Последняя ночь

I love you more than yesterday and less than tomorrow (William Shakespeare) *** Время течет тонкой струйкой мелкого песка сквозь стеклянное горлышко колбы мироздания, отмеряя человеческие жизни, и песчинки перемешиваются между собой в хаотичной, но хитроумной последовательности. Время беспощадно отбирает свежесть и молодость одного, сдирает яркость красок, отдавая другому и передавая так вперед в бесконечной эстафете. Оно же заставляет стареть и гнить, сгибаясь и припадая к земле, заливаясь горючими слезами при воспоминании о былых временах, полных живого и пульсирующего наслаждения. Стрелки на часах несутся друг за другом, отщелкивая ритм, играют в догонялки с бесконечностью и изнашиваются по мере того, как засыхает жизнь. Стачиваются и истираются, истончаясь и сливаясь с пустотой, когда приходит срок. И под мерный бой угасает пламя, и из глаз уходит животрепещущее сознание. Но то, что однажды стало мертво и смешалось с прахом иных, удобряя собой корни древа гармонии вселенной, снова перерождается, неукоснительно поддерживая баланс. Деревья сбрасывают листву, позволяя ей скукожившись прогнивать, чтобы вновь поддаться трепету, распускаясь зелеными бутонами. Природа подчиняется своим законам, все идет своим чередом, следуя заведенным кем-то порядкам, и человеческая жизнь в сумасшедшем темпе и горячечном бреду тоже стремится угнаться за этим продуманным циклом. И так проносятся мимо дни, сменяемые ночами, и вот сердце останавливается, мгновение замирает, погруженное во льды вечного покоя и беспечного равнодушия. Кладбища прошлого обрастают новыми жизнями, на местах захоронений чужих костей, живая кровь и плоть бродит и мечется в суете своих проблем, закладывая фундамент для последующих поколений, вдохновляя преемственность и связь между ними. Жизнь кипит, бурлит, переливаясь всеми оттенками реальности, незаметная в рутинной обреченности и сокрытая под давлением эмоций, но все же лежащая невозмутимо на виду, на самой поверхности. Только ценить ее начинаешь, когда подходишь к совсем другой стороне, открываешь для себя новую грань с ее острым лезвием, которое моментально разрезает твое представление о мире и уносит в далекую череду мертвенного оцепенения и сумрачно сюрреалистического сна. Мир меняется с течением времени, становится иным, лишь внешне подчиняется новым правилам, но только его суть, нечто непостижимое, остается навсегда, присутствует все так же незримо, выжидая подходящий момент, чтобы явить себя в полной мере, поглотить полностью и заставить проникнуться верой в судьбу и предназначение свыше. И тогда то, что казалось лишь разрозненными кусочками, складывается в единую картинку и приоткрывает завесу таинственного замысла, который не мог не исполниться и которому нельзя было не последовать. Такие разные люди, разделенные океаном и менталитетом, родившиеся в разных частях света и живущие каждый по своим законам. Они никогда не должны были пересечься и встретить друг друга, но сеть событий увлекла их в свои стальные тиски, поймала в ловушку и забросила в одно и то же место в назначенный кем-то невидимым и бесконечно мудрым час. Один — успешный агент КГБ, человек, прошедший через жестокость, сполна натерпевшийся от суровой действительности, которая выковала из него послушную шестеренку, исправно выполняющую свои функции в целенаправленном механизме партийной машины. С виду стремительный и безжалостный боец с разрезающим слух русским акцентом, таким же грубым, как и его обладатель, но все же с глубоко запрятанной мягкостью и неуверенностью в себе, которая прорывается наружу бесконтрольном выбросом бессильной ярости, сметающей все на своем пути. Другой — вынужденный агент ЦРУ, бывший вор и серийный обольститель, который никогда не выбирал себе такой доли, но поддался течению и не стал перечить, упорно становясь лучшим в том, что от него требовалось в силу обстоятельств, вдумчиво применяя свои прежние навыки. Слишком лощенный и расчетливый, ловкий и находчивый, с профессиональной выдержкой и непримиримой тягой ухватить свое, чего бы ему это ни стоило. Они из разных организаций, из разных государств, из разных миров. Ничем не схожи, сотканные из противоречий и искрящего противоборства, волей случая две эти, казалось бы, несомненно параллельные прямые пересекаются в одной