Мамаша

В Учиха назревал бунт. И Фугаку прекрасно об этом знал, более того — он знал и ничего не собирался предпринимать. Ему было даже интересно: как далеко зайдет Микото, прежде чем поймет, что она не в силах ничего предпринять против него, не пролив ни капли крови. А в том, что Микото не пойдет на крайние меры, Фугаку был уверен. Его жена была кем угодно, но только не убийцей. По крайней мере, он хотел в это верить; он был практически уверен в том, что его жена просто жаждет обратить на себя внимание. А это значило только одно — война продолжается. — Это немыслимо! Они не поприветствовали вас, Фугаку-сама! Да кем эти люди себя возомнили?! Это всё Микото-сан и этот… Сузуму! Они организовали бунт и хотят сместить вас с поста главы. Нет, мы этого не допустим! Мы немедленно направим прошение… нет, мы… Като тряс папкой с документами, как боевым щитом. Он так разнервничался, что на его гладком лбу выступила венка. Мужчине было даже немного жаль своего помощника: такая верность должна быть вознаграждена. Сидя за своим столом, действующий глава клана размышлял о том, что неплохо бы отправить Като в небольшой отпуск. На неделю, на две?.. — У нас есть дела поважнее. Вызови ко мне Яширо. У нас появился след. — Но… клан! Фугаку-сама, полиция расформирована. Мы больше не можем заниматься этим расследованием. — Официального запрета не было. Като, мне нужен Яширо. Помощник нервно коснулся пальцем душки очков и поспешил из кабинета. Всё внимание Фугаку вернулось к небольшому клочку бумаги, со следами чернил и размытому символу, надорванному посередине. В Джохобу он уже видел подобный знак — в документах по итогам Второй мировой войны. Смутные образы клубились на границе сознания мужчины, всё никак не желая формироваться в единую картинку. Глава нахмурился. Слишком много дел требовало его немедленного внимания, а он всё продолжал думать о жилке, бьющейся под кожей на шее его жены. Искушение было велико, даже слишком — невыносимо. Но Учиха Фугаку дал себе слово: он обязан одержать вверх. Это единственный способ, венец его долгоиграющего плана. И будь он проклят, но он победит. Утро десятого ноября было умиротворяюще спокойно. Безлюдные улочки деревни ещё хранили ночной пронизывающий холод, а сонные жители только выползали из своих уютных домов, чтобы приступить к ежедневной рутине. И все же, в это ленивое и безмятежное утро произошло событие, которое положило начало цепочке других, совершенно удивительных происшествий, которые позже назовут «странным инцидентом Учиха». Произошло это на пересечении улиц, номинально принадлежавшим к территории Сарутоби и, так называемой, нейтральной. В магазинчике, в котором торговали рыбой, которую, в свою очередь, привозили туда из союзной Конохе деревеньки гражданских. Каждые два дня свежий улов — райское местечко. Неудивительно, что именно в этот магазинчик приходили отовариваться практически все сельчане. Кроме Учиха, которые брали продукты неподалеку от стен своего собственного квартала. Ровно до сегодняшнего дня. — Ты что тут забыл, Учиха? Текка стиснул челюсть. Он едва мог дышать от переполняющего его раздражения. Раздражало Учиху Текку всё: ранний подъем, необходимость переться черти куда за никому ненужной рыбой, очередь в три человека, отупевший взгляд пухлощекой продавщицы, которая едва не спотыкалась по дороге от прилавка к прилавку. Но больше всего Учиху Текку раздражали тупые вопросы. Как, например, тот самый, что задал этот парень, только что вошедший в магазин, чтобы встать в очередь шестым. Без хитай-ате, без отличительных клановых особенностей — да кто он вообще такой, с этим ершиком, вместо волос, на голове. — Эй, я тебя спрашиваю. Оглох что ли? — повторил он свой вопрос, с нескрываемым любопытством смотря на Текку. В зоопарке что ли? — За рыбой пришел, — бросил Учиха в ответ сквозь зубы и тут же вспомнил наказ Микото-доно. К сожалению, разжать челюсть ему