Кисея

Ночью наступает час полной тишины — и в такое время невозможно спать, и душно, и тихо, и тесно в собственной груди. Даз не спал — смотрел за Сабо, у которого разыгралась лихорадка, считал пульс и менял полотенце. Корабль на якоре, собственные мысли молчали, и внезапно он вспомнил — ему давно за сорок, и моложе ему уже не стать, даже если вернуться в Арабасту, найти женщину с острыми, как шипы, мыслями и повиниться перед ней. Его хозяина рядом не было — маленький зверек, в котором человечности было больше, чем в людях, спал рядом, утомился. Робин сидела на палубе, простоволосая и прямая, неестественно красивая и необычно спокойная. Она смотрела в сторону Фууши, страны мельниц, молчала и, наверное, пыталась представить другую возможную встречу, которая могла бы тут произойти. Если бы она, Робин, не задержалась бы в пути. — Что будешь делать дальше? — спросил ее Крокодайл, он встал позади нее, не надеясь на ответ, — Куда мне отвезти тебя? — Никуда, — покачала головой Робин, — Я уже дома. Мое путешествие окончено. Она подняла на него глаза — и ему стало страшно, во второй раз в его жизни, на него смотрело бледное лицо и огромные синие глаза, как ночное море. Не знал он раньше такую Робин — и не хотел бы узнать никогда, слишком уж темной, странной и размытой она была. Уже не живая любящая женщина — еще не холодное каменное изваяние у ног понеглифа. — Я дома, — сказала она. — Сабо и Чопперу надо вернуться. А я останусь здесь. Я должна была приплыть сюда. Сюда вели его дороги. Сюда указывал вечный Лог Пос Нами, Его навигатора. Об этом месте говорили Санджи и Зоро. — Ты шла своим путем, и никто не может упрекнуть тебя в этом… — Крокодайл сел рядом и закурил. — Послушай, мы оба знаем — я плохо утешаю, а ты меньше других нуждаешься в этом. Мы не молоды, Нико Робин. Я был первым, кто нашел тебя в большом мире — и буду последним тоже. Ты можешь остаться со мной. Я, ты и Даз — мы втроем найдем еще смысл пожить несколько лет или больше. Эра пиратов кончилась — но пираты живы. — Луффи был моим единственным смыслом, — строго и спокойно сказала Робин. — Ничто другое в целом мире не способно заменить его. Разве это так сложно понять? Разве это поддается сомнениям? Она замолчала, как будто утомившись, и Крокодайл тоже замолчал. Он вдруг понял — четко осознал тут и сейчас под струями свежего ночного бриза — ему не хватало этой странной невыносимой женщины, не назвать тоской, не описать — можно только пережить, пережить, простить и полюбить ее. Поддавшись неясному порыву, он протянул руку и коснулся ее волос, нетронутых еще сединой. Прижал к своей груди ее темную голову, обнял за плечи. Единственный раз в жизни он позволил себе побыть нежным с Нико Робин — и больше всего на свете он хотел, чтобы она не заметила его нежность, не прервала ее и простила ему эту слабость. — Что мне делать, мистер Зэро? — спросила Робин еле слышно. — Остановиться, — так же тихо ответил он ей. — Он бы не хотел, чтобы ты разрушила свою жизнь полностью из-за его смерти. Смерть — слово отрезвляющее, и Робин как будто очнулась, встала, вырвавшись из заботливых рук. Плед, который принес ей Чоппер, упал на палубу — Робин была в том же платье, которое надела ради встречи с Луффи. Крокодайл хотел сказать что-то еще, но забыл слова, забыл смыслы, забыл обо всем на свете — ему вдруг стало тоскливо и страшно, как ребенку — и спасения он уже не видел. — Луффи не мог умереть, — сказала Робин. — Он не мог умереть, потому что знает — его приключение не закончено. Его накама живы. Его накама продолжают искать себя. Наши мечты сбылись — но есть время для новых мечтаний. И Луффи никогда не проиграет этому миру. И тебе, сэр Крокодайл. — Робин… — сказал Крокодайл серьезно, но она не желала его слушать. — И почему я вообще спросила совета у тебя? — рассердилась она. — Ты никогда не знал Луффи. И никогда не считал его достойным себя. Он победил тебя, он спас тебя — но по-прежнему ты видел в нем только помеху, только ошибку природы. Такому как ты никогда не постичь его разума. Ты искал Плутон — он искал свободу. — Робин… — попытался прервать ее Крокодайл, она легко отвернулась