Последняя ночь

Oh but to find out the reasons why Itʼs enough to make you wanna try For one last night *** Воздух пропах смертью, а небо покрылось темной дымкой в пылу сражения. Кони ржут, встают на дыбы, мечутся в сторону, но не могут сопротивляться могучей власти своих наездников. Звон металла, гул, треск, оглушающий и забивающий рассудок. Холодная сталь и горячие, храбрые сердца, которые она пронзает насквозь, подпитываясь их кровавой жертвой. Буря из пыли и крика срывающихся голосов, подначивающих идти вперед, не сметь отступать, накрывает собой, волочит куда-то, откидывая в сторону, прямо на вражеский меч. Наполеон не успевает считать, сколько людей погибло с его стороны, сколько повержено противников. Земля усыпана бездыханными телами в нелепо промятых доспехах, которые не выдержали напора и подвели в решающий момент. И он бы ужаснулся, глядя на этот недвижимый ад, но нет ни сил, ни возможности. Он должен сражаться, отбирать чужие жизни, сравнивая счет. Потому что это участь, выпавшая на его долю, его ответственность, его долг перед королевством. Люди раздирают друг друга на части, превращаясь в зверей, ведомых безумной идеей и навязанной жаждой убийства, прикрытой красивой легендой о значимости приносимых жертв, о доблести, достоинстве и чести. Но среди этой грязи на самом деле не думаешь об этих внушениях, у тебя нет иного выбора, вокруг тебя одержимые, и стоит проявить слабину, тебе конец, ты никогда не вернешься домой. Это все, о чем мечтает каждый на поле боя — вернуться назад. Каждому есть, что терять, у каждого есть тот, кого нельзя оставить одного в этом бренном мире. Кто дожидается где-то там далеко, грея сердце своим существованием. По крайней мере, у Наполеона есть смысл жить, причина вырваться из этого водоворота изрубленной плоти и железной мертвечины. Нечто иное, что выше всей этой убийственной суеты, в которую его настойчиво увлекло чередой чужих разборок и решений. Так или иначе, но он сделал свой выбор и теперь это его война. Остается благодарить Бога за то, что у него есть ради кого желать победы. Светлый образ принца стоит перед глазами, позволяя держаться. Наполеону так страшно бросать его в одиночестве на растерзание судьбе, страшно не вернуться, но он понимает, что страх здесь, среди этой животной борьбы — непозволительная роскошь, так же, как и жалость, да и вообще любые проявления человечности. Лучше оставить это в стороне, закрыть на замок глубоко в душе, и не давать воли даже кратким всплескам неуместных чувств и эмоций. Но надежда все равно проникает под броню, без нее не обойтись никак, от нее не спрятаться. И надежда Наполеона заключена в мыслях о своем возлюбленном, ради которого стоит победить и сделать невозможное. Его прекрасный принц не заслужил пройти через страдание потери, да и сам Наполеон страстно желает хотя бы еще раз взглянуть в пронзительные голубые глаза своего сокровища, увидеть слезы счастья и облегчения, когда он вернется домой, заключить в объятья и исполнить свое обещание. Он не может предать собственные слова, он должен, просто должен сделать все, что в его силах, чтобы доказать, что это был не пустой звук, и его ангел может ему верить. Лучники каждым залпом уносят десятки жизней, и кровь течет ручьями, омывая землю. Кажется, будто земля рыдает багровыми слезами, поминая так рано ушедших безумцев, исполняющих чужую волю. Лошади спотыкаются о трупы, падая в мутную жижу из грязи и крови, переворачиваются на спину и бесполезно топчут воздух. Под градом стрел пригибаются ниже, подставляя бока под смертельные острия. Ломают хребты и оголтело ржут, давя собой и людей, хороня под своими громоздкими тушами. И повсюду стеклянные взгляды, сверлящие осуждением и обидой даже сквозь опущенное забрало. Незримые призраки с упреком качают головой, взирая на себя с высоты полета в бесконечность, и все равно не хотят верить, что именно им не повезло. Что-то внутри поджимается от сожаления, такого недопустимого, но все же прорывающегося сквозь отупевшее от невыносимого гула и лязга сознание. Отступать некуда. Ты всегда можешь стать следующим, разделить участь всех этих бесполезных теперь кусков мяса, которые лишь слегка сохраняют черты боевых товарищей или непримиримые гримасы врагов. Только обратного пути нет, остается лишь кровавая дорога вперед, в