Мамаша

* - Здесь Фугаку говорит об одном из правил сёги. В начале партии ни у кого из игроков нет фигуры Дракона. Драконом становится Ладья, которая достигла трех последних горизонталей доски. Дракон в сёги — самая ценная фигура после короля. Аяхито потребовалось усилие, чтобы открыть глаза. Когда ему это удалось, в воздухе стоял шепот и густое марево, наполненное предчувствием надвигающейся грозы. Старик снова закрыл и открыл глаза — на этот раз, ему пришлось приложить все силы, чтобы сделать это. Затаенное чувство опасности никуда не исчезло. Аяхито прижал пальцы к переносице. Реальность возвращалась к нему осознанием того, что он все ещё сидит в своем доме, в окружении призраков былой славы. В совершенной тишине.       Перед стариком лежала доска для игры в сёги. Кажется, он играл и думал, и, впав в глубокую, свойственную только старикам задумчивость, прикорнул. Ему даже снилось что-то; что-то крайне важное, щедро сдобренное чувством вины и опасением за будущее. Но сон ушел с первым взмахом ресниц, оставив Аяхито только сдавленное чувство в груди. На доске были хаотично рассыпаны фишки. Черные и белые. Аяхито прищурился, обратив свой взгляд на край доски, провел сухими пальцами по подбородку, обдумывая ход. Не так давно он разыграл партию, интересную и, возможно, последнюю в своей жизни. Аяхито был уже далеко не молод. Старость гналась за ним по пятам, хватала за плечи, наползала на хребет, день за днем напоминая шиноби о том, что он порядком задержался в этом мире. Упрямый старик уже пережил почти всех своих друзей и товарищей, успел увидеть настоящий расцвет Учиха, а затем, неизбежно, — и упадок своего клана. Свидетельством упадка Учиха Аяхито видел во множестве признаков: тени рисовали ему сутулые силуэты тех, кто должен стоять, гордо расправив плечи; ветер доносил озлобленный шепот подрастающих канюков. Старик нахмурился: такие мысли всегда отражались на его лице недовольной гримасой. Не имея собственных отпрысков, Аяхито по-отечески любил каждого члена клана, и каждого из них он жалел. Что, в прочем, не мешало ему иногда подвергать их ужасным испытаниям. — Ты снова уснул, старик, — Фугаку хмыкнул, поменяв позу. От долгого сидения на одном месте у него начали затекать ноги. — И как с тобой играть после этого? Аяхито блекло улыбнулся: — Честно, глава? — предложил он, а затем, помолчав, добавил: — Но, как мы уяснили оба, в некоторых играх это невозможно. Фугаку нахмурился. Сдвинул большим пальцем дощечку на доске. Аяхито знал, о чем думал в этот момент глава. Но, опять же, мысли свои Фугаку должен был поведать сам. С тех пор, как старик стал частью совета, — не без помощи некоторых лиц, — он то и делал, что угадывал мысли других людей. — Она будет бороться до конца. — Кажется, ты наслаждаешься этим, Фугаку. Поправь меня, если я ошибаюсь, глава, но разве ты не хотел примириться с женой? — Ничего не изменилось. Мы примиримся, — отрезал мужчина. — Неважно, что она сделает: я нашел слабое место Микото.       То, каким тоном сказал это мужчина, заставило Аяхито внутренне содрогнуться. Жестокое равнодушие сквозило в голосе Фугаку. — Прости меня, но перестал я понимать, чего же ты хочешь. Год назад ты просил меня о помощи. И, видят предки, я понимаю тебя, Фугаку. Потому согласился, да еще и помощь эту от Микото скрыл. Но что я вижу теперь? — И что же ты видишь, старик? — напряженно переспросил мужчина. — Что игрища ваши зашли слишком далеко, — сурово отчеканил Аяхито, резко вздёрнув подбородок. — И что не мира хочешь ты, а противоборства. И с кем? С собственной женой! Глаза Фугаку на мгновение сделались большими. За считанные секунды в его взгляде пронеслись