Побочные эффекты

Глава 9 Кусты, конечно же, стоило поблагодарить за мягкую посадку или хотя бы извиниться за сломанные моим падением ветки. Матушка в свое время при сборе трав чуть ли не кланялась каждому деревцу, а вот я оказалась той еще хамкой. Тоже мне, новости. Я вылезла из барбарисовых зарослей и осторожно поползла в сторону от обрыва — вот еще не хватало облегчать Оске с Алханом мои поиски. Уйду куда-нибудь в лес, отсижусь, а там уж как-нибудь… Как-нибудь. Очередное “как-нибудь”, которых в моей жизни становилось как-то уж слишком много. В том, что меня будут искать, я почти не сомневалась. В том, что я буду искать их, я не сомневалась совсем. Осталось только вычислить, где расположен отряд лорда, действующий без Снадобника. Не убьют же они Винку, в конце концов? Насчет себя я не была уверена, оставалось надеяться, что я смогу выкрасть Винку и быстро куда-нибудь свалить, причем подальше от уже не такого гостеприимного Ястрада и в скором времени вымирающего Иста. Что я сказала? “Быстро”? Это я, конечно, хорошо придумала. Я и “быстро” — понятия малосовместимые. Для полутораногой голодной девки я, может, и молодец, но было бы неплохо прибавить ходу в глубь леска хотя бы на тот случай, если лорд пустил Оску по моему следу. Достаточно глупая идея, но и Винка не настолько сообразительна, чтобы воспользоваться случаем сделать ноги, а если даже и сообразит, поймать ее будет куда легче — эти золотистые косы и рост с доброго мужика среди любой зелени разглядишь. Я продолжала аккуратно перекатываться и переползать по ельнику, надеясь отыскать среди поваленных стволов что-нибудь похожее на столь необходимую мне трость, без которой скорость моего передвижения оказалась совсем крошечной. Я даже пару раз пыталась отломить толстые ветки, но тщетно. В лучшем случае мне удавалось разве что немного покачаться на руках и натереть мозоли и посверкать на всю поляну голыми щиколотками (вот бы видел меня сейчас какой-нибудь Наставник). Впрочем, щиколотки были самым малым из сверкающего сквозь прорехи моей одежды — падение и поход через лесок не прошли даром. Мне оставалось лишь радоваться, что денек выдался не слишком холодным, иначе к моим проблемам прибавился бы и немалый риск замерзнуть. Вскоре я совсем отчаялась. Прыгать и ползать по лесу дальше было больно, подходящую палку я так и не нашла, а еды, которой в лесу, по моим представлениям, должно быть просто прорва, совершенно не наблюдалось, как и воды. Облизывание мокрых листьев все чаще попадающихся липок оказалось бесполезным, а жевание хвои лишь усилило жажду. Рано я обрадовалась обретенной свободе, в плену хотя бы кормили… Да и сидеть в телеге было явно уютнее, чем между корней мокрой сосны. По моей правой ноге полз жучок, под задницей чвякал сырой мох, в животе пел голод, а сквозь разорванный верх платья грудь щекотал то ли ветерок, то ли пара заблудших муравьев. Может, сдаться? Сдаться было бы неплохо, наверное, если бы не перспектива казни. Не особенно много радости мне приносит существование, но от смерти я удовольствия не ожидала тем более. Боги не слишком привечают таких грешниц, как я — ни наши, ни истские. А сдаваться все равно было некому. Не побегу же я за телегой, в самом деле. Я вздохнула и уткнулась длинным носом в колени. Ссадины на лице горели, сидеть было холодно, двигаться дальше — тяжело. Непривычное к таким приключениям тело, ушибленное и исцарапанное, нещадно болело, все-таки я погорячилась, назвав свое падение удачным. Развести бы костер, чтобы согреться, да кремня я с собой не захватила. Да я даже нож Ветты умудрилась где-то посеять, хотя толку от него… Оставалось только свернуться калачиком и заплакать. Первоначальный запал поизносился, тушка осознала свою непригодность, вот так и помру в цвете