Кисея

Робин услышала знакомый голос — и вышла на палубу, поддерживая длинную струящуюся юбку рукой. Ветер теребил шляпу в волосах, пытаясь обратить на себя ее внимание — Робин встречала свой тридцать пятый день рождения и гордилась им. Самой себе она казалась выше, старше — не старее — и теперь впервые ей виделось впереди нечто больше ее скорби, нечто выше ее чувств. — Это то, что я сумел найти, — сказал ей Даз. К ее именинам он нашел еще несколько томов путеводителей по островам Нового Мира — яркие, пахнущие типографской краской и старые, потрепанные — он приносил ей больше и больше. Робин улыбнулась и прижала томики к груди, счастливя, как ребенок, увидевший рождественскую елку впервые в жизни. — Ты зря поощряешь ее надежду, — сказал ему Крокодайл за ужином, когда Робин вышла, чтобы покормить свою канарейку, — Она целый год ищет зацепки — и никак не может принять его смерть. — Это мой акт милосердия, — сказал Даз. Он не любил спорить с боссом, но почему-то защищал последнюю надежду Нико Робин, как свою собственную. — Однажды она сама отпустит мугивару, но я не буду тем, кто заставит ее думать так. — Равнодушно смотришь со стороны, как она сходит с ума? — скептически заметил Крокодайл. Он не чувствовал ревности — к мертвым не ревнуют — только пустоту, и поселилась она внутри уже много лет назад. Ничего кроме одиночества. Ничего кроме Нико Робин. Сабо, который дремал в кресле у окна, чувствовал нечто подобное — но признаваться в том не хотел. — Оставьте ее оба в покое, — заметил Чоппер, он читал книгу, поправляя очки — за прошедшие год зрение ухудшилось. — Она сама знает, как ей жить. Крокодайл и Даз смотрели на врача с удивлением и уважением, замолчали. Робин вернулась к столу, старательно подавая десерт — она полюбила готовить и наслаждалась такой обыденностью. — Я написала Усоппу и принцессе Виви, — сказала она, когда молчание затянулось. — Но они пока не ответили. Если они узнают что-то, то напишут мне. Но почему-то в Новом Мире его присутствие более ощутимо. Или мне так кажется? — Я бы навестил Усоппа… — ласково сказал Чоппер. — Быть может, найдем пару недель? Хочу посмотреть на его сына и на Кайю-сан. — Я бы навестил Виви, — сострил Крокодайл. — Оставьте… У нас свой маршрут, и мы почти успеваем. На пути столько развалин и медицинских тайн, — сказал он им, как детям. — Приостановите свои поиски. Никуда они от вас не денутся. — Быть может, ты и прав, — согласилась Робин. — Если Усопп захочет нас увидеть, наверное, он напишет, да? Она искала понимания и поддержки — и заранее знала, что не получит ее. Ни от Крокодайла, который увозил ее дальше и дальше от Фууши весь этот год, ни от Сабо, который только ждал возможности, чтобы забрать ее на Вертиго обратно. В свои тридцать пять Робин осталась камнем преткновения для этих двоих — и к каждому из них чувствовала привязанность, и чувства каждого из них берегла как свои собственные. — Сегодня все же твои именины, — сказал мягко Даз. — Пирог очень вкусный. Поужинаем и пойдем смотреть на звезды, как ты и загадывала, так? Эра пиратов кончилась — но пока есть море и звезды над ним — мир продолжает смотреть на нас с нежностью и надеждой. — Но уже не на меня, — вырвалось у нее. — Ты прав… Сегодня мне исполнилось тридцать пять. Я никогда не праздновала свой день рождения — только короткие два года, проведенные в команде. И праздник в честь меня кажется мне большой милостью, доказательством вашего радушия. Спасибо, — кивнула она коротко. — Надеюсь, пирог не будет суховат. Она улыбнулась — и расплакалась, но никто уже не пытался остановить ее или утешить. Разбитое сердце осталось при Робин, и никому другому она его не подарила и не подарит уже. Чоппер прижался к ней теплым своим боком, Сабо сделал вид, что не видит ее слез, Крокодайл ел сладкий пирог, наслаждаясь редкой сладостью и сочностью, доступной в открытом море. И только Даз Бон смотрел не на нее, а сквозь — он думал о том, как достанет завтра еще дорожных карт и путеводителей — и если чертов мугивара все-таки