Раздвоение реальности

POV Тэмин - Я все понимаю Минхо, но давай ты перестанешь раздевать меня своим взглядом. Оденься, пожалуйста, - замечаю друга в отражении зеркала, перед которым стою. Разглядывает меня настолько внимательно, что я кожей чувствую его скверные пошлые задумки. Но, что странно: не было никакого страха перед ним и его эмоциями. Эти чувства не были аморальными, иной раз, вызывая задорную гордость, во всяком случае, у меня. Иногда, наблюдая за собой особо игривый настрой, я мог без доли стеснения целовать его мягкую щеку или кусать мочку уха, получая укоризненные пощипывания тонких пальцев. Минхо не сопротивлялся, одновременно с этим не требуя большего. Мимолетные ласки и замаскированные привычными фразами признания, забота и игривость отношений… Все создавало трепетную атмосферу безграничного понимания между нами, ту близость, к которой стремиться каждый человек в своей жизни. И сейчас, видя его похотливый взгляд и ощущая нарастающее волнение в груди друга, шлепаю его по обтянутой джинсами пятой точке и удаляюсь надевать недостающую часть своего наряда. Знаю, что сейчас он закроет глаза, глубоко вздохнет, потрет переносицу и будет готов опять разыгрывать свою роль. А я как прежде - создавать иллюзию наших отношений. - Тэм, я тебя предупреждал насчет порошка?– он уже в который раз напоминает об этом. - Да, но тебе ничто не помешает дать указания еще раз десять, - поднимаю на него глаза, попутно завязывая шнурки новых кед, часом ранее купленных мне Минхо. И он повторно дает наставления, которые я уже выучил слово в слово: - Никаких наркотиков на территории его дома. Никаких разговоров на эту тему. Никаких шуток и показных действий, направленных на меня, многие не смогут понять. Веди себя… - Подобающе высшему обществу. - Подобающе рамкам приличия, - одновременно с Минхо мы произнесли две абсолютно разные реплики, последняя из которых принадлежала ему. Он не любил мои замечания по поводу их положения в обществе, возможно чувствуя некую долю вины в моем образе существования. Видеть беспомощность человека, к тому же любимого и не стараться помочь - все это не про Мино. Как истинный джентльмен или же принц, он всегда обеспечивал меня всем необходимым. Наркотик покупался за его зеленые купюры, большая часть моего обновленного гардероба так же было его денег дело. Мне оставалось работать лишь для потребностей матери и погашении остаточных долгов. Все пререкания с моей стороны не возымели должного эффекта, от чего по прошествии нескольких дней я был полностью зависим от друга в материальном плане. Сейчас это уже привычно: питаться лучше, одеваться дорого, ощущать собственную значимость. - Перестань ёрничать, я хочу тебя сблизить со своими друзьями. Это для меня очень важно. - Как знакомство с родителями, - я прошел в свою комнату, совершенно забыв о некоторой вещице, находящейся в книжке-тайнике. Белый пакетик послушно лежал среди вырезанного квадрата страниц, поблескивая пробравшимся вскользь лучам уходящего в закат солнца. Раз мне нельзя на месте принимать свое лекарство, я сделаю все процедуры раньше. Элементарно. - Когда-нибудь я и с родителями познакомлю. Вот захочешь выйти за меня замуж, так тут же к ним помчимся, - Минхо тоже уловил нужную волну, начиная подыгрывать моей шутке. - Поэтому мне очень жаль, что они никогда не познакомятся с таким замечательным человеком, - я положил книгу на привычное ей место, направляясь к говорившему еще что-то человеку, с подарком. Он покосился на белую горку на моей ладони и без лишних слов втянул все не оставляя и крупинки снежной пыли. К чему тратить понапрасну слова, если все понятно и без лишних комментариев. Я добился безропотного и беспрекословного подчинения объекта своего интереса. Однако человек готов сойти сума, дабы сохранить свою свободу и личностную волю. У каждого своя мораль. Минхо выделял себя как одного из людей с железным характером, идя, однако, на поводу моих прихотей, этим самым противореча своей системе. Я видел эти метания внутреннего эго, наблюдал за изменениями