удивление, замешательство, а затем и обида, сменившаяся хорошо подавляемым гневом. Глава глубоко вздохнул, чтобы унять поднявшуюся в душе бурю. Как бы то ни было, Фугаку мастерски овладел искусством контролировать себя. Наконец, мужчина медленно качнул головой. — Разве не ты предложил мне всё начать? Вспомни, Аяхито: ты научил меня всему. Если войско могучее — нападай на его командира. Если командир мудр — воздействуй на его чувства. Когда его дух ослабнет, сила войска растает сама. — Фугаку повторил учение стратагемы слово в слово, тоном таким, каким благородные мужья выносят приговор преступникам. — Я только продолжаю то, что мы начали. Не вини меня в собственной забывчивости, Аяхито. И помни, кто дал тебе место старейшины. Ты его больше не желаешь? Глаза Фугаку оставались угольно-черными, но в них горел неподдельный огонь. К счастью Аяхито был уже слишком стар, чтобы бояться за свою жизнь. И оттого мог открыто говорить то, о чем другие молчали. — Одержимость женщиной сделала тебя дураком. На что надеялся ты, провоцируя Микото? — Идея развестись принадлежала тебе! — рявкнул Фугаку, ударив кулаком по колену. — Ты склонил совет! — Чтобы ты отверг его, мальчишка! И, смутив чувства Микото, воспользовался ситуацией! — И я воспользовался! — Довел клан до раскола!       Глава замолчал. Он вдруг посмотрел на Аяхито и увидел его словно бы другими глазами. Где тот старик, которым он так восхищался в свое время? Теперь упорство старейшины казалось Фугаку смехотворным: он ни черта не понимал и не видел дальше собственного носа. Гнев мужчины никуда не пропал, но преобразился, заставляя Фугаку чувствовать свое превосходство. Это был гнев учителя, который в сотый раз пытается втолковать ученику прописную истину. Он опустил лицо, плечи его задрожали в немом хохоте. — Старик! — воскликнул он. — Видно ты совсем не знаешь мою жену. Да куда уж тебе, до недавнего времени, я полагал, что сам знаю её достаточно хорошо. Я ошибался. Только теперь я по-настоящему узнал Микото. — Мужчина схватил с доски ладью и крепко зажал фигуру в пальцах, показывая её Аяхито. — Вот кем вы её представляете. Но вы даже не подозреваете. Когда ладья взмоет в небо, вы увидите дракона*. — Фугаку, ты, — старейшина открыл рот, но глава грубо перебил его: — Нет. Не говори мне, что я сошел с ума! Не смей мне этого говорить, Аяхито! — Фугаку резко замолчал, оборвав себя на полуслове; немного помолчав, глава всё же заговорил: — Не можешь сражаться с Конохой, так борись со мной. Тень легла на его лицо, углубив морщины и превратив и без того мрачное лицо главы клана, в пугающую гримасу. — Вот что она сказала мне тогда. Вот чего она хочет. — О чем ты говоришь? — Ты еще не понял, старик? Дам я ей развод или нет, оставлю ей наследников или нет. Мира не будет. Только война. — Ты уничтожишь нас, Фугаку. Тебя запомнят, как последнего главу Учиха. — Значит, такова моя судьба. Быть последим главой.       Он встал и, не видя больше смысла находиться здесь, направился к седзи. Хотелось глотнуть свежего воздуха, наполнить им легкие до предала и шумно выдохнуть. И так он и намеревался сделать, только Аяхито не собирался оставлять за Фугаку последнее слово. — Ты можешь думать, что угодно. Но правда в том, что совет не позволит править главе, который угрожает благополучию собственного клана. — Это угроза? — Это предупреждение. Если в тебе осталась хоть капля благоразумия, ты прислушаешься к нему. — Если у тебя осталась хоть капля мозгов, то в следующий раз ты хорошенько этой каплей пораскинешь, прежде чем говорить мне такое. Иначе, старейшина, пеняй на себя.       