Кисея

Робин два раза была в руках правосудия – первый раз там, в Эниес Лобби. Второй раз оказался больнее и больше – ее допрашивали восемь с половиной часов, а потом почему-то отпустили. Она вышла из темной камеры, получила из рук красивой блондинки в очках свою шаль, сумку и даже книгу, а потом осталась стоять в ожидании не то прощальных слов, не то объяснений, укрыв кисейной вуалью свои неровно обрезанные волосы. - Вы свободны, - сказал ей Акаину. Он постарел и теперь выглядел мудрее, темнее. Его маленькая внучка – или дочка – играла рядом, разбрасывая камушки на большом залитом солнцем причале. - Почему? – выдохнула Робин. Она вспомнила – сегодня день ее рождения, ей исполнилось тридцать три, возраст Иисуса, выдуманного бога одного из крохотных суеверий. – Почему? – только и смогла повторить она. - Война кончилась, - сказал Акаину. – И разве не ты прочла понеглиф громко, в рупор, там, на Рафтеле? – он усмехнулся, но злиться не стал – беззубая девочка весело цеплялась за его большие руки. – Иди, - сказал он. – Кузан уже ждет. Кузан действительно ждал ее в конце бетонного моста, подперев ладонью щеку. Он еще любил Робин – и не мог пока сам себе в этом признаться. *** - Рыжая и кок в Ист Блю, - сказал он вечером, когда они легли спать. – Я проследил – никто не задерживал их. Ророноа помогает восстанавливать порядок. Видел его с Михоуком, бывшим шичибукаем, с ними была девчонка-призрак. Катти Флам вернулся в Вотер 7, строит мирные поезда. «Любитель сахарной ваты» на острове Драм, Соул Кинг… - Я видела его афишу, - сказала Робин. – А Санни? Где Санни и мой капитан? Он перевернулся на живот, заглядывая большими умными, как у верного пса, глазами в колодезную синеву ее собственных – протянул руку через пропасть между ними и погладил ее по щеке. Почти даже по-отцовски. - Я не знаю, - сказал он. – Тебе это нужно? Постараюсь узнать… В этом городе есть мои люди. Я узнаю, и потом… - И потом… - Робин села в своей кровати – кровать, на которой спал Аокидзи, отделялась от нее узким проемом. На ней была простая белая рубашка, обшитая кружевами, волосы стали длинными и вьющимися. Робин была в заключение несколько месяцев – но ее отпустили после одного допроса. Как он этого добился? Чем он заплатил снова за ее свободу? Чего хочет взамен? Эти вопросы волновали ее – но, видимо, совсем не волновали его. Он ее еще любил. Она его – уже нет. - Нико Робин, - сказал он серьезно. – Ты, можешь, поехать через океан и искать капитана… Я помогу тебе. Я найду… Я буду искать… До тех пор, пока… Он выдохнул – пережитые старые раны давали о себе знать. Аокидзи был стар. Стар и утомлен. Он мечтал о коротких последних годах – желательно, счастья – предпочтительно, счастья с ней. Он ее любил. Всегда любил. И всегда желал, начиная с той первой встречи… Маленькая девочка, которую он вырастил своей жесткостью и злобой. Маленькая девочка, которая до сих пор задорно смотрит на него сквозь нежную кожу молодой красивой женщины. - А можешь просто остаться тут, - сказал он устало. – Со мной. Будем растить цветы. Возможно, говорить. И, наверное, заниматься любовью. Если ты родишь ребенка, я буду растить его. Я не предам тебя. А ты – наверное, не бросишь меня. Я понимаю, это звучит странно… - Нет, - пожала она плечами. – Не странно. Она села в постели и посмотрела на небольшую комнату дешевой гостиницы. Полтора года назад этого здания не было. Не было ничего. Остров горел – и Аокидзи потушил его своим льдом, иначе он не умел. Война кончилась. Шанкс погиб – пал Тич – умер Гарп. У Луффи остались только они – его команда – но он во второй раз решил для себя выбрать одиночный бой. Он уплыл и больше не вернулся. Восемнадцать месяцев ожидания… Восемнадцать месяцев тоски… Робин провела их в тюрьме, а другие… Аокидзи вот ждал. Неужели она не может хотя бы раз отблагодарить его за ожидание?.. - Я никогда не был так уверен, - прочел он ее мысли. – Я просто хочу растить с тобой цветы, говорить с тобой, заниматься любовью. Разве этого мало?.. Акаину сказал – мне давно надо было так поступить. Он видел твое фото в моей книге. Ты там маленькая и смешная… Он засмеялся – и Робин засмеялась вместе с ним. Она сегодня потеряла самого страшного