманутые ожидания. Порой эти чувства были так сильны, — так всепоглощающи, — что Фугаку начинал бояться их. Бояться того, что может сделать, если потеряет над ними контроль хоть на мгновение. Сама мысль о том, что он может совершить что-то по-настоящему чудовищное, приводила его в ужас. Лоб Фугаку покрывался холодной испариной, а перед глазами тут же возникали, казалось, давно померкшие картины войны. Изувеченные и обожжённые тела, раскиданные по полю боя, как сломанные куклы с остекленевшими глазами. В кошмарных видениях Фугаку, у этих кукол всегда были лица его жены и детей. Мужчина тихо отодвинул дверь и вышел на улицу. Прохладный ночной ветер коснулся его лица, легко сгоняя и без того зыбкую дымку опьянения. Его взгляд намертво прилип к дороге, словно Микото вот-вот должна вернуться домой, словно он уже слышит, как её легкая поступь приминает дорожную пыль. Фугаку знал: она непременно появится. Она обязана вернуться домой сейчас же, иначе он просто разорвется на миллион лоскутов. Его трясло от всепоглощающего чувства бессилия, с которым Микото заставила его столкнуться. Впервые в своей жизни, Фугаку не знал, как ему следует поступить. Голос разума говорил главе, что он обязан во всем разобраться, действовать тихо и аккуратно, чтобы не привлечь излишнего внимания и разузнать тайны своей жены. В то время, как сердце его, в которое словно вонзили раскаленные иглы, кричало, что Фугаку должен немедленно ворваться в дом Хазуки и привести свою любимую женщину домой. Даже если она будет упираться, даже если она начнет кричать и обвинять его во всех грехах этого мира. Но он этого не сделает. Фугаку не помчится сломя голову за Микото. Не станет бить кулаками в дверь, устраивать громкие сцены или силой волочить жену в дом. Потому что он — глава клана, естественно. И потому что, это не в его натуре. Но ведь это не значит, что не может просто пойти по дороге, навстречу сильно загулявшейся жене? Да, именно так решил Фугаку и решительно направился к дому Хазуки.***
— Ты просто оставишь, ну, это? — Хазуки перепрыгнула с ветки на ветвь, красноречиво косясь на сумку Александры. — Нет. Срисую рисуночек, а остальное уничтожу. Не хватало мне ещё улики в доме держать. Они были уже практически у границы деревни, а, значит, — у границы клана Учиха. Всё-таки, жизнь у черта на рогах имела свои преимущества. Например, можно было тайком удирать у всех испод носа, чтобы творить свои тёмные делишки. Ласточкина приняла это как данность, особо не копаясь в том, как деревня могла допустить такой серьезный просчет в обороне. Голова женщины уже пухла от количества информации, которая посыпалась на неё, как из рога изобилия. С языком и его обладателем Сашка обязательно разберется, но — позже. Она снова и снова возвращалась мыслями к дневному бою. Она была на волоске от смерти, и только появление Хазуки спасло её. Сашка окинула девушку оценивающим взглядом, она снова вспомнила про то странное сияние, которое окутало её руку. Чакра. Сверхъестественная сила, которую Александра всё никак не могла осознать. Женщина чувствовала её в себе, но продолжала сторониться, надеясь разобраться во всем постепенно. Но теперь Сашка четко поняла: время вышло. И если сейчас она не начнет играть по-крупному, то «потом» для неё может просто не настать. — Тц. Патруль! Александра и Хазуки спрятались в тени векового дерева, от которого было меньше десяти метров до высокой стены, отделяющей их от территории клана. Женщины обменялись напряженными взглядами. Даже отсюда они видели двух брюнетов, одетых в форму военной полиции Конохи. Хазуки тряслась, как осиновый лист, а Сашка даже углядела в ситуации некую иронию. Оказаться на крючке у своих же за то, что пытался их защитить — хуже не придумаешь. Двое полицейских — женщина смутно припоминала их лица, но имена вспомнить так и не смогла — болтали о перестановках в патруле и уходить совершенно не собирались. — Хазуки, — тихо и твердо позвала она девушку. — Соберись. Ты должна отвлечь их. — Н-но, как же ты? — она обеспокоенно посмотрела