Очень скоро Фугаку покинул владения Аяхито и уже спускался вниз по улице, к зданию полицейского участка, куда по старой привычке всё так же приходили бывшие полицейские, его люди. Злость на Аяхито схлынула и теперь глава мог мыслить ясно. Да, старик был прав: бездействие главы может стать губительным для клана. Но это был тот риск, на который Фугаку оказался готов пойти. Ему казалось, что он достаточно хорошо изучил природу своей жены и теперь мог легко направить ее действия в нужное ему русло. И хоть небольшое импровизированное восстание застало Фугаку врасплох, ему хватило ума вовремя подсунуть к Микото своего человека, который практически стенографировал для своего главы все, о чем говорили собравшиеся. Она была у него вся как на ладони — осталось только сжать кулак. *** Они собрались ровно в три, как и обещались. Александра оставила сыновей под присмотром, надела наручи с печатью призыва, и совершила все приготовления, необходимые для того, чтобы встретить своих подчиненных. Она села во главе стола и слушала, слушала, слушала. Сначала то, что говорил Сузуму: о новых назначениях и старых друзьях за пределами страны Огня. Потом то, что наперебой вещали соклановцы: о деньгах, почете, поганых жителях деревни и главе, забывшем свой клан. Она искала глаза, которые бы неотрывно следили за ней. Когда с официальной частью было покончено, а все желающие взять слово высказались, пришла очередь Александре говорить. И тридцать шесть человек внимали каждому ее слову. Сначала пропаганда собственных ценностей, потом агитация за лучшее будущее, а указания можно оставить на потом. Речь её, как и всегда, была страстной и наполненной сочными подробностями. Ласточкина не говорила — рисовала им словами то, что хотела вложить в шальные головы. Подорвите власть совета. Загоните главу клана в угол. Заставьте его вылезти из своей скорлупы. — Это была отличная речь, Микото-доно. Ласточкина обернулась. Собрание закончилось и все потихоньку разбредались по своим делам. Только Сузуму вертелся рядом. Перед грозой и гордостью российской армии стояла та самая тщедушная женщина, которая взяла смелость высказаться в первое их собрание. — Шихо, правильно? — выскребла из памяти её имя Александра. Женщина нервно дернула уголком губ. — Что-то не так? — Дебильное прозвище, — буркнула она, покосившись на Сузуму, будто это он был виноват. — Господин Сузуму не соизволит отлипнуть от Микото-доно хоть на минуточку? — Не имею ни малейшего желания. Вдруг ты её придушишь от избытка чувств? — Как будто в этом случае ты успеешь что-то сделать. — Раунд, — хмыкнула Сашка, сложив руки на груди. — Если это прозвище, то ты — Сунако, да?       Женщина плавно кивнула.  — Рада, что смогла достать вас. Сузуму просто как пес цепной стал: никого к вам не подпускает. — Всего-лишь беспокоюсь о сохранности нашего Лидера. Ласточкина посмотрела на одного, перевела взгляд на вторую. Интересно складываются дела. Действия Сузуму становятся непредсказуемыми. Это плохо. Но Сунако кажется персонажем интересным — это хорошо. — Прогуляемся, — кивнула Ласточкина и пошла на улицу. — Вдвоем. — Пришлось-таки добавить, стоило только Сузуму сделать шаг следом. Сунако прищурилась, выпятив грудь, и шустро потопала за Александрой. Вместе они вышли из комнаты собраний, в полной тишине прошли целую улицу, и только когда перед женщинами замаячило ограждение тренировочного полигона, Александра сказала. — Мне понравилось то, что ты сказала на собрании. Мыслишь в верном направлении. — Мне приятно это слышать, Микото-доно, но я должна вам признаться. Я бы в жизни до такого не додумалась. Это всё мой муж.       