самую гущу бросающихся друг на друга бойцов. Но если даже взыграет предательская трусость, то вырваться не удастся, не получится никак прорваться сквозь толщу чужой одержимости, наружу к свободе через неблагородный побег. Они все зажаты в тиски, заключены в самом эпицентре урагана из активно разрубающих орудиями воздух стальных монстров, которые стремительно надвигаются, смыкают круг, поражая своим количеством. Выхода нет. Войско противника наступает, загоняя в ловушку. Их слишком много, с ними уже не справиться. Вокруг Наполеона один за другим отдают богу душу его верные друзья. И все что он может — стиснуть зубы и не дать дикой боли и невыносимой печали разорвать его сердце раньше времени. Не все еще потерянно, он еще поборется и отомстит за них. Он намерен исполнить то, что предначертано, то, что от него требуется на этой проклятой земле и то, за чем он был послан в этот кровавый ад. Подстегиваемый образами своего любимого, он рвется вперед, вспарывая чужую броню, проворачивая рукоять в ране, чтобы уж наверняка прикончить ублюдка и не дать ему возможности из последних сил нанести внезапный удар со спины, который лишит его возможности что-то изменить. Как бы он ни старался, ему ни за что не справиться со всеми. Наполеон начинает выдыхаться, сбивается с ритма и допускает промашки, давая противникам преимущество. К сожалению, он не железный, пусть и закован в стальную защиту, но внутри этого жестяного склепа бьется человеческое сердце, имеющее свои пределы возможностей, свои границы выносливости. Ситуация ухудшается с каждой секундой, добивая яростными вскриками, и удары от столкновения орудий подражают бьющимся в висках импульсам напряжения. Он пускает в ход все свои уловки, лишает врагов опоры, короткими, глубокими порезами заставляя распаленных неожиданной болью лошадей скидывать своих всадников. Но надолго этого чумного азарта и бесстрашия не хватает, его самоубийственные выходки оправдывают себя. По крайней мере, Наполеон успевает лишить жизни кого-то еще, ему удается внести свой вклад в холодный пересчет убитых и потери сторон, хотя это приносит довольно жалкое облегчение, когда он пропускает решающий удар. Ведь какая разница, сколько жизней унес твой меч, если платой за успехи в сражении становится твоя собственная жизнь? Внезапный удар, и вот он уже валится с коня, интуитивно дергается, изворачивается, стараясь не попасть под пресс бесчувственных копыт, но на большее сил не хватает. Похоже, на этом его борьба обрывается, и Наполеон горестно признает, что теперь его можно спокойно списать со счетов, озаботившись лишь скорбным докладом о славной кончине дорогого герцога, подобострастно восхваляющим его бессмертные деяния. Он лишь усмехается, представляя себе помпезность собственных похорон, и эта мысль такая фантастически нелепая в свете того, что он вот-вот отдаст Богу душу, что даже страшно, но все равно она задорным огоньком проскальзывает в его стремительно тускнеющем сознании. Наполеон лежит на холодной земле с гудящей головой и кровоточащей раной, понимая, что уже не исполнит обещания, данного самому важному человеку в своей жизни. На горькое, полноценное сожаление совсем не остается сил, хотя в душе что-то и сжимается от того, что он предал доверие своего принца и никогда больше с ним не встретится. Но упаднические настроения сменяются последним рывком. Наполеон одергивает себя, заставляя собраться. Нет уж, они обязательно встретятся, только не в этой жизни. Все зависит только от него, и он не может опоздать, он должен успеть принять эликсир, чтобы не отбирать у них последнюю надежду на вожделенную встречу. Гладкий пузырек словно сам скользит в руку, с трудом откупорив флакон и зажав остатки воли в стальной кулак, Наполеон тянется к смертельно опасной влаге, хрипя и откашливая кровяные сгустки своих внутренностей. Он не чувствует вкуса жидкости, не может даже достоверно сказать, что хоть капля попала ему в рот, хотя он сделал все от него зависящее. Теперь остается только ждать конца, молясь, чтобы средство сработало. И оно не подводит. Он получает красноречивое подтверждение тому, что он все сделал правильно, в виде разливающегося по всему телу огня, который сжигает его изнутри, заклеймляя и без того кровоточащие внутренности и причиняя невыносимые мучения, лишая остатков