на подругу. — Я не хочу бросать тебя одну. — Если мы пойдем в обход, то только угробим время. Ты используешь свое моджо и проникнешь за стену, а потом уведешь патруль отсюда, чтобы я могла пойти за тобой. Поняла? Сашка протянула руку и сжала плечо Хазуки, она была совершенно серьезна. — Нам нельзя попадаться. Нельзя, чтобы кто-то узнал о том, что произошло. Ты понимаешь это? Хазуки медленно, будто ещё сомневалась, кивнула. — Я постараюсь. Сашка выдавила из себя что-то вроде ободряющей улыбки. Она не была уверена на сто процентов. Раньше ей никогда не приходилось нянчиться с теми, с кем приходилось убивать. Но почему-то сейчас Александра была уверена, что улыбка будет к месту. Она отпустила Хазуки и отвернулась, точно зная, что через мгновение, она окажется одна. Однако, больше женщину это не пугало. Ласточкина удобнее перехватила ручки сумки и стала ждать. Шли секунды, минуты. Ожидание казалось женщине мучительной пыткой. Она не сомневалась в способностях Хазуки, однако не была уверена, что ей хватит смелости действовать в одиночку. Очень скоро Ласточкина услышала громкий шум, будто кто-то вдребезги разбил несколько глиняных горшков, и в её груди расцвел тщедушный цветочек надежды. Сашка едва высунула нос. Полицейские бросились на шум не раздумывая. Ласточкина не стала тянуть удачу за хвост и лихо перемахнула через забор. Радуясь, как ребенок, и предвкушая скорый конец этой безумной ночки, она поспешила к дому Хазуки. Хазуки дрожала. Эта дрожь не была видна обыкновенному человеческому глазу и совершенно никак не проявлялась в её теле. Но, тем не менее, Хазуки дрожала. Каждый её нерв вибрировал, натянутый и напряженный. Она уже и не помнила, как добралась до своего уютного домика на окраине квартала. Она просто шла и шла, заставляя свои ноги делать твердые шаги. Ей хотелось только одного: как следует вымыть свое тело и спрятаться под одеялом до самого утра. Но сначала ей нужно дождаться Микото. Дождаться, дождаться… Хазуки ступила на порог дома, думая лишь о том, как долго ей придется ждать возвращения треклятой подруги. О, если бы в тот момент она не была так поглощена собственными мыслями, то непременно вспомнила о предупреждении Микото не заходить домой через главный вход. Если бы она не перенервничала сегодня так сильно, то смогла бы уловить перемену в окружающей её ауре. Но Хазуки была полностью истощена морально и желала поскорее забыть об этой ночи. Поэтому, когда рядом с ней раздался мрачный голос Фугаку, Хазуки показалось, что земля под ней разверзлась и сейчас она стремительно рухнет вниз. — Где Микото? Пальцы девушки беспомощно соскользнули с дверной ручки. «Нельзя, чтобы кто-то узнал о том, что произошло» — слова Микото вихрем пронеслись в голове Хазуки. Она резко обернулась, столкнувшись с ледяным взглядом Фугаку. Он стоял всего в паре метрах от неё, величественно сложив руки на груди, и был будто бы совершенно спокоен. Но видимое спокойствие главы было обманкой. Хазуки ступила на очень тонкий лёд. — Я спросил тебя, Учиха Хазуки, — подчеркнуто выделил мужчина фамилию девушки, — где моя жена? — Она… в до… ме? — на грани слышимости произнесла девушка, загородив собой дверь. — Микото в доме, у меня. В смысле, — она прочистила горло, стараясь смотреть на мужчину как можно реже. — Микото задремала, и я решила её не будить. Фугаку скептично вскинул бровь. — Ты меня за идиота держишь? Фугаку должен был злиться. Вместо этого его охватило тупое раздражение. Эта Хазуки, — этот трусливый суслик, — действительно думала, что может водить его за нос. Фугаку шагнул к дому, и девушка напряглась так, словно приготовилась обороняться. Она определенно что-то скрывала. И это не нравилось Фугаку. — Позволишь войти? — сухо спросил он, остановившись и кивнув на дверь. Хазуки встрепенулась. — Простите, глава, — выдавила она, втянув голову в плечи. — Но что подумают люди, если увидят, как глава клана посещает ночью дом вдовы? Могут пойти кривотолки… — Что ты скрываешь? — прямо спросил мужчина, не позволив девушке развить свою мысль