Кисея

У Кайи розовели губы, глаза блестели от слез, когда Робин благодарно целовала ей руки. Мягкие руки врача — без длинных ногтей и браслетов, как у Нами — но так даже лучше. — Он был тут, — повторила она. — Он жив. И теперь — здоров. Я лечила его раны, хотя, наверное, этим должен был заняться другой врач. Более опытный. Более просвещенный. — Нет, — торопилась Робин. — Только вы. Только вы и только тут. Мы говорим о нем… О нем, так? Он жив… — Он был жив, когда был тут, — повторила девушка-врач. — Я позаботилась о нем. Я сделала все так, как должна была сделать. — Прямо тут… — в сердце у Робин приоткрылось окно — теплый воздух дул с моря. Она упала на кровать, на которой лежал Луффи, прижалась щекой к подушке, к которой прижимался он, засмеялась громко и счастливо. Заплакала, наконец. — Я знала… — сказала она отчетливо. — Я слышала его голос. Он звал меня. Он жив — конечно. Разве мог он умереть? Она уже не слышала, что говорила Кайя — знала, что спросит потом снова — она слышала только биение своего уставшего сердца и громогласную радость внутри, которая заполняла ее. Он жив. Он был жив. Он будет жить. И прочий мир и все его радости — все проходило мимо. Робин смотрела на себя со стороны — зрелость давно открыла ей свои секреты, а она все еще горячо любила своего капитана, и шла за ним сквозь время и пространство. Ничто не могло остановить ее теперь — даже если бы ее история непозволительно кончилась, даже если бы Кайя солгала ей. Робин плакала и смеялась, пока незаметно для себя не уснула. Когда она проснулась — часы били три часа ночи — луна светила сквозь тонкие занавески. Это была комната Кайи, но она ушла к своим пациентам, говорить с Чоппером, заботиться о гостях. Робин протянула руку и потрогала свое мокрое от слез лицо. Она была счастлива. Счастливее всех в этом мире. — Разве мог он умереть? — спросила она себе еще раз — и рассмеялась. *** — Я не останусь тут без тебя, — сказал Сабо упрямо. — Ты не заставишь меня. Это мое право — идти туда, куда я хочу, и я хочу идти за тобой. За тобой и Луффи. — Неправильно все это, — сказала Робин серьезно. — Неправильно, Сабо. Ты должен быть тут, на Вертиго, где угодно. Но не рядом со мной. Так ты никогда не поправишься, — серьезно добавила она. — А я что — хочу этого, да? Так уверена? — он нахамил как ребенок, и самому смешно стало — Робин тут, рядом, она не гонит, направляет. — Если я так противен тебе… — Противен мне, — повторила за ним Робин, а выражение нелепого счастья не пропало с лица. — Дурак ты, Сабо. Дурак. Она пошла прочь, поднимая тяжелую юбку — где-то вдали ее громко звал Чоппер, обещая горячий ужин — и Сабо вдруг понял, он теперь и тут по-настоящему теряет ее, Робин. А раз теряет, значит, никогда уже и не обретет. Глаза его слезились от грядущего одиночества, внутри снова поселилась пустота. Если Робин покинет его во второй раз, он не переживет этого. Драгон, Коала, Робин — дальше идти некуда. Позади остался разоренный во время второй революции дом, убитый брат, и… — Прости, — сказал он ночью, ворвавшись в комнату Кайи, где Робин спала. — Прости! Он был пьян и выглядел жалко — как ребенок, который повздорил с матерью. Испуганная Робин стягивала на груди рубашку, но Сабо сорвал ее. Вдохнул аромат взрослого красивого тела — вот она, как на ладони — и так и застыл. Взять ее силой он не мог. Причинить ей боль тоже. Осталось одно — вымаливать нежность. Робин застыла, ожидая чего-то, Сабо замолчал. — Я предал тебя, — сказал он. — И предал Луффи. Во мне, видишь ли, неугасаемое пламя. Я взял его себе. Я не должен был… — Это пламя Эйса, — сказала Робин ровно и спокойно. — Пламя Эйса. Он хотел бы, чтобы его взял ты… — Да не хотел бы… — махнул