это не помогло. — А у себя чего не покупаете? — Не хочу. — Да ты что? Что, плохая рыба или что? Текка сжимал в руке ручку от пакета. Пакет был хлипким и тонким, зато он мог бы послужить отличной затычкой. Всего пару движений: одно резкое и одно сильное — и всё, долгожданная тишина. Очередь продвинулась на одного человека. — Рыба, спрашиваю, плохая что ли? — Нормальная рыба. — А чего тогда тут покупаешь? — Да что б тебя! — Текка обернулся, гневно всплеснув руками. — Тебе какое дело, какого дьявола я покупаю эту проклятую рыбу здесь?! Ты, что, следишь за мной? Или это допрос такой? Чего ты ко мне привязался? Эту рыбу куплю или ту — тебе какое дело? Дурацкая рыба. И ты — придурок, какого черта тебе от меня надо? Нахрен эту вонючую рыбу, понял? И тебя нахрен с твоими дерьмовыми вопросами, понял?! Воздух в легких закончился. На душе стало хорошо-хорошо, как после субботней бани. В неловкой тишине, совершенно довольный собой Текка, гордо покинул магазинчик, победоносно держа в руке пустой пакет. И лишь вдохнув холодный влажный воздух, честь и вспыльчивость квартала Учиха вдруг вспомнил: а рыбу-то он так и не купил. Неловкая тишина рыбного магазинчика обернулась гробовой — Текка заставил себя вернуться за покупками. Его место в очереди было пятым.       Схожие происшествия были замечены по всей деревне. Нескольких представителей опального клана видели в местной больнице: трое мужчин тихо дожидались своей очереди к терапевту, что вызвало такую панику, что чуть до Хокаге не дошло. Тайны своих глаз Учиха хранили едва ли не строже тех же Хьюга, а у тех, на секундочку, имелись собственные нин-медики. Молодая пара шиноби пришли в резиденцию и попросили какое-нибудь совместное назначение, необязательно высокоранговое, лишь бы вдвоем. А кое-кто даже додумался попроситься преподавателем в Академию, аргументировав свое поведение тем, что всю жизнь мечтал заниматься с детьми. Правда, выражение лица новоявленного учителя говорило о чем угодно, только не о любви к будущим поколениям шиноби. К обеду десятого ноября в Конохе не осталось человека, который бы не знал о странном происшествии Учиха. — Я слышала, что кто-то из них даже в цветочный заходил. — Да ты чего?! Быть не может! Яманака наверное в ужасе. — Ой, да что с ней будет. Отобьется розами, хе-хе. Ой! Одна из сплетниц споткнулась и уже практически завалилась на бок, потеряв равновесие. Но чья-то сильная рука предотвратила неизбежное. А когда она открыла глаза, то встретилась с проникновенным взглядом глаз насыщенно-черного цвета. Светлые пряди упали на красивое лицо её спасителя, делая его похожим на какого-нибудь утонченного аристократа из столицы. И тогда сердце женщины, не выдержав нахлынувших эмоций, громко забилось в широкой груди. — Осторожно, — только и сказал молодой человек, аккуратно отпуская талию женщины. Он исчез так же внезапно, как и появился, оставив в душе женщины чувство сладостного опустошения. Она успела лишь спросить его имя. И будь она проклята, если не завоюет этого прекрасного мужчину. — Ах, Аяками, — вздыхала она, приложив ладонь к щеке. — Учиха, — завистливо цедила подруга, якобы призывая к порядку. — Да какая разница. *** — Это шутка такая что ли? — А что тебе не нравится? Мы начали внедряться в общество. Пока идет со скрипом, но и страна не сразу строилась. Привыкнут. — Нет. Это точно шутка. Ты практически организовала революцию, а в итоге устроила какой-то балаган. Сашка пожала плечами. Наблюдать за тем, как Сузуму пыжится, словно намокший воробей, было по-своему забавно. Глупый и нетерпеливый мальчик, думала она, подперев щеку ладонью. Женщина бросила мимолетный взгляд в окно. Ей удалось пристроить Саске к Уручи, которой было только в радость возиться с мелким и ненасытным чудовищем. Супружеская чета не имела собственных детей — свои жизни они посвятили службе клану, а затем и деревне. А когда ослабли настолько, что стали