Солнце опустилось за горизонт. В сумерках было сложно различить выражение лица женщины, но Ласточкина четко уловила в ее голосе грусть. Помедлив, она спросила. — Зачем ты хотела со мной встретиться? — Честно? Сначала это было просто любопытство. О вас слухи ходят… разные. Извините, я не должна была это говорить. — Ничего. Как говорится: собака лает — ветер носит. Нет ничего плохого в том, что тебе пришлось это слышать. Если ты сама их не повторяла. — Никогда! — горячо заверила Сашку женщина, и что-то в этом восклицании показалось ей смутно знакомым. — Я не такой человек, чтобы распускать о других сплетни. Пусть отсохнут языки у тех, кто эти мерзости распространяет! — И всё же, тебе стало любопытно, — заметила Сашка, уступив искушению немного подтрунить на Сунако. Но реакция оказалась неожиданной, Ласточкина уже подумала, что теряет хватку. — Да. Но не из-за слухов, — твердо сказала женщина. — А из-за моего сына. Во многом из-за моего сына. И из-за моей семьи. Сунако вцепилась в запястье Сашки, да так крепко, что оставалось только поразиться: откуда в этой маленькой женщине столько силы. Всё произошло мгновенно. Их взгляды столкнулись, — настороженный и отчаянный. А потом эта маленькая женщина сказала: — Меня зовут Учиха Сунако, я — мама Шисуи. Пожалуйста, спасите мою семью.       Дом Сунако был маленьким и низким — как и большинство домов в заново отстроенном квартале. Четыре комнаты, одна из которых смежная, были темными и узкими, однако в них было свежо и очень чисто. Александра и сама не была до конца уверена, почему согласилась пойти с ней. Отчасти это было из-за того отчаяния, которое она увидела в глазах женщины, отчасти — из-за нежелания возвращаться в собственный постылый дом. — Шисуи на задании, так что нам никто не помешает, — суетливо проговорила Сунако, открывая перед Сашкой створки седзи. — Проходите. — Ты живешь здесь с сыном? — Не совсем, я… — Она сжала древко, вымученно улыбнувшись. — Я должна вам кое-кого показать. Это важно. Женщина поманила Александру за собой, в дальнюю комнату. Инстинкты Ласточкиной спали, ничто не говорило ей о грозящей опасности. Так что, она легко шагнула следом. Еще одни створки открылись, а глаза Александры распахнулись в удивлении. — Это? — Шиничи. Мой муж. На расстеленном футоне, прикрытый несколькими простынями лежал мужчина без ноги. Болезнь иссушила его тело. И только тяжело вздымающаяся грудь говорила о том, что он еще жив. Рядом лежали медикаменты. Ласточкина заметила несколько баночек с антибиотиками, жаропонижающим и снотворным. Сунако тихо, как мышка, опустилась к мужчине и трепетно коснулась его ладони своей. — Ты не боишься разбудить его? — удивилась Александра, женщина качнула головой. — Иллюзия. Он проспит до самого утра. И всё же, я не хочу быть слишком громкой. Сон — единственное, что приносит ему сейчас радость.       Ласточкина нахмурилась. Она и понятия не имела, что в пределах квартала остались люди, которые буквально умирают в застенках. — Ужас, — едва слышно произнесла она, и добавила уже громче: — Почему ты не положишь его в больницу? Сунако горько и зло усмехнулась. — Это запрещено. Учиха не могут принимать помощь извне. Чтобы не были украдены тайны шарингана. — Тогда, — чуть помедлив, потому что уже знала ответ, спросила Александра. — Чего ты хочешь от меня? — У клана Нара есть целебные травы, которые могут помочь, — оставив без внимания вопрос Ласточкиной, призналась Сунако. — На время. Я покупаю их для мужа. — Ты просто оттягиваешь неизбежное. Шиничи нужны врачи, а не травы. — Вам не хуже меня известно, что с нами будет, если в клане прознают. Нас накажут — Если узнают, что ты поддерживаешь мужа при помощи Нара, вас тоже накажут. — Но не вас. Я слышала, что вы поддерживаете тех, кто хочет выбраться за пределы клана.       