рукой Сабо. — Он и не знал, что я жив. Никто не знал. Кроме вас… Вы покинули меня. Если ты уйдешь теперь — куда пойду я? Где я буду? Кто я? Он замолчал, а внутри, тикая, притаился сердечный механизм. В окна рвалось море — кожа Робин была солоноватой на вкус, а сама она — литое золотое и мед. — Хотя бы раз… — попросил он. — Однажды… На прощание. Неужели я не заслужил? — Сабо… — с жалостью сказала она. — Я уйду, клянусь, — пообещал он. — Ты погубила меня, Дитя Демона. Но хотя бы сейчас. Хотя бы тут. Разве я противен тебе? Он нагнулся к ней, лежащей с нагой грудью. Поцеловал ее шею, чувствуя, как напряглись под ним ее мышцы, как задрожала и еле слышно прошептала она что-то. Он не мог остановиться, не мог — хотя бы теперь — вот она, Нико Робин, свет его революции. И вдруг остановился ошарашенный — вот оно решение. Никогда он не любил ее, потому что она это она. Никогда. Он всегда любил и желал ее, потому что Драгон ее любил. И не успел сказать ей об этом. — Робин… — сказал Сабо, впервые открывая глаза по-настоящему. Робин под ним подняла свои спокойные глаза и улыбнулась. — Ты знала… — сказал он. — Ты всегда знала. — Не всегда, — покачала она головой. — Сейчас поняла. Она села рядом с ним и обняла его взъерошенную голову, прижав ее к своей груди. — Я люблю тебя, — сказала она. — Ты свет моей революции. Но для тебя я останусь листовкой на стене в переговорочной. А для него я буду женщиной. Позволь мне пойти. — Конечно, — ошарашенно и счастливо соглашался он. — Ты должна. И если вдруг ты передумаешь, я заставлю тебя пойти. Они так и провели эту ночь, обнявшись, нагие и счастливые. И никогда раньше, и никогда позже Сабо не сможет вспомнить время, когда бы он любил Нико Робин — как Нико Робин — больше, глубже, сильнее. *** Прошло с неделю, когда уплыли Сабо и Чоппер — Чоппер должен был вернуться к Докторине, Сабо поплыл с ним, остров Драм напоминает Вертиго, снег, ветер, суровые честные люди. Робин сидела за столом, изучая карту, нарисованную Кайей — не Нами, конечно, но вполне понятно. — Я поплыву с тобой до Гранд Лайн, — сказал Крокодайл в дверях. — До того, что раньше звали Гранд Лайн, — уточнил он. — Почему? — спросила она. Она отстригла волосы, теперь они вились на концах — голубые на черном, ее глаза были прекрасны. — В новом мире неспокойно, — сказал он. — Аокидзи, по слухам, снова служит в дозоре. И ищет тебя. Если он найдет тебя раньше меня — как я могу быть уверен, что ты не будешь жить в том городке, в его доме снова? — Не буду, — сказала Робин. — Он сам посадил меня на морепоезд. И ты, босс, не обязан… — Обязан же, — перебил он ее. — Всегда был обязан. Он сел рядом и пригладил ее непослушные теперь волосы. Красивая. И останется такой в его памяти. Теперь, когда расставание было непреодолимо, Крокодайл знал это точно. Робин уходит. Робин никогда не вернется назад. Если не найдет мугивару — или найдет его. Другой финал непреодолим. — Тебе необязательно ехать, — силился он сказать. — Давай останемся тут. Или ты останься тут, я уплыву. Но ты останься. Пожалуйста. — Тебе необязательно ехать, — весело сказала она ему. — Останься здесь. Тебе идет быть героем Арабасты. Это Сироп — не Арабаста. Но Усопп не против. Он не будет против. Он строит свой мир сам. И ты научишься у него. Она встала и подошла к окну. Карта задрожала тоненько в ее пальцах. — Я плыву к Луффи, понимаешь? — сказала она. — Теперь уже точно. — Понимаю, — принял он решение. — Но я плыву с тобой. Провожу до Гранд Лайн. К сожалению, я не вру. В Новом мире неспокойно. Даже для такой, как ты. Увы — и для такой, как ты. Робин обернулась, порывисто обняла его, отпустила и рассмеялась. Шрам на животе, оставленный его крюком, совсем не болел.