точке. Впрочем, чего только не происходит в паутине хаотичных переплетений мироздания. И не такие контрасты добровольно сочетаются, притираясь и смиряясь с течением времени. Вот только отчего их обоих с первого взгляда не покидает чувство, будто они уже знакомы? Тяжелая сила, сокрытая в могучем теле, невероятные способности и такие пронзительные голубые глаза, которые пробирают насквозь вплоть до трепетного восхищения. Идеально сидящий костюм, непоколебимая уверенность в себе и такой родной, бархатный голос, обволакивающий слух нотками многообещающей сладости. Непостижимое, необъяснимое притяжение, учащенный пульс и вспышки дежавю, которые сковывают разум раскатами ностальгического озарения, будто они уже встречались. Вот только где и когда? И в этой ли жизни? Вспышки, череда картинок и невесомые образы в сознании, которые никак не могут наложиться на реальность, мучая и испытывая, заставляя искать разгадку. Статный, наивный юноша с глубоким взглядом и самоотверженным, влюбленным сердцем, который оказался слишком слаб, чтобы что-то изменить. Властный, обольстительный молодой мужчина с хищными, гипнотизирующими движениями, который поддался своей одержимости и пронес ее через века. Одного взгляда хватает, чтобы все тело охватило дрожью. Что-то смутно знакомое угадывается в чертах и в собственном, нелогичном отклике. Что-то в сознании выползает наружу, осязаемое воспоминание, будто в затапливающем, ярком сне. И это чувство, что вот-вот должно что-то произойти, нечто необычайно важное и судьбоносное, не оставляет ни на секунду. Еще немного и картинка сойдется, одно изображение наложится на другое, проекция вдохнет новую жизнь, и все станет кристально ясно. Ну, давай же! В любой момент может накрыть водопадом ясности, они несомненно должны это постичь, но все же никак не удается. Один рывок, возвращающий к началу, к истокам истории и невесомому, оторванному от реальности узнаванию. И пусть кажется, что ничего в этом мире нельзя вернуть, но они неопровержимое доказательство, что это вовсе не так. Любовь может быть такой трудной — это давно известно, они оба уже проходили через это. — Большевик. — Ковбой. Картинки сменяются перед глазами. Дикие сны. Ты тоже чувствуешь это? Видения прошлого преследуют тебя? Тшшшш… Не отвечай, я понимаю тебя без слов. Я же говорил, что ни за что не отступлюсь. Я же обещал вернуться назад. *** Наполеон опирается на Илью, когда они поднимаются по лестнице, и это так естественно и приятно, что он в который раз не может удержаться и старается прильнуть к русскому еще ближе. Они возвращаются назад, в обшарпанную квартиру, спустя несколько недель больничного ада, полного невнятного беспокойства и вполне обоснованного сожаления. Соло все это время чертовски не хватает подвижности и раскованности движений, чтобы ощущать своего любимого, и иметь возможность восполнить наконец то, что так нагло было на несколько столетий отобрано бесцеремонной судьбой. Они преодолевают порог, Илья все так же рядом, поддерживает, не отпуская ни на секунду, возлагая на себя всю ответственность за то, чтобы Наполеон без происшествий добрался до постели, ни в коем случае не потревожив еще не до конца зажившую рану. — Не пугай меня так больше, ковбой, — шепчет Курякин, осторожно усаживая американца на диван, словно тот сделан из хрупкого материала и легко может разлететься на части. Илья никак не может успокоиться, все еще упивается тем, что вот Наполеон такой живой и теплый наконец-то так близко, и темное сомнение осталось где-то далеко, в самом деле в другой жизни. Одним своим присутствием Соло обещает долгосрочное возвращение мира, погружает Курякина в уверенность, что все теперь будет хорошо, и они смогут быть наконец рядом друг с другом без томительного ожидания непременной разлуки. И пусть их жизнь и их работа так или иначе сопряжены с риском, но все же теперь нет и намека на выжигающее сердце ощущение нависшей над ними угрозы. Словно теперь они снова оказались на своем островке уединенного счастья, огороженные стеной от внешнего мира, и никто не в силах это у них отобрать. Илье невыносимо хочется касаться родного тела, выразить прикосновениями все, что накопилось за вынужденную разлуку, и то, что просто невозможно передать словами. Хотя они всегда ощущали это на уровне бессознательного, но теперь