Сашка цыкнула. В принципе, в тот самый миг, когда Сунако — Шихо практически упала ей в ноги, женщина уже знала, что подписывается на какую-то дурную авантюру. И, с одной стороны, авантюры Ласточкина очень уж любила, с другой — конкретно с этим предприятием ей связываться не очень-то и хотелось. Это нежелание так явственно отразилось на лице грозы и гордости российской армии, что Сунако поспешила объясниться. — Шиничи — герой последней войны. В клане очень ценили его мнение. Если он поправится, то вся наша семья будет служить вам. Сашка дернула бровкой. А вот это уже хорошее предложение. — И Шисуи? — уточнила она, сложив руки на груди. Сунако решительно кивнула. — Я найду слова, которые его убедят. — Что-то не очень убедительно звучит, — Ласточкина хмыкнула, обводя вдумчивым взглядом убранство комнаты. — Если я помогу тебе, а Шиничи не поправится? Что тогда? — Я останусь служить вам, Микото-доно. Когда-то я была хорошей куноичи, я могу стать ею снова. Александра молчала. Она не хотела ошибиться с ответом. И хоть Сунако так и не сказала, сколько именно стоит ее верность, Александра сумела понять ее без слов. Она бы не стала показывать Ласточкиной искалеченного мужа, если бы не желала пристроить его в местечко получше мрачной комнатушки. — Я дам тебе знать, когда приму решение. — Когда? — вскинулась женщина, решительно посмотрев Александре в глаза. — Тогда, когда сочту нужным. — Я буду ждать, Микото-доно. Я буду ждать вашего ответа!       Неожиданный визит в дом Шисуи лишил Александру сна. В ту же ночь женщина вызвала к себе Сузуму. Они встретились во внутреннем дворе поместья, Ласточкина раздумывала над партией в шахматы. — Ты знал о Шиничи? — спросила она, стоило только молодому человеку появиться перед ней. Подняла взгляд. Выражение лица Сузуму было непроницаемым. Знал. — Сколько их еще? — Ласточкина взяла с доски черного короля. — Не так много, чтобы обращать на то внимание, доно. — Вот как. Я думала, что благополучие Учиха на первом месте. Наследие и. — Она поджала губы. — Всё такое прочее. — Вы же понимаете… — Толку-то. Что нужно сделать, чтобы разрешить конкретно эту ситуацию? Сузуму мягко качнул головой. — Даже власть главы заканчивается там, где начинается власть совета. Слово Фугаку против их, — парень рассек пальцами воздух сверху вниз. — Старики видели еще Сенгоку Джидай и яростно защищают старый уклад. — И что? Не было никого, кто встал им костью в горле? — Был. Мадара. Его выперли из клана, он сошел с ума, оседлал Кьюби и умер от руки Хаширамы Сенжу, — Сузуму иронично вскинул бровь. — Повторим? — Вроде бы он сам ушел? — Ну-ну. Сам. Ка-ак же. — Ха-ах…       Александра вертела в пальцах короля, думая о том, сколько еще вещей осталось без ее внимания. Еще она думала о том, как именно ей стоит поступить с Шихо. Очевидные и неочевидные варианты развития событий представлялись ей очень и очень многообещающими. Например, пообещать Сунако помощь и использовать до тех пор, пока до отчаявшейся не дойдёт, что ее очень некрасиво обманули. Или помочь Сунако и использовать её, а заодно и всю её семью для укрепления позиций Учиха в деревне. Но какими бы захватывающими не были перспективы нового союза, он означал ещё и то, что ситуация вокруг Александры кардинально изменилась. Больше она не «опальная жена», не тень главы клана, которой на роду написано делать всё, что повелит ей Фугаку. Осталось только принять решение. Но — черт возьми! — ведь она приняла его давным-давно. Учиха не нуждаются в совете старейшин. — Микото-доно? — У нас возникла проблема. Избавься от нее, Сузуму. Бывший анбу искривил губы в ухмылке, словно ждал этого приказа. Сашка поставила короля на положенное ему место на шахматной доске. Слон уберет фигуру в один ход. Шах. *** *Каюсь, я стащила эту цитату из «Принца Египта», но она так отлично вписывается в канон Учиха, что я просто не могла пройти мимо.       