его состояния в определенных условиях, стараясь как можно туже натянуть веревку на такой изящной шее. Уничтожать его идею о личном выборе, личной морали и личных решениях своего жизненного пути было неприятно. Только я и сам не знал, по какой тропинке мы идем, крепко взявшись за руки. Мой ангел думал, что это его заслуга - вести сквозь дебри непроходимых джунглей нашей судьбы, я же со всем упорством полагал обратное. В голове местами я находил столь запутанные клубки собственных идей, что пугался сам этим замысловатым ошибкам логики. Не буду говорить, что не раз пытался дернуть за края торчащих обрывков ясного разума, не раз пытался остановиться, чтобы посмотреть на все плоды лживого наслаждения. Вот только нет ничего хуже, чем быть могильщиком своих идей. Это как хоронить собственных детей. Необходимо иметь небывалое мужество, коего у меня не было. Я строил теории и многое из них были ошибочными. Опровергал их с той же быстротой с какой и создавал, моя конституция рушилась, как карточный домик, не найдя под собой твердого фундамента. Не понимая иной раз мотивов своих действий, я шел на поводу у кристально-белоснежной чумы, ощущая и на себе железные оковы невидимого нечто. Так, незаметно для самого себя, вы становитесь заложником собственной совести и всех моральных правил. Начало дороги смерти, когда человек уже не осознает правильности решений, яростно доказывая ошибочные заключения собственного вранья. Озарение приходило, как садистское рассечение плоти раскаленным ножом: жжет, ноет, свербит, скручивает, опаляет… Влажная кожа от пота, трясущиеся руки и сдавливающее горло стоны отчаяния… Все проходит после манящей доселе в фантазиях элитного снадобья. Былой ясный разум и не удрученная глупыми заботами голова – вот, что вы получаете после приема наркотика, словно и не было разрезающих тело мучительных минут, способных убить все живое, которое еще теплится в венах. - Хватит мечтать, - из раздумий меня вывел щелчок по кончику носа. Я взглянул на своего обидчика затуманенным взглядом, не понимая причины его обеспокоенного вида. - Волнуешься, будто и в правду с родителями знакомишь, - я не удержался от ответного щелбана, только по лбу друга. Сейчас там красовалась добрая тройка морщинок от переживаний. - Я немного отвык от них, но одновременно с этим мне до безумия хочется провести время с друзьями. Мы долгое время были вдвоем, разбавляя свою парочку кем-то на подобии Кюхена и его друзей, лишь для добычи новой порции кокаина или спидбола или же героина, который нравился мне больше чем все предыдущие. Волнение некоторым образом передалось и мне. В общей сложности я боялся сказать лишнего, показаться глупым ребенком среди старших, очернить свое имя или самого Минхо, а самое главное боялся ломки. Эта пакость могла настигнуть в любой момент приятного вечера. Я не привык… Нет... Но иногда я чувствовал ее когти скребущие кожу до неприятных красных дорожек. Беспокойства, впрочем, не нашли своего места среди общего веселья. Помнится, я даже непринужденно вел разговоры с Кибомом, не зарекаясь о прошлых обидах и улыбаясь одной из своих искренних улыбок. Минхо первое время не отходил от меня и на шаг, боясь то ли за мою сохранность, то ли за фокусы, которые ожидал увидеть в моем исполнении. Все шло по плану именно тогда, когда я чувствовал твердое плечо друга рядом. В корне изменил мой боевой настрой его уход. Когда он, бросив меня в компании незнакомых людей, ушел веселиться к другим. Уже не чувствовалась та легкость общения, меня стали тяготить эти незнакомые лица и буйство радостных криков в любом уголке большого особняка. Я пытался, честно, влиться в эту атмосферу, но не мог найти лазейку. Алкоголь? Не вариант. Я считал себя гораздо выше этих нетрезвых лиц, заливающих в глотку неприятно жгучую жидкость. Я отказывался, считая себя выше всех этих убогих физиономий с пропитым умом. Мой был абсолютно чист. Подопытные зверьки злобного разума, производящего сырье для вытеснения всего здравого из живого мыслящего человека. Налитые глаза, создающие до