реальность открылась с другой стороны, обстоятельства складывались в их пользу, и глупо было не воспользоваться щедрой возможностью проявить тактильно сдерживаемые ранее порывы. — Постараюсь, — улыбается Соло, и сам, первый тянется за поцелуем, предугадывая намерения Ильи, но не давит и с легкостью передает инициативу в руки русского, вновь восхищаясь тем, насколько Курякин силен и как легко ему удается управляться с его немалым весом. Илья играючи ловко приподнимает Наполеона за талию и укладывает на диван, склоняясь над ним все так же осторожно и трепетно, растягивая удовольствие от каждой секунды, проведенной наедине. Соло купается в окутывающем свете, который источает русский, ликуя, что мучительные метания закончились, что они оба пришли к внутреннему согласию с самими собой и их далеким прошлым, признали его неотъемлемой частью того, кем они являются и начали заново узнавать друг друга в этой плоскости. Он никак не может перестать поражаться тому, как повернулась их жизнь, но он любит Илью, и знает точно, что Илья отвечает ему тем же. Образы разных времен наложились друг на друга, слившись в единое целое, но все же с отчетливыми проявлениями того, чтобы было свойственно его принцу, и того, что стало уникальным производным этой реальности, где все сложилось иначе. Русский накрывает собой и начинает решительно стягивать с Соло одежду, кропотливо избегая бинтов. Они оба слишком долго томились и хочется уже наконец просто доставить друг другу заслуженное удовольствие и ощутить полноценную физическую близость. Внутри снова так же тепло и сладко, и пусть все происходящее совсем не похоже со стороны на то, как было у них когда-то давно, но они по-прежнему беззаветно вверяют себя во владение друг другу. Впрочем, Наполеон не против поменяться ролями, отдаться рукам этого Ильи, который знает, как нужно, чувствует насквозь, да и не может не чувствовать. Все, что было прежде иначе, стирается осознанием того, что они неразрывно связаны нитью, прочной, как канат, по которой пульсируя носится взаимно перетекающая энергия, помогая понимать без слов, как именно нужно сделать правильно. Наполеон почти совсем восстановился, и предосторожности Ильи излишни, но разве этого упрямца переубедишь? В любом случае, здоровый секс никак не помешает процессу исцеления, даже наоборот, и хоть с этим Курякин, судя по всему, вполне согласен. Он оглаживает бока Наполеона, уделяя особое внимание тазовым косточкам, и полностью избавляет того от излишков тканевых оков, принимаясь с не меньшим энтузиазмом за свою собственную одежду. Обнаженные тела касаются друг друга, одержимые жаждой, замутняющей рассудок. Каждое движение одновременно и привычное, и неизведанное ранее, строится на пересечении контрастов и происходит словно во сне, но таком ярком, отчетливо напоминающем явь. Живые ощущения растекаются по телу, кровь горит огнем в венах, а кожа пылает от каждого легкого прикосновения. И не нужно спрашивать разрешения, не нужно прибегать к тяжеловесным, бессмысленным словам, им обоим нужно просто делать то, что велят инстинкты, сливаясь в единый организм. Порывисто хватая запястья, Илья отвоевывает инициативу целиком и полностью, истязает тело Наполеона грубыми поцелуями, стараясь донести одну простую мысль: «Ты больше никуда от меня не денешься, я не позволю». И от того, как сильно он вцепляется в кожу, Соло невольно вспоминает их последнюю ночь вместе, то, как его любимый обвивал его всеми своими конечностями, впаивался всем телом, не желая отпускать и прощаться. Илья все так же крепко держится за него сейчас, пусть и перенимая на себя ведущую роль, но Наполеон совершенно не против такого расклада. Ему нравится чувствовать силу Курякина, отдаваться ему, оказывая безрассудное доверие, извиняясь каждой клеточкой за то, что заставил беспокоиться. Он искупает свою вину наслаждением. Соло выгибается, поддается и примеряет свою новую роль с большим удовольствием, видя пересечения с тем, что он знал так давно, и открывая для себя иную вселенную. Илья одаривает неожиданной, но такой давно знакомой нежностью, скользя пальцами по напряженным мышцам и потрепанным бинтам, вбивается в тело Наполеона мягко, но настойчиво, зарождая внизу живота пульсацию острого возбуждения, которому нельзя сопротивляться. И это не просто секс, это самое настоящее