Середина ноября приближалась чередой унылых дней, примечательных лишь точностью каждого прогноза, который делала Александра, разрабатывая свою стратегию. Клан раскололся, теперь, по прошествии дней, это было совершенно ясно даже тем, кто не желал вникать в суть происходящего, предпочитая оставаться в стороне. Люди Александры ловко саботировали собрания клана, безжалостно и слаженно затыкая рты одним и провоцируя на конфликт других. В итоге, каждое собрание превращалось в балаган, участвовать в котором становилось невозможно. С другой стороны, Аяками, которого Сашка выбрала в роли живой рекламы, оказался втянут в неприятную ситуацию, став объектом женских фантазий весомой части населения Конохи. Для этого пришлось подключить Сузуму и его непревзойденную сеть распространения слухов. Женщины любят тайны, а ещё они любят красивых, одиноких молодых людей с печальной историей. Молоденькие куноичи слетались на него, как мотыльки на огонь. Флегматичность Учихи нисколько их не смущала, наоборот — только подогревала интерес. Александра приказала установить наблюдение за Шихо. Итачи ушел на миссию, а Саске начал забывать, как выглядит отец. На рассвете Какаши Хатаке нашел измолоченного, но еще живого Мэсу. Учиха отказался говорить, кто на него напал. Над кварталом Учиха сгустилась студеная чернота. — Глава должен быть мудр, Фугаку. — Служить клану, как слуга, и заботиться о всех его членах, как отец. — И не забывать, что благополучие всех Учиха превыше благополучия любого отдельного члена клана. Старейшины замолчали. Наполненный тяжелой злобой взгляд главы обратился к последнему члену совета, который до сих пор не проронил ни слова. Аяхито встретил этот взгляд, — бесстрастно, его голос оставался бесцветным и сухим, как рисовая бумага. — Мы недовольны. Ты пренебрег своими обязанностями и поставил личные нужды выше благополучия клана. Учиха хмыкнул. Очередная отповедь стариков о том, что должен делать идеальный глава. Он не был идеальным. Старался, сдирая собственную шкуру, чтобы угодить всем и собрать по кускам то, что уже не один год разваливалось прямо у него на глазах. Но Фугаку не был тем, кого хотел видеть в нем совет. А в последнее время и сам начал чувствовать, что ужасно устал притворяться. — Учиха сильны так же, как и всегда. Ситуация под моим контролем. Более того — я полностью управляю ею, и пока не собираюсь сбавлять обороты. Он обвел взглядом стариков, место которым — гроб, и весомо добавил: — Я знаю ваши опасения. Но вот вам мой совет, уважаемый совет: не лезьте в дела, которые давно вас не касаются. Это — мой клан, а вы продолжайте делать то, что и всегда — наблюдайте. Мрак и тишина были ему ответом. Как бы то ни было, Фугаку полностью это устраивало. Он сделал полшага назад, собираясь уже покинуть это проклятое место, но скрипучий голос Асаи заставил его остановиться. — Много времени прошло с тех пор, как мы приняли решение о твоем разводе. Мы ждали и, как ты посоветовал нам, глава, наблюдали. Наше терпение иссякло, Фугаку.       