лет, не от голода, так от уныния. Мокрый сосновый ствол и влажный мох окончательно мне опротивели, и даже снятый фартук, который я обмотала вокруг груди, совершенно не спасал от холода. Я кое-как поднялась и прошла еще немного, и, к своему удивлению, вышла на небольшую полянку с поломанными деревцами и кустиками малины. Правда, при ближайшем рассмотрении кустики оказались объеденными, но горстка кислых ягод несколько подняла мне настроение, и я почувствовала в себе силы доломать одну из осинок, а значит, у меня будет хотя бы посох. Как я успела заметить, с посохом живется намного легче. Надломленную осинку мне удалось добить многократным выкручиванием и усаживанием сверху. Удачно я сюда вышла, прямо вовремя… Посох получился очень так себе, не сравнить с удобной тросточкой, которую я когда-то получила от Вальвеса, но свои функции отлично выполнял, и я даже смогла немного покружить по полянке, размочаливая нижний конец ствола о землю для большей устойчивости. Вот уж слава Рааххо, удружил своей дочери! — Эй, Йевела, мать-земля, а ты, может, покушать мне отсыплешь? — в шутку воскликнула я, тыкая посохом в сторону объеденного малинника. Как я ни взывала к богам, земля не разверзлась и у ног моих не вылезли кусты с растущими на них котелками с кашей, и даже с неба не упала жареная утка. Однако найденные у корней мелкие коричневатые грибочки меня порадовали не меньше — они были очень похожи на растущие в Ястраде осеннички, которые, как я знала, можно есть и сырыми. И ничего мне за это не будет. Я присела у очередной поваленной осинки и сорвала целую гроздь симпатичных осенничков, всем видом предлагающих утолить мой голод. На изломе грибочки дружелюбно потемнели, подтверждая мою догадку. Я одним махом отправила в рот пяток наиболее приглянувшихся мне экземпляров и вознесла хвалу Йевеле, которая, казалось, услышала мои молитвы — вот тебе, дочерь моя, пожрать, вот тебе палочка... ...Стоп. Это дерево слишком гибкое, чтобы сломаться от ветра. Ни один крупный ствол не поврежден. Следов охотников здесь тоже нет. А вот сломанные кусты и мелкая поросль — вот они. Я выронила сорванные грибы. Надо валить. Крупному зверю я могла противопоставить разве что свой новоиспеченный посох и хорошо отработанный визг. Вряд ли это впечатлит возможного медведя. И куда только усталость делась! Я неслась по лесу с новообретенным посохом разве что не вереща от испуга. Куда я несусь, сколько заноз вопьется мне в пятки, сильно ли я пожалею об этой почти пробежке, все это мало меня волновало. Мелькали сосны, возмущенно хлестали по лицу елки, а я все топала изо всех сил, стараясь убежать подальше с той жуткой полянки. Успокоилась я лишь тогда, когда нашла еще один ручей и, решив почему-то пойти вверх по течению, уткнулась в стену обнажившегося базальта, местами покрытую удивительно красивым пушистым мхом. Все, Рауха. Пришли. Я отбросила посох в сторону и прислонилась языком к солоноватому камню, по которому текла ледяная вода. Это была лучшая вода в моей жизни и самый красивый камень на свете, весь покрытый восхитительными узорами, которые могла создать только мать-земля. Я никогда до конца не верила в богов, но сейчас я знала, что это именно они создали меня и весь этот мир, и даже этот дивный камень был сделан специально для меня. Пейзаж перед глазами расплылся и куда-то потек, вокруг меня, от меня, в меня, я сама стала каждым деревцем и каждым камнем. Тело, которое и прежде было моим бременем, стало совсем неподъемным, и я развалилась прямо на берегу, слушая шум воды и глядя на рассыпавшиеся на темнеющем небе звезды. Я пыталась читать их послание, но тщетно, я, конечно же, слишком глупа для этого... Цвета размазались и сплелись в косу Винки, я видела, как из-за стволов выглядывают лесные духи редкой