про неверность. Сейчас это не волновало Фугаку. Он едва сдерживал себя от того, чтобы просто не оттеснить Хазуки от двери и не войти в её дом. Если бы он был на несколько лет моложе, то непременно так и поступил. В молодости Фугаку не отличался терпением и имел довольно скверный характер, лишь суровые годы немного смягчили его нрав. Однако, это не мешало ему одним своим видом пугать Хазуки до полуобморочного состояния. — С-скрываю? — слабо улыбнулась девушка, словно её глава только что пошутил. — Микото просто попросила меня… Ох. Хазуки резко замолчала, глаза её на мгновение стали большими. В них отразился испуг. Теперь Фугаку был абсолютно уверен, что Микото обманула его. И либо её нет в доме, либо — она в доме не одна. Внутри у Фугаку похолодело. Глава решительно подошел к девушке и легко оттеснил её в сторону от двери. Хазуки задушено охнула и изо всех сил вцепилась в рукав мужчины. — Фугаку-сама, пожалуйста! — взмолилась она и тут же отдернула руки. — Нельзя же так… Но мужчина не собирался её слушать. Он открыл дверь и шагнул в полумрак гостиной. Хазуки влетела следом. Сердце Фугаку билось как сумасшедшее, он отчаянно хотел знать, что происходит, и, вместе с тем, боялся этой правды. — Что за шум, а драки нет? Микото стояла на кухне, полуобернувшись к ночным визитерам. В руках у неё был стакан с водой, из которого она, видимо, только что пила. — А, ты проснулась! — чересчур громко воскликнула Хазуки прямо на ухо Фугаку, от чего тот поморщился. — А я не стала тебя будить. — Лучше бы разбудила, — беззлобно хмыкнула Микото, мазнув безразличным взглядом по лицу мужа. — Моя безответственность доставила тебе сплошные хлопоты. Фугаку, мне жаль, что я заставила тебя волноваться. Фугаку изучал лицо жены с добрые полминуты, во время которых, в гостиной воцарилась звенящая тишина. Их взгляды столкнулись, подобно двум массивным таранам. — Микото, нам пора. Фугаку открыл дверь нараспашку, недвусмысленно глянув на жену. Микото послушно склонила голову и, обняв Хазуки на прощание, вышла на улицу. За всю дорогу домой, они не проронили ни слова. Лишь изредка мужчина позволял себе незаметно поглядывать на Микото. Взгляд её был напряжен и задумчив, словно сейчас она билась над какой-то проблемой. Сейчас, когда она снова рядом, Фугаку чувствовал некое подобие облегчения. Терзающая его тревога утихла, но на место её пришло другое, не менее мерзкое чувство внутреннего напряжения. Микото совсем не была похожа на человека, которого только что вырвали из сна. Ласточкина успела забрать только язык. Она предполагала, что жизнь ещё подсунет ей мерзкую свинью, но не думала, что свинкой окажется её собственный муженек. Опасная ситуация, как не посмотри. Женщина неслышно выдохнула и плеснула себе на лицо прохладной воды. Фугаку, должно быть, уже спит. После возвращения домой он не обмолвился ни словом. И если в другой ситуации Сашка была только рада этому, то сейчас она тревожилась. Зачем он пошёл за ней? Что он узнал? Какие мысли теперь вертятся в его голове? Ласточкина вышла из ванной, зашла в комнаты сыновей, как делала это всегда перед сном, и только после этого тихо вплыла в спальню. Фугаку спал на своем футоне, отвернувшись лицом к стене. Сашка задержала на мужчине рассеянный взгляд. В её голове тут же пронесся десяток несвязанных мыслей, которые, всё же, сводились лишь к одной. Может ли она доверять ему? Александра опустилась на свой футон, её взгляд продолжал гипнотизировать спину мужа. Если бы только она была точно уверена, что Фугаку не провернет очередной безумный коверкот, то, возможно, они бы даже смогли бы действовать сообща. Сашка скривилась. Нет, — считала она, — это невозможно. По крайней мере, сейчас. Вместо этого она должна сосредоточится на себе. Научиться использовать чакру и придумать что-то, чтобы её хваленый меч всегда был под рукой. Засыпая, Ласточкина окончательно решила, что её дружба с Хазуки окажется несколько длиннее, чем она предполагала изначально. И работать над её укреплением женщина начнет прямо с завтрашнего дня.