Фугаку застыл. Он несколько раз повторил про себя то, что сказал старейшина, не желая ошибиться в смысле сказанного. Он почувствовал, как холодная испарина выступила на его пояснице. — Иссякло? — повторил он медленно, его взгляд заметался от одного иссушенного лица к другому. В этот самый миг багрово-красным вспыхнули глаза старейшин клана, и воздух наполнился предчувствием ещё не пролившейся крови. Пляшущие тени сгустились, а комната вдруг сузилась до размера тесной каморки. Вытянувшиеся тени старейшин будто бы окружили его, стремясь раздавить. — Время вышло, — сказал Аяхито, и в голосе его не было сожалений. — Сущность ваших с Микото отношений болезненна, — кивнул Асаи, сложив руки на коленях перед собой. — Само ее существование, — ворчливо добавил Сёхэй. — Как токсин, поражающий плоть. — Если не вырезать пораженную плоть, то болезнь поразит все тело, — Эдогава прищурился, и алый в его глазах будто бы стал насыщеннее. — Сделай это, глава. Докажи, что еще достоин нести это бремя. Учиха почувствовал, как его ноги немеют, а тело становится легким и пружинистым. Холодный пот покрыл ладони главы. Собрав все свое самообладание, Фугаку изо всех сил старался показаться им таким же хладнокровным, как и сотню собраний до этого. Однако, сама мысль о том, чтобы отнять жизнь у матери своих детей, заставляла Фугаку чувствовать озноб. — Я отказываюсь, — решительно заявил он и стиснул челюсть. — Если речь идет о разводе, то я… — Ты не понял, глава, — перебил его Эдогава, криво улыбнувшись. — Клан раскололся надвое. Мы не желаем позорного развода. Микото должно наказать, как того требует закон клана. — Это не ускользнет от Конохи, — вдруг вмешался Аяхито, глянув на Эдогаву, но тот лишь отмахнулся. — Уклад Учиха древнее этой деревни. — Я отказываюсь, — повторил Фугаку с нажимом. — И не отдам такого приказа.       Вдруг произошло то, чего глава никак не ожидал. Комната взорвалась оглушительным хохотом. Звонким и наглым — Эдогава смеялся и кадык его подрагивал, а из горла вырывались каркающий хрип. Словно весь он превратился в огромную черную ворону. Он смеялся с полминуты, если не больше, и с каждой секундой Фугаку сильнее хотелось всадить лезвие в глотку старика. Наконец, старейшина отсмеялся, и без тени улыбки произнес. — Навсегда запомни, Фугаку: даже одно слабое звено способно разорвать цепь великой династии*. — Разве Учиха могут позволить себе слабого главу? — добавил Сёхэй, качнув головой. — Хорошенько подумай об этом, Фугаку. Глава покинул совет глубоко за полночь. Бродил по улицам, не заглядывая в окна домов, вдыхал ночной воздух так глубоко и медленно, словно кто-то крал из его легких кислород. Он размышлял о смерти, думал о Микото и о двух маленьких детях, в которых течет его кровь. В его распоряжении были гёкуро, который убивал на тридцатый день, и медная окись, а еще матин, от которого еще никому не удавалось спастись. Этой ночью Учиха Фугаку ночевал в родовом поместье. Через несколько перегородок от него спала приговоренная жена. Он старался лежать тихо и совсем не дышать, ворочался долго, еще дольше — смотрел в потолок. Он оказался слаб. И поэтому он проиграл. Проиграл собственной жене, которую желал видеть в своей постели, а не на позорном столбе. Совет оказался прав: Фугаку так и остался дураком, отказываясь верить, что Микото желала ему зла. Желала бы — давно причинила; теперь он в этом не сомневался. Мало кто сравниться в жестокости с его женщиной. С его ли? Нет. Она всё ещё была его. Даже в объятиях Хьюги, даже на другом конце земли — Микото принадлежала ему, как крыло принадлежит птице. Он знал, что она желает того же, чего и он. Осталось только заставить её это понять. Фугаку вольется в неё, как кровь вливается в артерии; снова. Он был уверен, что у него получится, потому что однажды уже получилось. Доказательством его победы были двое чернявых мальчишек, бегающих по его дому. Он взнуздает её, как дикую лошадь; приручит — и не будет во всем этом мире человека вернее и ближе, чем она. Однажды сыновья покинут его, упорхнут сквозь пальцы, но Микото останется. Он заберет её с собой в могилу, если потребуется.