красоты, я слышала, как тонкие травинки рвутся к солнцу, раздвигая землю, я чувствовала запах цветов на другой стороне ручья, и я бесконечно сожалела о каждой сломанной веточке, ибо на меня отовсюду взирали лица деревьев — и как я раньше их не замечала? Я смеялась и обнимала свой посох, я пыталась танцевать, я волочилась вдоль ручья, уже не боясь никаких медведей — а что они мне сделают, если мы едины? А кто “мы”? А кто “я”? Я просто часть этого леса, мои руки — ветки, мои пальцы — листья… Как здорово, я теперь могу выведать все тайны моих новых зеленых собратьев… Я не чуяла ни холода, ни боли, я уже была не просто Раухой, я была Частью Леса. Под корнями старой ели я сжалась в комочек, совершенно счастливая, и слилась с ней, ощущая ее дыхание и дыша с ней в одном ритме. *** — Девка! Ну зачем так грубо будить? Ну дайте же мне выспаться... — Ech… hett. Yai! Na aru? — Сквозь сон буркнула я и перевернулась на другой бок. — Че сказала? — опешил голос, так нетактично прервавший мой сон на лоне природы. Меня чем-то потыкали в босую пятку. — Nalap ya gee, — я лягнулась и попала во что-то жесткое, — gee, gee. — Начего? Иностранка штоль? Я приоткрыла один глаз и повернулась к возмутителю спокойствия. Собственно, возмутителей было трое, и ни один из них мне доверия не внушал. Не то, чтобы мне вообще кто-то когда-то внушал доверие, разве что в раннем детстве, да и то исключительно по неопытности… Троица подобралась занятная — ни одной умной рожи, сплошь деревенские обалдуи, которые, в основном, безвредны, покуда трезвые и без оружия. Проблема была в том, что все трое были вооружены до зубов и на случайных прохожих не были похожи. Прохожие такими явно охотничьими кинжальчиками при виде девушек не поигрывают. — Ничего подобного, — я перешла на истский, — я тут просто… Языки учу, да. И вообще, дайте поспать, без вас голова болит. Или лучше поесть дайте. Шутка, по-видимому, не удалась. — А ничего больше не болит? — преувеличенно заботливо поинтересовался крепкий лысый мужичонка с пышными рыжеватыми усами, стоявший ближе всех. В руках он вертел мой импровизированный посох, которым, судя по всему, и пытался меня разбудить. Не без успеха. — Все болит. Я насквозь пропитана всеми возможными болячками. А у тебя, рыжий, — обратилась я к патлатому сухощавому парню едва старше меня, — на лбу порез гноится, тебе бы плесеньки... Рядом свистнул нож. Сочтя его весомым аргументом, я мигом заткнулась. — Скидавай. — Лысый подошел поближе, на ходу распуская завязки своих штанов. — Что? — Ты мне тут дуру-то не строй. Жопу поднимай давай. Ах, вот оно что… Нашли “не нашу” бабу в лесу одну и решили междусобойчик устроить? — Не могу, — призналась я, — серьезно, мальчики, от одной мысли о нашем соитии у меня ажно сводит все, я б на вас сама залезла, да вот пошевелиться не могу! И не соврала ведь! Мое несчастное тельце чувствовало себя так, будто им всю ночь пользовались в качестве кирки в ближайшей шахте. А я об этом ничего не помнила, и это волновало меня намного больше. Медведя помню, точнее, признаки медведя. Малину помню. Посох… Грибы помню. А дальше что было? — Вот бабы пошли, — Рыжий сплюнул, — даже шлюха пошевелиться не хочет. Ну ничего, сейчас мы тебя растормошим. Я промолчала. Рыжий выдернул из ствола нож и склонился надо мной, изучая мои лохмотья. Наконец, он натянул изодранную ткань и ловко разрезал остатки моего платья вместе с фартуком от воротника до подола. Отодвинул тряпки и немедленно отпрянул в отвращении. — А я предупреждала, — протянула я, — и совсем не обязательно было портить мое парадное одеяние. — Тьфу ты… — Рыжий спрятал нож и отошел подальше, — это что? — Чем слушал, красавчик? Я же ясно сказала — насквозь пропитана всевозможными болячками. — А ты, небось, того? — подал