занятие любовью, дарение каждой частички себя другому человеку, безвозмездно, и все же с неумолимой отдачей и однозначным откликом со стороны партнера. Непривычная уязвимость Наполеона в сочетании с приглушенной былой властностью, мелькающей в глазах, оказывают на Илью неизгладимое впечатление. Он наслаждается оказанным доверием, старается изо всех сил соответствовать и безнадежно тонет в этом незабываемом ощущении. Внутри что-то окончательно, с едва различимым щелчком, становится на место — он там, где всегда должен был быть, с человеком, которого так долго искал во времени и пространстве. Нахлынувшее прозрение делает мир четким и ярким, нет никаких колебаний, каждый ответный поцелуй имеет смысл — это взаимная страсть и одержимость, глубокая, вросшая в их тела и души любовь. Илья не может поверить, что вот так запросто получает то, о чем так долго мечтал, пусть и не всегда помнил. Они вместе, и свет от фонаря пробивается сквозь грязное стекло, освещая безумными бликами кожу его любовника. И пусть это не роскошное свечение от камина, но зрелище ничуть не хуже. Желанное тело извивается под ним, содрогаясь в предоргазменном экстазе, и они оба так близки к краю, готовы в любое мгновение сорваться в пропасть, унестись вдаль на вновь отросших крыльях волшебной мечты, ставшей явью. Разделяя одно удовольствие на двоих, ласкаемые полумраком, они наполняют комнату жаркими стонами, которые искря оседают на поверхности кожи, обжигают и опаляют, заставляя хотеть еще и еще. До абсурда хорошо, до внеземного прекрасно, и чёрт подери, как же долго они к этому шли! Стремительная и упоительная развязка знаменует закономерное заключение. Дыхание сбитое, мышцы бьет мелкая дрожь, а на лице до глупого счастливая улыбка. Илья плавно скатывается с тела Наполеона, едва не оказываясь на полу, не уместившись полностью на слишком узком для двоих диване, но Соло готов стерпеть любые неудобства, лишь бы не разрывать тактильный контакт, не позволить Илье оказаться слишком далеко, словно все может резко померкнуть и обернуться очередным чересчур насыщенным сном, бросающим их на растерзание дежавю. Слишком велик страх лишиться этой потрясающей сознание ясности и тепла любимого человека рядом. После недолгой возни им удается устроиться в объятьях друг друга. Тесно прижимаясь, чтобы не свалиться с узкой диванной подушки, они лежат, окутанные таинственностью позднего вечера и витающей в воздухе негой. В груди разливается огонь, словно каждый из них снова принял эликсир перерождения, только это пламя не ранит, а напротив, исцеляет настрадавшиеся тела и души, запуская светлые мысли легкими парусниками через штиль отдыхающего разума. — Это так странно, — шепчет Наполеон, пробегаясь кончиками пальцев по волосам Ильи. Его все еще одолевает ощущение нереальности происходящего, все слишком складно, и он словно утопает в легком дурмане, теряя ориентацию и силы, и проваливаясь в мягкую теплоту. — Что именно? — любопытствует Илья, хотя определенно понимает, о чем идет речь, но тягучая атмосфера располагает к праздной беседе, дающей возможность просто понежиться в родном голосе. — Все теперь воспринимается иначе. Я словно постарел на несколько сотен лет, — усмехается Наполеон, зарываясь рукой в светлую шевелюру русского и утыкаясь носом в его плечо, которое внезапно вздрагивает, потому что Илья тоже насмешливо фыркает от этого сравнения. Такой парадоксально абсурдный комментарий навевает ностальгической веселости, и Соло развивает свою мысль дальше. — Мы другие теперь. И ты больше не тот милый щеночек. — Да что ты говоришь? — наигранно рычит Илья, проникаясь настроем. Опьяненный кружащим голову радостным чувством, он выворачивается из рук Наполеона и снова нависает сверху, словно охотник над своей жертвой, но все так же осторожно избегая раны и стараясь не причинить никаких лишних неудобств американцу. — А ты все такой же уверенный в себе засранец. — Засранец? — недоуменно поднимает брови Наполеон, не ожидавший такой обвиняющей дерзости, пусть и в шутливой манере, когда они казалось достигли гармонии единения и даже постигли своеобразную нирвану. — Да, засранец, — выдыхает Илья прямо ему в лицо, — не сдержал обещание. Невесомая легкость и звенящая радость моментально сменяются щемящими сердце тоской и виной. Они словно путешествуют во