невозможности отрешенный и тупой вид их обладателя. Кислый запах гниющего изнутри тела засевший в носоглотке, вызывал приступы неконтролируемой рвоты. Бутылки пустели, люди все больше поддавались эффекту деградации, заедая с каждым глотком остатки своего мозга, с капающей на одежду темно бурой тягучей эмульсией. Их рты были набиты крошками перемолотой зубами еды, перемешанной с едкой слюной. При каждом сказанном слове эта масса разбрызгивалась по столу, попадая на другие продукты. А окружающие с неимоверной сладостью жевали только что оплеванный кусок пищи, хватая его всей пятерней и запихивая в рот, полный другими, еще не проглоченными, остатками предыдущего куска. Переводя взгляд на играющих в теннис парней, я заметил вместо привычного белого шарика чужой глаз, который то и дело насмехался надо мной, следя за каждым моим движением. Его зрачок исследовал всего меня, забираясь под одежу и шаря своим хитрым взглядом, до неприятной дрожи. При этом капилляры на его белке вздымались, наполняясь кровью и создавая ему более искореженный вид. Мне он на секунду показался знакомым. Этот карий цвет, я не спутаю ни с каким иным. Минхо… Я закрыл лицо рукой, которая казалась слишком липкой и неровной. Но смотреть было страшно. Увидеть ее обезображенной до неузнаваемости, с отрезанными фалангами или вырванными ногтями было слишком страшно. Натыкаясь на всевозможные преграды, я пытался найти выход из адового гнезда, в которое меня затащили до безобразия уродливые когти. На кухне, сквозь полумрак я приметил существ, жадно отгрызающих друг от друга ломти кожи, оголяя теплое мясо с живым красным оттенком. Готов поклясться, что слышал чавкающий звук наслаждающихся трапезой чудовищ. Их клыки вонзались в податливое тело партнера, терзая его словно голодный хищник, накинувшийся на пойманную им жертву. Хруст сломанных костей и утробное рычание... Все это было настолько реально, что меня, не выдержав зловонного запаха черной крови растекающейся по чистому паркету, все же вырвало, смешивая содержимое своего желудка со смолистой гущей. Непонятным рисунком, смешиваясь воедино эти два продукта жизнедеятельности абсолютно разных организмов, породили нечто извивающееся на поверхности. Кишащее налитыми белыми червями озеро. Они извивались между собой, создавая пробирающий до самого нутра хлюпающий звук гладких скользких телец. Меня колотило от неприязни. Передергивающееся в конвульсиях тело, как от непрерывного тока, сокращало все мышцы. Последней каплей стал мой образ, с упоением вылизывавший то, что образовалось на полу: черви, грязная кровь, остатки еще не переваренного желудком обеда. Моему взору открылись зияющие черные дыры глазниц с этими же червями, доедающими остатки того, что осталось от былых кофейных глаз. Их было настолько много, что некоторые выпадали из аппетитного для них убежища, не сумев зацепиться острыми зубами за плоть, после падения, вмиг слизанные моим же языком. Смотреть не было больше сил. Мерзко. Тошнотворно. Омерзительно. Рывком, поднимаясь с опаляющего жаром пола, я ринулся вверх по лестнице, оставляя за спиной чавканье и отвратительное хрипение поганых тварей. Когда долгожданная тишина накрыла успокаивающим покрывалом из темной материи, сбившееся дыхание постепенно приходило в норму. Но трясущиеся руки никак не могли найти спрятанный в потайном кармане джинс заветный пакетик. Помощь, мне нужна была его помощь. Только он мог бы вытащить меня из ужаса собственного воображения. Все мысли были сконцентрированы на кокаине и только на кокаине. Ни гера, ни спидбола у Кю не было, поэтому пришлось купить тогда единственное, что завалялось в его сундучке. Нужно много… Мне нужно очень много. Хотелось вдохнуть все содержимое пакета, наполнить всего себя до отказа этим кристальным волшебством. Состоять только из кокаина… Вот он! Высший пик упоения! И я вновь чувствую легкость бытия, могу дышать, говорить, видеть. Я стал мотыльком в покровах ночной комнаты. И единственным источником света являлся сверкающий кокаин в руке. Вот только насладиться