есть в этом мире, он обязательно приведет к нему Нико Робин или хотя бы память о ней. *** Робин подхватила легкую простуду — и позволила себе провести несколько дней в постели, наслаждаясь заботой и вниманием. Она не требовала к себе нежности — но получала ее в избытке, и потому ей стало казаться, что провести всю оставшуюся жизнь тут, вместе с другими, было бы неплохой альтернативной одиночеству. Одиночество не снилось ей — во сне она видела долины и моря, которых ей предстояло открыть, развалины, которые хотела изучить. Счастливая улыбка не сходила с ее лица — и ее мужчины успокаивались, Робин улыбается, Робин хочет жить и будет жить. — Я думаю взять перерыв, — говорила она Чопперу, когда тот приходил измерить ей давление или сделать укол. — Отдохнуть. Хочу увидеть что-то красивое, потрогать это руками, нарисовать. — Сакура! — восторженно отвечал ей маленький доктор. — Библиотека! Робин соглашалась с ним заранее, закрыла глаза — а когда открыла, не могла понять, где она находиться. Вокруг нее кромешный свет — поблескивали звезды-светильники на длинных шнурах — и Робин захотелось прикоснуться к ним. Под ногами переливалось жидкое темное прохладное нечто — и Робин сразу стало понятно, это вода. А когда над головой тускло заблестела луна, она вдруг почувствовала себя легко и свободно. В открытом море Робин стояла по колено в воде и смотрела на ночное небо — ветра не было, кораблей тоже. — Луффи, — сказала Робин. — Луффи. — Привет, Робин, — услышала она за своей спиной. — Не оборачивайся. Я не хочу, чтобы ты меня видела таким. — Каким? — почему-то спросила она. — Живым? — Не таким, как ты любила меня видеть, — ответил Луффи. — Я теперь другой. И я сам в этом виноват. Понимаешь? — Понимаю, — сказала она. — Это сон. Мне снится сон. Или он снится тебе? Я умерла? — Скорее всего, мы еще не заслужили смерти, Робин, — ответил Луффи. — Мы любим жизнь. И сами делаем ее такой, какой любим. Ты это умеешь. И я умел раньше. — Раньше? Во время эры пиратов, да? — Робин вдруг подумала, что никогда не чувствовала себя так легко и хорошо как раньше, как дома — какого у нее никогда и не было, — Раньше? В детстве? С Эйсом? Да? — Раньше, — повторил Луффи, — Когда вы были рядом. Хорошо, что теперь вас нет. И вы не видите того, что вижу я. Я не хотел этого. Я не пытался получить это. Прости, что тебе пришлось сидеть в тюрьме. Прости, что я не написал тебе. Прости, Робин. — Луффи… — сказала Робин, повернувшись к нему — перед глазами все так же темнело мертвое сонное море и звезды на шнурах. Она могла остановиться и замолчать, но молчание почему-то причиняло ей дикую боль теперь. Робин широко открыла глаза и улыбнулась — с нежностью, с надеждой. — Я люблю тебя, — сказала она. — И всегда буду любить. — Я знаю, — ответил он ей в спину. — И я люблю тебя, Робин. Робин открыла глаза — и почувствовала знакомое тепло на лице. Она плакала во сне. Чоппер вытирал лапкой слезы, и так и уснул рядом с ней. Это был Чоппер. Он был рядом с ней. — Луффи жив, — сказала она твердо и уверенно. — Он жив. Он ждет меня. — Робин? — сонный Чоппер легко забрался под одеяло, сворачиваясь клубочком. — Тебе плохо? Что-то болит? — Нет, доктор, — улыбнулась она счастливо. — Ничего. Ничего теперь не болит и не будет болеть. Она улыбалась — и самой себе казалась сумасшедшей, потерянной, заблудшей. Не было на свете человека счастливее, не было женщины любящей больше нее. Робин видела звезды на шнурах, видела мокрую луну и сонную воду впереди себя. Она вдруг поняла — отчетливо и ясно — что не сможет принять другой финал, что все равно будет верить и искать его, что обязательно должна найти и сказать ему то, что так важно было сказать раньше. Чоппер уже спал, уткнувшись к ней в плечо синим теплым носом — и от его размеренного дыхания пульс Робин выровнялся, успокоился, отяжелел — и сон осторожно коснулся ее век во второй раз. Она еще не знала, что получит утром долгожданное письмо из маленькой солнечной деревни под названием Сироп, где-то на затворках Ист Блю.