воздуха. Глазные яблоки медленно поворачиваются вверх, ловя в оседающих клубах пыли легкий намек на голубое небо. Оно ласковым маревом разливается перед глазами, подернутыми мутной пленкой. Наполеон хотел бы улыбнуться и искренне жалеет, что уже совсем не чувствует своих губ, потому что кусочек явившегося ему неба такого же потрясающего цвета, как и глаза его прекрасного принца, с которым он мысленно прощается. Образ светловолосого ангела, которого Наполеон надеется однажды встретить вновь в другой жизни, не покидает его до последней секунды. Смерть холодом сковывает вены, разливается ледяной водой, туша разгоревшийся было внутри пожар, и отбирает его слабое дыхание. Мертвенная бледность разукрашивает своей белизной еще недавно пышущую жизненной силой кожу, делая ее жухлой и продавленной. Тот, кто несколько мгновений назад мечтал и верил, дышал, метался и любил, теперь всего лишь один из сотен, тысяч холодных трупов на этом пропитанном человеческой жестокостью поле. Лишь безжизненная кукла, едва напоминающая прежнее полное стремлений существо. Пустая оболочка, внутри которой ничего больше не осталось. Пустые, остекленевшие глаза Наполеона по-прежнему смотрят в небо. Он не смог исполнить обещания, он уже не вернется к своему ненаглядному принцу. По крайней мере, не в этой реальности. Но, может, им повезет в другой жизни? *** Во рту сухо, будто в глотку насыпали песка и хочется прокашляться. Это желание все нарастает и нарастает, выбивая Наполеона из тугого кокона темноты. Он давится этим песком, сглатывает вязкую слюну и с искреннем удивлением отмечает, что способен дышать. Пусть каждый вдох и выдох сопровождается жгучей болью в легких, но все же это невероятно приятное ощущение. Соло с трудом разлепляет веки, и мир дробится, разрезая глаза красочными осколками светящихся образов. Мысли путаются, носясь в голове хаотичными насекомыми, сбивая с толку и мешая сфокусировать мутный взгляд на чем-то определенном. Неужели он выжил после той смертельной раны? Его проткнули мечом, он истекал кровью, с такими повреждениями не возвращаются с поля боя. Он не мог выжить, его труп должны были затоптать кони и исклевать вороны. Он помнит, как смотрел в небо и мысленно прощался с… Стоп. Все мелькает перед глазами, события прокручиваются с безумной скоростью, вызывая головную боль и пронзая вспышками воспоминаний. Какая-то тварь выскакивает из-за угла. Хлопок выстрела. Пуля застревает в его теле, и боль невыносимая. Лицо Ильи, окутанное странным красным свечением и горячечный шепот ртутью льется в уши: «Нет, ты не можешь умереть. Не смей умирать, ковбой». — Большевик, — голос хриплый, губы едва размыкаются, но все же его услышали. Илья здесь, рядом, стоит возле кровати в этой слишком светлой больничной палате, объятый сиянием, словно божество, яркий сгусток, в котором все еще тяжело разобрать точные очертания. Но все же, это определенно именно Курякин. Он и правда вытащил Наполеона оттуда, не дал ему сдохнуть, захлебнувшись кровью. В груди разливается оживляющее тепло, и картинка плавно проявляется в сознании полностью. Его принц, его Илья вырвал его из лап смерти. Они все же встретились снова, несмотря ни на что, и от осознания этой невероятной радости хочется и рыдать, и смеяться одновременно, но его физическое состояние позволяет только медленно протянуть руку вперед, чтобы убедиться, что все это не выдумки накаченного обезволивающими сознания и не бредовый сон, не предсмертная, слишком реалистичная галлюцинация. Илья улавливает его желание и касается ладони Наполеона своей, такой прохладной и уверенной, так непохожей на то, к чему он привык в другой жизни, отголоски которой все еще не улеглись полноценно в голове. Но все же это он, все тот же, пусть и немного огрубевший, все равно его прекрасный принц. — Не смей больше умирать, — сурово шепчет Илья, заставляя вздрогнуть от стальных ноток в тоне. — Или мне тоже придется. Не понимающе сморгнув, Наполеон хмурится, прокручивая в голове эту фразу. Что значит «тоже придется»? Он же не… Он хорошо помнит их последнюю ночь вместе, как умолял своего благоверного не принимать опрометчивых решений, не хвататься за яд слишком поспешно. Неужели он… Соло со стоном выдыхает, в самом деле, глупо было даже надеяться, что он не станет. Чёрт, это же его самоотверженный, бесстрашный