пространственной потерей самого себя мне не дал резкий рывок чужой сильной руки, схватившей футболку. Как нашкодившего котенка меня несли за шкирку, спускаясь по лестнице с громким топотом. Я не успевал передвигать ногами от заданной скорости, с которой меня тащили, поэтому последние ступени я все же перелетел. Приземлившись на колени, с полной уверенностью, что содрал с них кожу, и больно ударил запястье, я поднял голову вверх по стоящему рядом человеку. Не привыкнув к яркому свету, глаза отказывались повиноваться, преподнося мне только режущую боль. Но голос. По голосу я узнал его. Одновременно с непрекращающимися криками, я несколько раз ощутил несильные, но полные злости пинки. Действительно, как котенок. Беспомощный, бездомный, которого задирают дворовые мальчишки, мучая ради собственного веселья. Вокруг собралась толпа, я не видел лица, только ноги, но и те выражали крайнюю неприязнь к моему распластавшемуся существу. Крики двух людей смешивались, отдавая неприятным гулом в моих ушах, разбавляя его тонким звоном, способным покалечить перепонку. И единственное что я услышал, делая огромные усилия и напрягая собственный слух это: - Вон! Вон из моего дома! Я предупреждал вас, но вижу, только зря потратил слова! Забирай это отродие нищеты и катись на его помойку! Принести эту дрянь в мой дом! Даже то, что он лежит на моем полу оскорбление, а он еще и блевал на него без зазрения совести! Только сейчас я понял, что лежу в луже содержимого своего желудка. Оно, впитываясь в ткань, увлажняло кожу на теле, пропитывая терпким кислым запахом. Я рассматривал ладонь, которая так любезно была измазана противной массой, и наблюдал разбивающиеся об нее крупнее капли слез. Боже. Какой позор… - Пошло отсюда! Ошибка природы, таким, как ты, нет места среди нормальных людей, - голос понемногу удалялся, а уже совершенно другие руки уносили меня прочь от места моей сломленной личности. – Наркоман, вообразивший себя человеком. Пустышка без оболочки, годная только... – большего я не слышал, расстояние увеличивалось, принося взамен оскорблениям тихий шепот ветра и лай клыкастых за забором. Прийти в себя не получалось очень долго. Минхо принес меня в свой дом. Сам помыл, сам накормил и уложил в кровать, заранее закинув грязные вещи в стиральную машинку. У него я был от силы 2-3 раза, не задерживаясь здесь и десяти минут. А в данный момент лежу на святом ложе, очерняя и пачкая то, что сверкало невинностью до недавнего времени. Родители были против друга сына, а сын, следуя давней традиции всех детей, лишь скалил зубы. Все были против меня… Именно сейчас я остро ощутил эту неприязнь к своему существу. Отношения окружающих давило тяжелым грузом на плечах, заставляя склонять голову ниже к земле. В то время, когда надо мной насмехались, втаптывая в грязь, я мог лить слезы. Одна за другой капли стекали влажными дорожками по щекам, впитываясь в футболку Минхо. Прижимая к груди, он гладил мою голову, другой рукой похлопывая по спине. Из его уст я впервые слышал колыбельную, и впервые настолько красивую. В перерывах между куплетами я чувствовал нежные успокаивающие поцелуи в области шеи, ушей и лба. Действительно ангел. Предостерегает, спасает, жалеет и любит. Единственный, кто мне дорог среди прочей массы живой человечены. Воспоминания ударяли с новой силой, когда я только начинал проваливаться в дремоту. Перед глазами проносились те безобразные картины отрешенного восприятия, унижение и язвительный голос Джонхена. Ненавижу его настолько, насколько вообще может позволить сама сущность ненависти. Сломать меня на глазах у толпы, буквально закопать живого человека, положив сверху могильный камень. Ненавижу. Я стремился сбежать от суровой реальности, в которой прожил свои восемнадцать лет, и мне это почти удалось. - Теперь я снова в конце пищевой цепочки, - то ли спрашивая то ли утверждая, прошептал я, сжимая в руках мягкую ткань одежды Минхо. Он на секунду прервал свое исполнение, сказав: - Тэмини, ты царь зверей. Просто устал. Отдохни, мой хороший, закрой глазки и не думай о случившемся. - Я видел такие страшные вещи… Мино, я боюсь их. - Не подпитывай свои страхи. Я лично позабочусь о твоей безопасности, ты главное будь рядом, чтобы я вовремя успел. - Что, станешь моим рыцарем?