бесполезны в войне, вложили всю душу в новое детище: собственный магазин. Саске они любили, как собственного внука. И всё же, Александра беспокоилась: внутриклановые дела всё сильнее отдаляли ее от собственных детей. — Микото! — окрикнул женщину парень. Ласточкина оторвала взгляд от окна. — Сузуму, ты вроде умный малый, — нарочито небрежно пожала плечом женщина. — Что произойдет с нами, если я выведу этих несчастных к Фугаку и спровоцирую бунт? — Я понимаю, о чем ты говоришь, но можно действовать иначе, Микото. Тоньше. Он подсел за стол, примирительно разведя руками в стороны. Судя по тонкой улыбочке, парень снова начнет учить её жизни. Ласточкина поймала себя на том, что ей начинает это надоедать. Как разъяснять алфавит умственно отсталому. — Хирузен среагирует. Он будет вынужден это сделать, потому что любой бунт должен быть подавлен. Пока все происходящее выглядит как копошение детей в песочнице, мы в безопасности. — Да, но. — Мы имеем хрупкую связь с дворцом дайме, но этого недостаточно. Йоны недостаточно. Один раз она уже защитила нас от Данзо, но в будущем нам может так не повезти. И если мы дадим повод, малейший повод, прижать нас, анбу войдут в квартал Учиха, как к себе домой. Ты горишь желанием увидеть, как выглядят застенки джохобу? — Я уже их видел, спасибо. — Тогда ты понимаешь, что нам грозит в случае, если правление деревни решит, что Учиха заигрались. К сожалению, реальность такова, что мы связаны с деревней сильнее, чем я представляла раньше. И мы не можем делать опрометчивые поступки, без оглядки на Каге и остальные кланы. — Я понял тебя, но ты же можешь… — Я знаю, — женщина в упор посмотрела на парня. — Я могу всё. И потому я могу всё, потому что не делаю всё, что взбредет мне в голову. Ты понимаешь, о чём я, Сузуму? — Да, Микото-доно. — Вот и умница. А теперь, извини меня, но мне жизненно необходимо встретить своего старшего сына. Итачи наконец-то вернулся с миссии, и я планирую хорошенько это отпраздновать. Чтоб к моему возвращению тебя здесь не было. — В три часа ты должна присутствовать на собрании! Сунако готова твой дом штурмом брать. И если ты не явишься, то так и будет! — Да-да, Сунако… стены. Кровь и ужас будут преследовать нас, и так далее… Обронила Сашка, уже покидая гостиную собственного дома, и расслабленно махнув рукой на прощание. А сама мотала себе на ус новое имя, которое услышала только что. Сунако. Сунако. Сунако. Она пыталась припомнить кого-нибудь, кого могли так звать, но на ум не приходило ровным счетом ничего. Ласточкина выскочила из поместья, потеплее кутаясь в хаори, и быстро зашагала в сторону главных ворот. Покидая квартал Учиха она думала только о том, что ей предстоит череда очень интересных знакомств. И Сузуму об этой заинтересованности знать не обязательно. Но сначала ей нужно решить одну из главных проблем. Для Итачи это была уже девятая миссия в качестве генина. Первые три для Ласточкиной прошли как в бреду: она не ела, плохо спала, постоянно выглядывала в окно и пила литрами тонизирующий чай, с какими-то травками, которые давали ей по нервам лучше, чем кофе. После четвертого успешного похода, она пришла к мысли, что семилетнего ребенка в любом случае не отправят никого убивать; после шестого — выцепила в джоунинском корпусе его командира, Миназуки Юки, и взяла с него клятву смотреть за её мальчиком, как за бомбой замедленного действия. После седьмой грозу и гордость российской армии начало немного отпускать. Она сжимала кулаки и постоянно напоминала себе, что Итачи — та ещё коробочка с сюрпризом, и что ей совершенно незачем волноваться. По крайней мере, не так сильно.       