времени и за одну секунду возвращаются в ту самую ночь сковывающего горло сухими спазмами прощания, ознаменованного последующей трагедией, радикально изменившей все и приведшей их сюда. От былой веселости не остается и следа, обоих накрывает траурная серьезность, и воспоминания звенят над их головами, заставляя прижиматься друг к другу сильнее прежнего. Теперь это одна длинная история их жизни, которую они отчетливо помнят. Это в самом деле случилось с ними когда-то, и это были они же, пусть сейчас игра контрастов и расставила блики по-другому, но то, что связывало их тогда, властвует над ними и сейчас, и сопротивляться этому невозможно. — Прости, — шепчет Соло пристыженно и отчаянно, все еще находясь в крепкой хватке русского, чьи ладони утешающе незаслуженно ласкают его кожу, — прости, я очень хотел вернуться. — Я знаю, ковбой, — мягко отвечает Илья, окутывая своим теплом. Он уже и сам не рад, что у него это вырвалось, что колкие слова слетели с языка. Он ни в коем случае не хотел тревожить эту душевную рану и привносить в их устоявшийся мир былые обвинения и боль. Но оно вышло само собой, слишком долго томилось и нарастало внутри, слишком многое пришлось вынести и вытерпеть, чтобы оказаться там, где они находятся сейчас. Наполеон поднимает голову, чтобы столкнуться с Ильей взглядом и отыскать там подтверждение всепрощения, которое звучит в его тоне и которое наэлектризованными зарядами исходит от каждого прикосновения к его коже. Соло снова тонет в бездне этих пронизывающих голубых глаз и постепенно успокаивается, убаюканный и обласканный искренней нежностью, которую русский безоговорочно дарит ему своим взглядом цвета неба и прохладными пальцами, вырисовывающими защитные узоры вдоль всего его тела. Мир восстановлен, и он определенно прощен за все. Они наверстают все, что упустили, обязательно наверстают, иначе и быть не может. — Я люблю тебя, большевик, — произносит Наполеон на выдохе, облизывая пересохшие губы. Ему просто хочется попробовать эти слова на вкус в новой реальности, и они оказываются необычайно сладкими, с медовыми оттенками, обволакивающими его душу. Он пристально следит за реакцией своего светловолосого совершенства, убеждаясь, что это его прекрасный принц, его Илья, который снова смотрит на него широко распахнутыми глазами, восторженно и удивленно, как в самый первый раз. Он не отвечает сразу, но на его лице снова проявляется то ангельски трогательное выражение, которое Соло так отчаянно искал и жаждал увидеть. И вот теперь он даже смеет надеется, что оно будет появляться чаще, гораздо чаще, уж за поводами для этого дело точно не станет. Илья смягчился, его ярость и неискоренимая суровость уже не так сильно искажают черты, словно он расслабляется рядом с Наполеоном достаточно, чтобы не стесняться, и открывается полностью, позволяя видеть ту уязвимую часть своей натуры, которую обычно так глубоко прячет за напускной, отработанной жесткостью. — Я тоже… — решительно начинает Илья, но не успевает договорить, потому что Наполеон прикладывает указательный палец к его губам, настойчиво призывая не тратить ни силы, ни время на ненужные звуки. Курякин лишь слегка улыбается, словно соглашаясь так с ходом его мыслей и невесомо целует предложенный палец, выражая свою приверженность невысказанным чувствам и уважение к принятию их Наполеоном. Нет сомнений, что прожигающее живительной силой изнутри чувство взаимно. Никаких терзающих, отравляющих душу сомнений нет, да впрочем, и быть не может даже в помине. Соло не нужен оформленный словами ответ, он просто знает это. Любовь давно закралась в их сердца и вела друг к другу на протяжении сменяющихся веков, и вместо того, чтобы получить ее обличение в форму, он просто снова тянется к любимым губам и сливается в ненасытном поцелуе со своим возлюбленным… со своим принцем, со своим Ильей. И одно они оба знают совершенно точно: им суждено было быть вместе. Может даже где-то там, на небесах, некто незримый и бесконечно мудрый решил и продумал все давным-давно. Им суждено было встретиться вновь, и капризная судьба не стала более вмешиваться препятствием на их пути, после того, как отыграла свою решающую роль. Между ними все всерьез, даже сильнее, чем роковое навсегда, которое они испытали на собственной шкуре. Ведь в этой жизни они нашли друг друга.