– сильные руки сжали меня сильнее, вовлекая в крепкие объятия. Его равномерное дыхание убаюкивало лучше любого снотворного, я всеми силами пытался довести разговор до логической концовки, еще не услышав заветные слова. - Буду кем захочешь. Говорил уже, - сказал, как отрезал. Не понимаю до конца: был ли это зарок или ложь во спасение. Беды сближают да? Может мне стоит попробовать сделать самому шаг навстречу? Даже если это все будет игрой, молю, пусть он играет правдоподобно. Удара под дых от своего ангела я никак не ожидаю, и, если такое произойдет, тонкая ниточка моей жизни, наконец, порвется, не ощущая больше своей значимости. - Люблю тебя, - последняя фраза перед моим уходом в царство сновидений. Пусть и не та, которую ты жаждешь получить, но все таки любовь. Было тяжело, признаю свое поражение. Я мучился собственной беспомощностью, Минхо, однако помогал с ней бороться. И вроде дела приходили в норму, а я опять ощущал колючие шипы проволки вьющейся по мне. Все знали о случившемся. Одноклассники, учителя, знакомые, даже мама. Именно ее реакции я опасался. Было бы легче накричи она на меня или избей до кровоподтеков, но этого не было. Обычный пустой взгляд. Порой ловил себя на мысли «ей что, нет дела?», но слушая тихие всхлипы за стеной, убеждался в ошибочности своих выводов. Пару раз меня ловили родители Минхо, сначала уговаривая, а затем и угрожая отцепиться от их сына. - Мальчик, хочешь, мы тебе деньги дадим? Хочешь, наркотой будем обеспечивать, а? Самой лучшей, самой дорогой и чистой. Ну, отстань ты от нашего мальчика, не тяни его за собой в эту грязь. Или же: - Приблизишься к нему хоть на метр, клянусь, пойдешь по кругу, наркоман конченный! - Доволен? Сделал его своей подстилкой и радуешься? Отродие гомосексуального меньшинства! Слушай, плевок общества, последнее предупреждение тебе даю! А потом меня избили. Кто это был, я не знаю, не видел лиц, не мог рассмотреть в темноте неосвещенных улиц, полных отголосков тяжелых ударов. На душе стало до того тоскливо и обидно, что я позволял себе реветь навзрыд, ночами закутавшись в одеяло. Отношение с обществом совершенно разладилось, желание учиться умерло с небывалой быстротой, с которой зародилось когда то. Раньше я считал свою жизнь плохой, никчемной и серой, как почерневший от старости лист бумаги. Теперь она будто сошла с гениальной картины ужастика. Мое наличие в стенах школы создавало целую какофонию звуков: насмешки, пренебрежение в словах, осуждение, ненавистные фразы в спину. Осуждения сыпались со всех сторон, как лепестки увядающей сакуры в саду. С полной уверенностью могу назвать себя звездой. Я получил главную роль, только какой ценой и с какими последствиями. Первое время отвлекал от обрушившегося на меня поношения Минхо, обещавший быть всегда рядом, помогать и оберегать. Так и было, все согласно плану, в котором мы, держась за руки, преодолевали очередное препятствие. Угрозы родителей не воспринимались всерьез лишь до определенного момента – моего избиения. Прошло около двух недель, а я носил бремя одиночества, не имея возможности на ничтожную поддержку: мягкие руки, нежный голос с едва слышной хрипотцой, мирная улыбка и его теплая вязаная кофта, висящая мешком на моих тощих плечах. Хуже становилось в моменты ломки, скручивающей намного больнее моральной боли. Двойной удар. Единственное, что хоть как то отвлекало – это работа. Не переставая думать о спасительной дозе, я трудился в поте лица, получая гроши, которых едва хватало на мои потребности. Пришлось переходить на более дешевые наркотики, чтобы попытаться выжить. Но день ото дня становилось хуже и хуже. Мать видела мои терзания, пыталась помочь, получая в ответ истерические вопли и оскорбления. Вымещать всю злость на нее стало привычным делом. Взвинченный до невозможности, я выливал на самого близкого человека