Ничего личного

Вечером мы ужинали втроем и я невольно наблюдал за тем, как иномирцы общаются между собой. Из-за того, что у них никогда не было разделения на пол – не было и разделения работы на женскую и мужскую, не было въевшихся с детства предрассудков. Лейн вернулся с работы и что-то обиженно и зло рассказывал мужу, эмоционально размахивая руками и хвостом. Брюнет его внимательно слушал, помогая готовить, изредка посматривая на меня. – Мартин решил закончить свое образование, – вдруг сообщил Фаррой, отвлекая хвостатого от его монолога. – Да? – растерянно переспросил Лейн и уже у меня уточнил. – А на кого ты учился? Прости, я не знаю. – Я должен был стать врачом, – сообщил я. – Хорошая профессия, – с уважением в голосе отозвался синеволосый. – Думаю, наш университет тебе понравится. Только учти, учиться придется дольше. Да и наш язык придется подтянуть. Тебе же придется наши книги читать, да и тесты письменные. Мы тебе репетитора наймем, но заниматься придется много. Возможно, в этом году у тебя не получится поступить. – Я все же рискну, – кивнул я, пытаясь спрятать досаду. – Рискни, – поддержал меня Фаррой. – С хорошим стимулом даже сложные задачи решать проще. Возможно, у тебя получится успеть сдать экзамены по языку и профильным предметам уже к этому году обучения. Я благодарно ему улыбнулся: все же, мне хотелось верить, что шанс у меня есть. Синий хвост Лейна еще раз нервно дернулся, а потом и тот добавил: – Можно будет попробовать поступить, опираясь только на знание устного языка, параллельно уча нашу письменность. Тем более, старый язык тебе знать вовсе не обязательно, а у нового правописание гораздо легче. – А что… Вполне возможный вариант, – задумчиво подтвердил слова мужа брюнет. – В конце концов, без полностью сданных экзаменов к пациентам Мартина не подпустят. Лейн, съездишь завтра с ним в медицинский и составишь заявление? – Без проблем, – кивнул второй. Я переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, что ими движет. Прямой выгоды в их «заботе» я не видел, как ни крутил ситуацию: избавиться от их эмбрионов я пока никак не мог, трахнуть меня они могут и не интересуясь моим мнением. Тогда зачем? Просто потому что мне это важно? Или они все же чувствуют себя слегка виноватыми? – А у вас всегда выходные так часто? – перевел тему разговора я. – Нет, – Лейн взглянул на мужа и тот кивнул, лишь потом он закончил. – У нас отпуск по уходу за рейхе в ожидании. Мы… кто-то из нас может взять его весь себе, если тебе больше нравится быть с кем-то конкретным из нас. То есть, если ты хочешь, при тебе всегда будет Фаррой. Я растерянно посмотрел на синеволосого, на его нервно подрагивающий хвост и натянутое ожидание моего ответа. – Нет, мы же с тобой тоже нормально общаемся, – пожал почти безразлично плечами я. – Как думаешь… Нам уже поздно пытаться все исправить? – сел Лейн напротив меня, как-то слегка заискивающе смотря мне в глаза. – Это в теории с рейхе легко. Кажется, вот получим мы ребенка, обустроим твою жизнь, поможем найти место в этом мире… И все. Ничего личного, просто сделка, где в обмен на сына мы жертвуем деньгами, а ты в обмен на свободу жертвуешь временно своим телом, пусть и не добровольно. Вот только на самом деле несмотря на то, что все так делают, приходит чувство вины. Не получается воспринимать тебя не как личность, не получается не думать, что ты чувствуешь, о чем думаешь. Тяжело это. Мне мужу в глаза смотреть иногда не хочется. У него вышло найти с тобой контакт, дать тебе хотя бы интересную учебу. А я… не такой. Я слушал его, улыбаясь и понимая его лучше, чем он думал. Несмотря на занятия с психологом, несмотря на все предосторожности, легче мне после охоты стало лишь когда я узнал, что разделю судьбу своей «добычи», и то до сих пор снились кошмары. – Я попробую, – остановил я поток слов синеволосого. – Стать вам другом. Хорошо? – Отлично! – заверил Лейн, счастливо улыбаясь. Уже после ужина мы все втроем с целым подносом сладкого отправились в гостиную, где и устроились на мягких диванах смотреть фильм, втроем, как друзья. Нет, Лейн и Фаррой полулежали, обнимаясь, иногда обмениваясь нежными поцелуями или прикосновениями, а я сидел чуть поодаль, наблюдая и за ними, и за фильмом. Возможно, мне не удастся избавиться от паразитов в себе и придется ходить с растянутым животом, как тому мужику в магазине. Эта мысль стала все чаще и все навязчивее. Я был не готов. Когда меня забирали, когда я сидел в «террариуме» я думал о том, что дальше. Я смирился с тем, что меня, возможно, съедят. Смирился с мыслью о рабстве. О пытках. О смерти. Но о таком варианте развития событий даже и не думал. В ту ночь, когда эти двое меня изнасиловали, я даже смог примерить на себя роль сексуального раба. Но беременность была настолько дикой, настолько не земной, что я даже увидев мужика с животом до конца не могу понять, принять это свое состояние. Мои хозяева на меня особо не смотрели, давая мне спокойно копаться в самом себе, и это даже немного злило. Я бы хотел их ненавидеть, но не мог. Они действовали вынужденно, так же как и я на Охоте. Только они никого не убивали, а я допускал мысль, что все, кого я словил, убьют. Незаметно для себя я съел почти все, что было на подносе, и тяжело вздохнул: то, что осталось, мне не нравилось по вкусу. – Тебе что-нибудь принести? – тут же спросил Фаррой, тем самым давая мне понять, что они за мной внимательно наблюдали. – Хочу шоколада и ваших странных сэндвичей на сером хлебе с этим странным сладким мясом, – попросил я. Брюнет кивнул и поспешил исполнить мою просьбу. Заснуть в этот раз у меня никак не получалось: в голову лезла всякая чепуха. Я уже не строил планы собственного освобождения, не старался даже внушить себе, что все будет хорошо, что я, возможно, выберусь. Просто смотрел в потолок и пытался не отогнать непрошенное сомнение: «А имею ли я право избавляться от того, что внутри меня?». Может, это все и есть мое наказание за то, что я предал других людей? Может, проще выносить им ребенка, отдать и дать себя обеспечить, а потом строить тут свою жизнь заново? Может, разумнее найти способ сообщить на Землю, для чего им люди? Думаю, нашлись бы фрики, согласные на роль рейхе… И тогда хотя бы несколько жертв заменили бы добровольцы… Чем дольше я размышлял, тем больше идей у меня возникало и тем больше вопросов у меня было к моим хозяевам. Почему бывших в употреблении рейхе нельзя отпустить домой? Почему они не сказали человечеству о том, что ждет тут? Я ворочался почти до рассвета, думая, и лишь под утро отрубился.