Илья. Как Наполеон вообще мог полагать, что он его послушает и в самом деле станет ждать, жить своей жизнью. Он же сам вложил ему в руку билет на тот свет, пропуск в новую реальность, который мог вообще-то и не сработать. Только когда Курякина подобное останавливало? Он шел напролом, не видя преград, упорно и настырно, ничто не могло его остановить. Теперь весь потенциал, который лишь проглядывался в очаровательном юноше несколько веков назад, раскрылся в полной мере. Наполеон же видел это еще тогда, слишком много любопытства и приверженности эмоциям, такого порой наивного простодушия, жажды постигнуть непостигаемое. Его возлюбленный всегда бросался в омут с головой, наверное, было даже нелепо всерьез рассчитывать, что он не разделит с ним смерть. — Ты все же выпил эликсир тогда, — с упреком произносит Наполеон, поражаясь, что в самом деле это говорит. Все, что совсем недавно казалось дурным, слишком ярким сном, стало частью их реальности, их воспоминаниями из прошлого, пусть и немного покрытыми вековой пылью. Очень постепенно череда событий выстраивалась, все становилось на свои места, и это было почти естественно — просто всегда любить этого мужчину, пусть и на время совсем позабыть об этом. Все те чувства и желания, которые одолевали его по необъяснимым причинам, теперь наконец обрели смысл, стали кристально прозрачны и дарили всепоглощающее, утопическое умиротворение и железную, вдохновляющую уверенность, словно так и должно было быть, так и было задумано с самого начала. — Конечно выпил, я же не мог жить без тебя, — Илья отвечает спокойно и крайне серьезно, звучит так, словно это самая очевидная вещь в мире, хотя Соло вовсе так не считает. Он желал своему возлюбленному только самого лучшего, и уж точно не поддерживал рвения отправиться с ним вместе на тот свет. Наполеон бы отчитал своего принца за такое безрассудство, но перед ним стоит Курякин, и все-таки это нечто чуточку иное. К такому Илье не получится относиться покровительственно, русский сам может за себя постоять, в нем есть эта невозможная сила, которой он был обделен в другой жизни. Теперь он прошел через слишком многое, справляясь со всем самостоятельно, без опоры на чужое плечо, и превратился в нечто цельное, слегка израненное где-то глубоко внутри, но все такое же интригующее. Все, что не успело прорасти в молодом принце, в этой реальности решительно пустило корни, обосновалось, прочно укрепилось в мощном, закаленном и усеянном шрамами теле русского агента с нелегкой судьбой и все такой же светлой душой, которую можно было разглядеть в голубых пронзительных глазах. Наполеону кажется, что если бы прозрение так и не пришло, то он все равно рано или поздно поддался бы своему влечению к Илье, которое без сомнений переросло бы все в ту же любовь, которая всегда оставалась в его сердце и просто ждала подходящего момента, чтобы проявить себя и выбраться наружу, накрывая с головой. Они подходили друг другу, несмотря на все перевоплощения сквозь время. К тому же, Наполеон и сам изменился, эта реальность сделала его мягче, изворотливее и пластичнее, стерла излишнюю строгость и наделила совсем другим взглядом на жизнь и принципами, противоречащими его прежним убеждениям, которые еще предстояло переосмыслить и примирить между собой. Ему еще требуется время, чтобы сложить все воедино, но в любом случае, он ни за что теперь не откажется от того, что судьба, наигравшись, так благородно ему вернула. Илья склоняется над ним и смотрит, снова смотрит этим своим особенным взглядом, который всегда, в любой реальности пронзает Наполеона насквозь, достигая самой души и лишая рассудка. Они работали бок о бок каждый день, но все же не виделись так давно, не касались друг друга так, как могли себе без стеснения позволить в другой жизни. И теперь ужасно хочется нежно поцеловать эти сжатые в линию губы, притянуть к себе и почувствовать, что же это такое — вернуться наконец-то домой, после стольких скитаний. Соло следит за лицом русского, стараясь угадать, принял ли тот сложившуюся ситуацию, не терзают ли его сомнения по поводу того, что с ними будет дальше. Он хочет верить, что Илья ощущает то же самое, что он не даст задний ход, и как когда-то давно Наполеона окутывает липкий страх быть отвергнутым. Он ужасно боится натолкнуться на