Дело осложнялось тем, что за всё это время ей так и не удалось толком поговорить со старшим сыном. Чем лучше шли дела Александры на поле вымышленного боя, тем хуже становилась обстановка в семье. Фугаку и она словно бы поделили детей. И Ласточкина бы без труда решила эту проблему, да Итачи не торопился идти ей навстречу. Александра решительно не понимала, что так отвернуло от нее сына. Её люди в совете зорко следили за поведением наследника, её люди в окружении Фугаку чутко слушали, о чём он говорит с сыном. Фугаку ни словом, ни делом не навязывал Итачи отвращение к матери. И, всё же, — между Итачи и Александрой возникла глухая стена. У неё словно бы остался один сын. И это грозу и гордость российской армии совершенно не устраивало. Поэтому она решила действовать на перехват. Они встретились у поворота. Ласточкина нацепила на лицо самую дебильную улыбку, едва слыша собственные мысли за ухающим сердцем. На пустой улице были только они одни, по-осеннему холодный воздух кусал щеки. Вид у Итачи был совершенно усталый и немного растерянный. Он сжимал своими маленькими ручками ремни дорожного рюкзака, так и остолбенев на одном месте. Сашка сделала к сыну шаг. — Ну что застыл, солнце моё? — от волнения голос сорвался, стал выше. — Обними маму? Тишина была долгой и неловкой. Ласточкина чувствовала себя беспомощной, и это чувство было ей в новинку. Она совершенно не представляла, что ей делать, поэтому просто сделала то, что первым пришло в голову. Она решительно шагнула к Итачи и крепко его обняла. Мальчишка в её руках напрягся, став твердым, как камень. От этого сердце женщины сжалось так, будто кто-то с силой стиснул его в кулаке. — Итачи, — отпустила она мальчика и заглянула ему в глаза. — Что случилось? — Ничего. Я устал, мам, — после некоторых размышлений ответил мальчик. — Пойдем домой? Он зашагал вперед, ни разу не взглянув на женщину. Шли в тишине, лишь изредка Сашка предлагала сыну взять его тяжелый рюкзак или пойти за руки. На всё сын отвечал отказом. Разговор не клеился. Тогда умненькая Ласточкина решила зайти с другого бока. — Как прошла миссия? — спросила она, приобнимая сына за плечо. — Мы, — Итачи запнулся, едва слышно вздохнул, — ловили сбежавшую козу. — Уверена, ты её поймал. Копытом не получил? Козы они такие, хе-хе. — Нет, мам. Не получил. Всё прошло хорошо. — Вот и отличненько. Сейчас отоспишься, а потом мы… — Папа обещал потренироваться со мной. Извини, мам.       Сашка цыкнула. — А папа подождать не может? Я по тебе соскучилась. Итачи не ответил. Они пришли домой, где мальчик сразу юркнул в ванную. Ласточкина разобрала его вещи, бросила в раковину пустые контейнеры с едой, вытерла руки, отнесла грязные носки в стирку — всё это она делала сдержанно и отстраненно. Иначе бы точно — разнесла всю кухню от чувства беспомощности. Такого с ней ещё не было: ни один человек, ни в этом мире, ни в ином другом, не заставлял Александру чувствовать себя настолько паршиво. Как будто она стояла в центре огромного ринга, без оружия, пытаясь увернуться от шипастого пейнтбольного мяча. — Итачи, ты, наверное, голоден? Я тебе обед притащила. Конечно, сладкое на голодный желудок нельзя, но, хе-хе, я тут подумала. А! Девять заданий — и все конечности на месте, это надо отпраздновать. Она ввалилась в комнату сына, неся на большом подносе данго и сладкий омлет, большую кружку с чаем и с десяток сладких мандаринов. Это был жест отчаяния, Сашка это понимала, но ничего не могла с собой поделать. Она желала наладить отношения с сыном. Итачи сидел на кровати, в пижаме, и равнодушно смотрел на неожиданную взятку матери. Тихо-тихо вздохнул. — Спасибо, мама. — Покушаешь? — Мам, я… Ласточкина не слушала. Она ляпнулась на кровать, рядом с сыном, и, в порыве чувств, взлохматила волосы у него на голове. Поднос она оставила на тумбочке рядом. — Ешь, птенчик мой. Вырастишь сильным, большим. Будешь у меня всем на орехи раздавать. Вон, Саске за троих лопает. Хочешь, погуляем сегодня вместе, я… — Никуда я не пойду, — неожиданно поджал губы Итачи, косо взглянув на мать. — Я буду тренироваться с папой. Мне некогда гулять с тобой, мама. Хватит уже. Я не… В коридоре раздалась чья-то уверенная поступь. Мать и сын замерли, обернув головы к источнику шума. За дверью раздался сухой, как щепа, голос Сузуму: — Прошу прощения, Микото-доно. Это срочно. Итачи юркнул под одеяло, накрывшись им с головой. Говорить было не о чем. Сашка цыкнула и, бросив мимолетный взгляд на сына, выскочила из детской. — Говори.       