скопившуюся желчь, как хлыстом ударяя ее своими выражениями. Я разрывался от понимания собственной ничтожности и бессилия. Школа была отныне для меня закрыта. Слишком больно. Дома находилась мать, которую я все же не хотел обижать, делая абсолютно противоположное, поэтому старался проводить там меньше времени. Ходил по городу до поздней ночи или того хуже: засыпал на скамье одного из парков, скрутившись от холода и дрожа от наступающей тяги к наркотику. Нюхал лишь бы не испытывать пожирающих меня изнутри опарышей. Чувствую их каждой клеточкой, они живут во мне. Эти липкие существа сгрызают остатки органов, переходя на кости, превращая их в труху. В голове крутилось одно имя, один человек… Минхо, ты же обещал. Лжец. Есть мнение, что любящее сердце всегда слышит зов своей половинки. Убедился я в этом сегодня на собственном опыте. Разбудили меня посреди темного, пустого парка не лучи утреннего светила, а осторожные одновременно с этим тревожные прикосновения. - Тэмин? Какого черта ты тут спишь, как беспризорник? - Нынче так доброе утро говорят, - принимая сидячее положение, я покосился на Минхо. Его речь была полна «доброты» и настолько проникновенна, что хотелось просто прослезиться от переполняющего чувства благодарности. С трудом удерживая порыв кинуться ему на шею, пришлось всего лишь подвинуться, освобождая место для еще одного лица на широкой лавочке. Усаживаясь и не сводя пристального взгляда, он спросил повторно, но уже более приятным тоном: - Так почему ты здесь? - А где мне быть Минхо? – я смотрел на небо, затянутое серой пеленой туч, предвещающих скорый промозглый ливень. – Дома? В школе? У Кюхена? На камне? Где нет тебя, там нет и меня. У нас было одно красивое место, арендованное под наш тайник – камень за парком густых деревьев. Он стоял на обрыве высокой горы с отвесными краями, ограничивая городскую и сумбурную жизнь Сеула от умиротворенной прохлады зеленого океана. Туда редко кто показывал нос, потому как славилась эта глыба дурной репутацией. «Трамплин самоубийц» - именно так его прозвал местный народ. Поговаривали, что не одна душа нашла свою смерть именно на этом преткновении двух абсолютно разных миров природы. Внизу ровной гладью стелилась дорога, сопровождающая путников к выезду из железных махин небоскребов и мощных зданий навстречу новым путешествиям. Как раз подходящее место для обрыва своей жизни. ШМЯК! А проезжающая машина сообщает о новой находке искореженного тела, бывшего когда-то человеком. Кто первым ступил в эту пропасть, никто уже не вспомнит, но камень считался проклятым достаточное время, чтобы покрыться мифами и страшными историями, которые рассказывают в походах у костра. Сюда же приходили и некоторые наркоманы… Передозировка. Холодное тело и шприцы рядом. Романтика, одним словом… Впервые я пришел сюда один, благодаря бурным слухам и обсуждениям новой недавней гибели. Во мне зародилось небывалое любопытство и интерес. Я ожидал почувствовать давящую атмосферу, коварный шепот ветра, стонущие под небом старые деревья и возможно призраков умерших. Но, к сожалению или к счастью, кроме живописного пейзажа и пения птиц в тени ветвей за спиной я не нашел ничего пробирающего до дрожи в коленях. Напротив, мне настолько понравилось, что я показал его и Минхо, зачисляя это место в секретное убежище усталых от городской суеты парней. - Прости, - наконец услышал я после минутного молчания. Извинение. Что можно еще сказать в такой ситуации? - Конечно, - я попытался встать с лавочки, чтобы уйти и наконец лечь в кровать, как все цивилизованные люди, но был схвачен за запястье. - Действительно прости! Родители заперли дома, грозились вообще меня оградить от твоего общества на веки вечные. Я бы сделал хуже, ослушавшись их… Но я скучал. - Я не виню тебя. Ты все правильно сделал. Он сидел дома, а я погибал. Он хотел как лучше, а я погибал. Он скучал, а я погибал. Свалить всю ответственность на родителей это отличный ход. Слушать даже не хотелось. - Минхо, давай я сейчас пойду домой, опять поколюсь, а ты пойдешь дальше