своего врага – и обрела верного друга. Саул бы понял, о чем она. *** Нами ответила ей первой – ее письмо с вензелем приглашало Робин на бракосочетание, и, судя по фотографии растить мандарины Нами точно не собиралась. Она подписывалась теперь гордо – Винсмоук – и Санджи носил узкие темные костюмы в тон ее платью. Семья ассасинов… Семья бывших морских волков… Робин рассмеялась, прижав фотографию к губам. Она скучала. - Я получил докторскую степень, - рассказывал Чоппер в ежевечернем звонке. – И решил поехать к минкам. Минки славные, им сейчас нужна моя помощь. Докторина справляется и без меня, а вот Некомамуши… - Передашь им поклон от меня? – тихо спрашивала Робин. – И благодарность за то, что позаботятся о тебе? - Робин, - наивно улыбался в трубку олененок. Робин плакала, беззвучно глотая слезы, Аокидзи читал книгу в углу, слушая ее. - Может, навестим их? – спрашивал он. – Давай возьмем отпуск… Эта школа тебя доконает, - его большие руки ложились ей на плечи, а она уже не вздрагивала. - Нет, - мирно говорила Робин. – Мне проще вдалеке от их счастья. Когда-нибудь, Ао… Кузан. Когда-нибудь. Они мирно ужинали, обсуждая грядущие проблемы, и оба знали – это «когда-нибудь» наступит совсем не скоро. Война кончилась – эра пиратства тоже. Ночью Робин проснулась от странного сна – она видела не Луффи, но Санни – и корабль тихо качался на волнах, как будто бы сразу за окнами ее маленького уютного дома, сразу за растущими на подоконнике бегониями. Она заплакала – протянула руки к Санни – и проснулась. В ее спальне горел ночник. Шторы из тонкой кисеи тихо колыхались от ночного ветра. В углу мирно сидел большой плюшевый олень – подарок от учеников. Робин уже несколько месяцев преподает историю в средней школе. Аокидзи выбрали мэром. Маленький островок, спасенный им, принял их – и полюбил. Она заплакала – испуганно, как ребенок. Сорвалась с постели – и подбежала к окну. Никакого моря там не было. Из ее окон видна была новая ратуша. И ее яркая крыша. Робин знала – там жизнь, ее жизнь. Она считается сердцем этого городка, Аокидзи – крыльями. Но моря, Санни, потрепанных парусов нет. И не будет уже?.. Она заплакала – и он проснулся. По ночам он не переступал порог ее спальни, боялся спугнуть, показаться ей навязчивым. Но тут преодолел сам себя – протянул руки, обнял. Аокидзи показалось – еще миг – Робин бросится в окно и улетит от него, навсегда и навечно. - Я люблю тебя, - только и смог вымолвить он. – Не покидай меня. Нас. Он слушал, как она плачет, и не заметил, как заплакал сам. Потому что понял – он и его маленький уютный остров не заменит ей потрепанных парусов, не заменит ей ушедшего капитана, не заменит ее воспоминаний, не заменит ничего. Ничего. И как только он мог возомнить себя достойным Нико Робин?.. - Прости, - плакала Робин. – Прости меня. Он простил ее еще в тот момент, когда она появилась в его истории – и они оба знали об этом. *** Она дождалась начала лета – взяла отпуск, ее ученики не должны страдать. Аокидзи сам донес ее парусиновый чемодан до вокзала. Яркий «Баттл Френки» обещал отвезти ее на другую станцию морепоезда – Робин в летнем кисейном платье, широкополой шляпе и легких туфлях без каблука была хороша собой. - Господин Мэр, - почтительно приветствовали его горожане. – Госпожа Робин! - Господин Мэр, - повторила она, гордясь. – Спасибо тебе. Единственный ее поцелуй достался ему на прощание. Он взял с нее слово навестить его после – но знал, что видит ее в последний раз. Когда поезд скрылся вдали, Аокидзи остался один. Он сел на камень, вспоминая счастливые месяцы с Робин под одной крышей, как брат и сестра, как друзья, как семья, совместные ужины, разговоры, горячий кофе ночью и теплые объятья – и заплакал, заплакал от ощущения пустоты, которое было с ним все это время и теперь покинуло его навсегда. Робин ушла, как ушла от него двадцать пять лет назад, еще ребенком. Робин ушла – а он теперь должен остаться. Потому что не может он бросить этот островок, город, новую ратушу. - Не плачьте, господин мэр, - успокаивали его сытые коты на залитых солнцем платформах, - Не плачьте, - тихо пели ему ландыши в теплой траве. Аокидзи уже не плакал. Он впервые был счастлив по-настоящему.