Если бы он родился в другое время и в другой семье, он мог бы стать кем-то другим: писарем, торговцем, героем или врачом. Но он родился в здесь, в Конохе, и стал Хокаге. Сарутоби стоял на возвышении и смотрел на деревню. Квартал Учиха. Небольшой участок в несколько улиц, втиснутый в промежуток между раскинувшимися владениями Хьюга и крепким высоким забором, на который наступал лес. Квартал Учиха — открытая рана Конохи, которая нет-нет да засочится сукровицей, изольется да так и затихнет на время, пока новое бедствие не потрясет его обитателей. И сейчас такое бедствие как раз произошло. Данзо лично вручил Сарутоби отчет из Не, в котором подробно описал последние события. Хирузен читал донесения, но не хотел вникать в исписанные листы. Он боялся поверить в то, что снова ошибся в своих ожиданиях относительно окружающих его людей. Могла ли подступающая старость притупить его интуицию? — Необычное вы место выбрали для встречи. Доброго дня, Хокаге-сама. Хирузен обернулся через плечо. За его спиной, укутавшись в утепленное хаори, стояла Микото. Она не сильно изменилась с их последней встречи, когда пришла просить назначения для своего приближенного — Текки. Всё те же туго стянутые на затылке волосы, мертвенно-бледное лицо и взгляд такой холодный и острый, будто застывшая льдинка. — Хотел поговорить там, где мы оба будем чувствовать себя комфортно, — сказал он и протянул руку, приглашая женщину подойти поближе к нему. — Отсюда открывается красивый вид на деревню. Посмотри сама. Она вытянула шею, словно цапля, но подходить ближе к обрыву не стала. Слишком велика была вероятность того, что Хирузен окажется достаточно неловок. Споткнется старичок, да и толкнет случайно с обрыва. И всё же, Сашка медленно оглядела раскинувшуюся перед собой деревню, не проявив ни малейшего интереса. Немного помолчав, заговорила: — Действительно, Хокаге-сама, красивый. Я бы сказала, умиротворяющий. — Я прихожу сюда иногда, когда хочу «сбежать» от своих обязанностей и немного побыть наедине с собой. Надеюсь, ты никому не раскроешь этот секрет, — он постарался сделать свой тон доброжелательным, настолько, чтобы в него можно было поверить. Микото искоса посмотрела на старика, беззлобно дернула уголком губ. — Хокаге сбегает от своих обязанностей? Это слишком вкусная сплетня, чтобы я просто так её забыла. Вы будете мне должны, Хокаге-сама. Они переглянулись. Хирузену показалось, что атмосфера словно бы стала теплее, он полуобернулся к Микото; ровно настолько, чтобы видеть её лицо. — Как твои отношения с мужем? До меня дошли слухи, и надеялся, что ты сможешь пролить на них свет. Женщина заметно напряглась. Она выпрямилась, словно вытянувшись в одну линию, сложила на груди руки. Тем не менее, тон, которым Микото начала говорить, оставался всё так же холодно-спокоен. — «Слухи» уже дошли, значит. Хокаге-сама, у вас превосходные шпионы. Вы должны одолжить мне одного. Они замолчали. В этой тишине, нарушаемой лишь редким завыванием ветра, приносящем лязг стали с тренировочных полигонов, каждый из них обдумывал то, что собирался сказать. — Вы знаете, как обстоят дела в Учиха, Хокаге-сама? Хирузен смутился. Он знал и не знал одновременно — только сухие цифры и ровные строчки в отчетах, которые предоставляли ему анбу. Но интонация, с которой женщина спросила его, говорила о том, что ей дела нет ни до цифр, ни до донесений. Он молчал, а она все еще ждала ответа. — Я вот понятия не имею. Хотя, наверное, должна. Я же жена главы клана, как никак, — она хмыкнула, заставив Сарутоби нахмуриться. — Вот, например, какова наша численность