и распрямила сжатые плечи. — Я сама виновата, что задержалась, — сказала она неясно. — Но если я ошиблась, я исправлю свою ошибку. Я не заставлю Луффи больше ждать. Если он решил искать приключения в другом мире — я пойду за ним туда. Я его летописец. Он мой король. Мы никогда не должны больше разлучаться. И я не желаю слышать того, кто кончился еще раньше Луффи, пять лет назад. Я не желаю больше слушать тебя, сэр Крокодайл. И если пойти за Луффи будет означать смерть… — То? — спросил он, чувствуя, как отчаянье и ненависть заполняют каждую клетку его тела. — Значит, я с радостью умру, — закончила Робин Он не выдержал, остановился — и перед ним как на ладони расстилался огромный звездный мир, в котором было столько счастья и горя — и весь он ждал горящих, счастливых и несчастных, жаждущих жить. И обезумевшая от боли Нико Робин собирается умереть, возможно, прямо тут и сейчас — потеряв последние корни, последнюю надежду. Он не выдержал, остановился — и размахнувшись, широко ударил ее по лицу, как будто бы пытался выбить из нее всю эту дурь, все эти посторонние мысли, чуждые и глупые. Робин остановилась, схватившись за щеку, пошатнулась, но не упала — подняла счастливые испуганные глаза на Крокодайла и расхохоталась. Остановилось время — летние ночи, такие часы приходят без предупреждения — Робин смеялась и плакала одновременно, а Крокодайл, большой взрослый мужчина касался испуганно своей звенящей от боли ладони, и терял рассудок от приступа безотчетной нежности к этой женщине, к ее истории, к потерянному времени. — Мне стоило убить тебя там, — сказал он исступленно. — Уничтожить тебя полностью. — Ты же простил меня, — смеялась и плакала Робин. — Вот оно — твое милосердие. Она легко задрала платье и показала грубый шрам на животе — как раз там, где его крюк пронзил ее насквозь. Рассмеялась и упала на палубу, рыдая от счастья — и только теперь ей казалось, она жива, жива, жива — как Луффи, как ее чувство к нему, и никто в целом мире не мог убить это — никто, ни Дозор, сгинувший, не Пираты, чья эра кончилась, никто. — О черт… — вырвалось у Крокодайла. — Чертова женщина… Он сел на палубу к Робин, пододвинулся, нелепо и неловко, вцепился большими руками в ее лицо, приблизил к своему и осыпал его поцелуями, бесцельно блуждая губами по глазам, лицу, носу, лбу, щекам — а она все смеялась, смеялась и плакала, вне себя от горя, исполненная счастьем. Когда лихорадка у Сабо кончилась, Даз вспомнил про своего босса — он вышел на палубу, но не нашел ни Крокодайла, ни Робин, их не было нигде. Только плед был аккуратно сложен и лежал на кресле, и ветер сиротливо играл со страницами брошенной книги. Даз Бон устало обошел корабль и понял, что он опоздал со своей никому ненужной заботой — нигде не было запаха сигар Крокодайла, и цветы Нико Робин давно отцвели. Они же сидели на мокром берегу маленького острова Фууши, оставив шлюпку на причале. Платье Робин было мокрым, и она сняла его, укрывшись камзолом Крокодайла, а тот стаскивал сапоги, полные воды, и смеялся над собой. — Я люблю тебя, — сказал он. — Прости, что так поздно. Не было в этом мире человека, более подходящего ко мне, но я не успел прочувствовать это. Дай мне шанс — и я найду путь, которым мы сможем пойти вместе. Если не мугивара — пусть это буду я. — Если не Луффи — то, значит, никто, — сказала Робин ласково. — Без замен и игры. Иначе не получилось бы. Ты навсегда останешься моим боссом, а я — твоей правой рукой. Если ты сможешь принять меня такой — я пойду за тобой. Она улыбнулась, выжимая мокрые волосы — и только теперь заметила седой волос, пробивающийся сквозь истую тьму. — Иначе никак. Без замен и суррогатов, — вырвалось у нее. — Иллюзию дружбы и справедливости я приму. Но принять иллюзию любви — ты, точнее, мы не сможем. Он обнял худые плечи Нико Робин, достал мокрую сигару и сунул ее в рот — горечь табака разлилась по телу, и он расплакался вне себя от боли — мугивара умер, значит, не будет больше пререканий, драк, ссор, грубостей и широкой его улыбки. И женщины этой тоже — не будет. — Уходит король, — сказал он тихо. — Уходит эпоха, — повторила за ним Робин.