сидеть у родителей за пазухой, - пытаюсь вырваться из плена его крепкой руки, но выходит как-то слабо. Сил совершенно нет. Порошок не такой действенный, под ним я превращаюсь в вяленое мясо, покрытое оболочкой эпидермиса. Сейчас в самый раз героин… или кокаин… или спидбол… Да что угодно, лишь бы не это! - Как мне попросить прощения? Я виноват, знаю, но и ты пойми меня, пожалуйста! Так сложились обстоятельства! Дай время, и я ни на шаг не отойду больше от тебя, - срывался на крик он, активно жестикулируя руками. Я тоже не выдержал. Спокойствие ушло в тень. - К черту все! Какое время? Обещания свои ты не выполняешь, как мне верить? Бросил посреди скалящейся толпы, готовой растоптать меня, как букашку! Сам сидел дома, когда я терпел унижения! Меня обвинили во всех грехах! Это я отвлек примерного парня от учебы, я тебя соблазнил, я сделал из тебя гея, я на наркотик подсадил, все я!! Скопление всей греховной массы в одном человеке! Что за прелесть? Ты там прохлаждался в собственной коморке, а я нюхал бурду, которую наверно сделали из детской смеси. Места себе не находил, - и опять эти слезы, сентиментальная баба, а не парень. Буравя носком кроссовка пыль на тротуаре, я все тише говорил и больше всхлипывал от досады. Ветер пробирал до неприятных мурашек, ползающих по спине холодной щекоткой, и высушивал теплые следы на щеках. До сих пор томящееся желание объятий вырвалось на свободу. Прижимаясь к его шее и вдыхая знакомый яркий запах цитруса, я постепенно успокаивался. - Малыш мой, - обжигающий ухо шепот. Этот голос похлеще ветра проводит по телу заряд неугомонных маленьких проказников, - самый лучший и самый любимый. Уже нет стеснения, нет неловкости и страха. Признания срываются с языка, словно легкое перышко, порхающее в воздухе. А я хочу. Хочу опять горячие губы и манящий в страстный танец поцелуй. Не потому, что люблю, а потому что жажду почувствовать значимость: в словах, во взгляде, в действиях. Впиваюсь в его губы так, словно от этого зависит моя жизнь. Ладони зарываются в мягкие волосы, пропуская между пальчиками смоляные пряди и зажимают их. Между нами еще есть расстояние, прижать ближе к себе, слиться в единое целое. Момент и язык Минхо умело скользит во рту, пьяня своей терпкой сладостью. Прикусывает мою нижнюю губу, оттягивая ее, а затем вновь резко вторгается, не давая шанса на заветный вдох. Да и нужен ли кислород в моем случае? В его движениях – страсть, желание, отчаяние и агрессия. Но это дурманит еще больше. Умереть от этих губ будет самой приятной смертью. Встаю на цыпочки, становясь чуть выше, и невольно задеваю его кончик носа своим. Он хихикает в поцелуй, а я улыбаюсь в ответ на такую реакцию. Минхо поглаживает мою спину, плечи, даже бедра, после, пугаясь собственной наглости поднимается выше, оглаживая худощавые бока. Мы, как изголодавшиеся друг по другу сухая земля и влага в пустыне. Нам мало. Мало объятий. И близость наша вовсе не близкая, лучше будет слиться воедино, когда даже молекулы перестанут мешать, находясь между нами невидимым барьером. Сколько времени прошло я не знаю, не считал, было не до этого. Но страсть усмирялась, уступая место нежным поцелуям: в уголок губ, в щечку, подбородок и опять в губы. Проводит указательным пальцем по моей брови, переходя на скулы, а затем на подбородок, пощипывая его уже двумя пальцами. - Это значит мир? - Это значит: я на тебя обижен, но уже поменьше, ты на верном пути, - прислоняюсь лбом к его груди и покачиваю головой, стараясь не смотреть в глаза. Я преувеличил, неловкость во мне плещется, как вино в полупустом стакане. - У меня план есть, - упирается подбородком в мою макушку. - Расскажи мне. - Попроси. - Что опять? – смотрю с нескрываемым удивлением в его лицо. Мы отлепились друг от друга меньше минуты назад, а он просит еще? Какое расточительство! И вопреки своим невысказанным возмущениям, я опять прикасаюсь к ласковым губам. Парень с парнем. Господи, хоть убейте, но мне нравится. Давайте же фанфары, ибо я действительно морочу голову парню, который был все-таки прав.