здесь? Около сотни? Меньше? За счет чего мы живем и куда нам идти, если ваша милость вдруг иссякнет? — Тебя не должны волновать такие вопросы. Коноха ваш дом и она останется таковой навсегда. Ничто не грозит Учиха в этих стенах, — Хирузен проговорил эти слова как мантру, как повторял их всякому, кто начинал сомневаться. Микото кивнула. Она тоже сделала это, особо не вдумываясь в значение жеста. — Конечно. — У тебя появились сомнения на счет своей роли, Микото. Это нормально. Рано или поздно, перед каждым из нас встают вопросы, на которые не так-то просто найти ответы. Путь в одиночку может привести тебя не туда, куда ты хотела попасть в начале своего пути. — Красивые слова, Хокаге-сама, — цокнула языком Ласточкина и снова дернула уголком губ. — И всё же, что же будет со мной, если я захочу изменить свою роль здесь? Ласточкина посмотрела на Сарутоби в упор. Она задала простой вопрос и ждала на него такой же простой ответ. Секунды тянулись, одна за другой. Промозглый ветер бил шиноби по ногам. — Я помогу тебе всем, чем могу, Микото. Если ты не будешь делать глупостей. — Ах, конечно. Торчащие гвозди забивают, — ехидно протянула она, и тут же избавилась от всяческого веселья в голосе. — Обозначьте рамки. — Всё, что происходит в клане Учиха, не должно выйти за его пределы. — И вы так просто позволите нам продолжать? — чуть поразмыслив, спросила Сашка, все еще выскабливая на поверхность подвох. Сарутоби медленно вздохнул. — Коноха держится на хрупком балансе. Каге должен понимать это, как никто другой.       Взгляд старика будто бы потемнел. Александре оставалось только догадываться, о чем думал Сарутоби, вновь обратив всё свое внимание на раскинувшуюся деревню. Разговор был закончен, каждый услышал то, что хотел. Александра утвердилась в своих измышлениях и не было смысла оставаться. И всё же, один вопрос мучал женщину. Покидая обрыв, Ласточкина задержалась и, так и не обернувшись, спросила: — Если всё выйдет из-под контроля. Кого вы поддержите? — ответ Сарутоби был незамедлительным. — Жителей деревни. Сашка хмыкнула про себя: на другой ответ она не надеялась. ***       Как и рассчитывала Александра, изменения не заставили себя ждать. День за днем она заставляла своих людей делать маленькие шаги навстречу новому порядку. Она не просила делать этого с открытой душой, напротив — день за днем она вкладывала в их чернявые головы, что внутреннее не всегда должно соотноситься с внешним. Что порой стоит наступить себе на горло, чтобы потом суметь набрать для себя столько, чтобы по это самое горло и хватило.       И, как и ожидалось, чем больше расположения в деревне получали её люди, тем сильнее становилось негодование в рядах тех, кто остался «верен настоящему главе». Затаенная зависть обратилась в гнев, и гнев тот, перебродив, обратился ненавистью. Нарыв лопнул спустя восемь дней, после того, как Учиха Мэса во всеуслышание заявил, что он до сих пор верен Микото-доно и не видит необходимости скрывать это, как что-то постыдное. Кто-то воскликнул, что Мэса спятил, кто-то со стороны потребовал, чтобы его выкинули из клана. За Мэсу заступился Текка, к которому подключились невесть откуда взявшиеся единомышленники с ночного собрания. Горячий спор перерос в осатаневший гомон и закончился ожидаемым рукоприкладством. Ласточкина наблюдала за потасовкой с небольшого возвышения у магазинчика Уручи-сан. Пожилая женщина выглядывала из-за плеча Александры, прижимая к груди длинную ручку метелки. — Ох, что же это такое происходит, Микото-сан. Они же так поубивают друг друга. — Не поубивают. Глава не допустит. А если допустит, — Ласточкина обернулась к Уручи, — то какой же это глава? На лице женщины застыло выражение мрачного удовлетворения. Она почувствовала на себе взгляд Фугаку. Он стоял на втором этаже здания напротив, смотря поверх всех этих несчастных дураков. На свою жену. Только на свою жену. В его взгляде была тьма.