глухую стену, особенно после всего пережитого, столкнуться с неприятием со стороны Ильи. Может русский не готов вернуть все как было, может он этого не хочет и его устраивает нынешнее положение дел, рабочие взаимоотношения, все же он изменился сейчас и рассчитывать на приверженность чувствам прекрасного принца из прошлого было не слишком дальновидно. Но Наполеон не может удержаться, так сильно хочется сделать первый шаг и почувствовать тепло родного человека. Он тянется вперед, намереваясь осуществить задуманное, поцеловать Илью, и будь что будет, наплевать на последствия. Ему просто необходимо это сейчас, чтобы окончательно утвердиться в этой реальности. С трудом приподнимаясь, Соло чувствует, как кружится голова и боль затапливает сознание снова. Ему просто не хватает сил на рывок, не удается дотянуться до цели, и он с болезненным стоном падает назад на постель, проваливаясь в бессилие. Зрачки Ильи расширяются от беспокойства, он осторожно кладет свою сильную руку Наполеону на грудь, удерживая на месте, не позволяя дернуться снова и причинить себе боль, заботливо поправляет подушки, успокаивающе шепча: — Тише, ковбой. И это прозвище даже не режет слух, Соло так привык к нему в этой реальности, что оно кажется уместным и ободряющим, даже ласковым. Это то, кто они есть здесь, важная часть их нынешней жизни, и Наполеону не стоит об этом забывать. Но все же он разочарован собственной неспособностью подняться с кровати из-за дурацкой раны и препаратов, которыми его накачали учтивые врачи, чтобы коснуться Ильи так, как ему того хочется. Он так близок и так далек от любимого, и не может ничего сделать, чтобы сократить расстояние между ними, никак не может проявить себя и стереть изматывающую неопределенность, получить окончательный ответ. Это мучает и без того запутанный разум, давит волнением и непонятным напряжением. Похоже, связь между ними исправно работает, и Илья все понимает без слов. Он все так же гипнотизирует взглядом, и его прохладная рука перетекает выше, к шее, касается открытого участка кожи, и мурашки разбегаются по всему телу, охватывая онемевшие мышцы легкой дрожью. Соло молчит, лишь глубоко и неровно дышит, боясь спугнуть момент такой непередаваемой интимности, испортить все, когда он уже так близок к пересечению показавшейся на горизонте черты, за которой не останется никакой неопределенности. Курякин придвигается ближе, склоняется над ним, обдавая теплым дыханием, и все же немного колеблется, но тоже хочет, Наполеон точно знает, что хочет, верит в это всей душой. Пальцы Ильи внезапно начинают отбивать ритм на чувствительной коже, и его паника передается через нервные окончания, охватывая их обоих. Русский прикрывает глаза, его пушистые ресницы на мгновение разрывают магию завораживающего взгляда, который все это время пленял американца, не позволяя лишний раз думать, и он вновь начинает сомневаться в том, что последует дальше и последует ли. Но Илья разрешает все сомнения. Он подается вперед и увлекает Наполеона в поцелуй, напористо, решительно и уверенно. И такого никогда не было раньше, это новое, потрясающее ощущение, которому Соло подчиняется всем своим существом, отдаваясь власти Курякина и позволяя ему вести, делать все, что взбредет в голову. В одурманенный мозг закрадывается мысль, что может теперь Наполеону не нужно проявлять инициативу, его принц больше не тот невинный мальчишка, теперь это сильный мужчина, способный переломить его одним движением, но очаровывающий в другой манере. Это не тот смущающийся зверек, которого следует заманить в ловушку, это самый настоящий дикий зверь, которого еще нужно приручить. В любом случае, это же Илья, и Наполеон не против ему поддаться, ему нравится ощущать прохладные ладони русского на своей шее и целовать сухие губы. Он просто млеет и растекается от прикосновений, проникаясь их единением спустя столько времени. Его окутывает теплом, и весь Илья такой родной и долгожданный, что перехватывает дыхание. Это немного странно и непривычно, все смешалось, и он чертовски устал, нет никакого желания искать в себе силы всерьез анализировать происходящее прямо сейчас. Кусочки потихоньку собираются вместе, и он просто счастлив, что они оба живы, и что они встретились вновь. Впрочем, это было неизбежно. В этом он никогда не сомневался.