голос доселе молчавший блондин, самый молодой из троицы. — Того, того. Да еще и этого. В общем, я бы не стала. Уж не знаю, что бедняг испугало больше — десятки разноцветных синяков, кровоподтеки, ссадины, искривленное туловище, ноги разной длины или практически полное отсутствие груди. В любом случае, необходимый эффект был достигнут. Даже если ребятки поймут, что я ничем пока что не больна и им ничто не угрожает, подобные картины не слишком радуют части тела ниже пояса, да и воспоминания оставляют не самые радужные. Сконфуженные “ребятки” потихоньку развернулись и собрались уходить. Я же, взвесив все “за” и “против”, решила все-таки воспользоваться шансом и окликнула их. — Эй, далеко отсюда до ближайшей деревни? Блондин нехотя оглянулся. Я инстинктивно прикрыла грудь разрезанными тряпками, оставшимися от одежды. Он без особого интереса скользнул по синякам взглядом, словно говоря «не очень-то и хотелось», усмехнулся и ответил: — Полдня. — Есть там кто больной? — закинула я в очередной раз удочку, слабо понимая, что я пытаюсь сделать. — Тебе-то что? — вмешался Лысый, — лежишь себе, так лежи, неча честной народ пугать. Радуйся, что не прибили. — Я, вообще-то, лекарь, — нахмурилась я, — возьмете меня переночевать, а я вот вам вылечу кого-нибудь. Ну, постараюсь. На лице Лысого мелькнуло смятение. Я почти видела, как в его голове борются две мысли — принять помощь или оставить странную чужачку. — Так ты ж сама больная? — выдавил он наконец. Кажется, клюнул, теперь дожать бы. — Так я поздоровею, вы мне помогите чутка, я и сама поднимусь, и вас вылечу. Похмелье вот лечу. Все травами, все натуральное, не алхимия какая. Ушибы от сковороды, порезы, что там у вас? Лысый неопределенно пошевелил усами. — А ты чьих будешь, носатая? — спросил он, — на ястрадей похожа, так больно ладно по-нашему говоришь. Лекарить умеешь, так ты верно ведьма? — Ну вот, — обиделась я, — чуть что, так сразу ведьма. Ежель бы ведьма была, так разве ж я б тут лежала? — А докажешь чем? Прости меня, Рааххо, этих больше ничем не проймешь. Я вздохнул и сотворила храмовый знак, стараясь не слишком морщиться от боли и некоторого отвращения. И когда я успела так уработаться? Надо бы восстановить в памяти вчерашние события, если, конечно, получится. — Красавицу мою глянешь? — сразу заинтересовался Лысый. — Ты что, бать… — вскинулся Рыжий, — к ней-то кого попало… Лысый только рукой махнул, приказывая отпрыску замолчать. — Гляну кого угодно, но только в чистом доме и после еды, я со вчерашнего… утра… или уже не утра… В общем, голодная я. Усы снова зашевелились, на этот раз с выраженным неодобрением. Рыжий полез было в сумку, но Лысый только шикнул на него, мол, нечего разбазаривать. Жаль, я бы не отказалась от того, чем меня подумывали угостить. Охотники пошептались о чем-то своем, и уже через пару мгновений Блондин довольно ухнул, бесцеремонно взваливая меня на плечо задом наперед, как куль с картошкой. От такой резкой перемены положения в пространстве меня тут же стошнило, но благодаря полному отсутствию во мне съестного штаны Блондина и большая часть остатков моего достоинства не пострадала. Врать о своем происхождении снова пришлось буквально на ходу. Эти трое вряд ли оценили бы мою историю, как ее ни украшай, поэтому для них я снова назвалась Винкой, жительницей дальней деревни, несчастной ученицей знахаря, на которую в лесу напали разбойники, но не успели жестоко надругаться. Или все-таки успели, но я не помню, в смысле, я вообще со вчерашнего вечера мало что помню. Почему-то. Мне, конечно же, не поверили. Точнее, плоховато притворились, что поверили. Да я и сама бы подозрительно отнеслась к подобной истории, ведь знахарей в округе все знают, как и их учеников, разбойникам в такой глухомани делать нечего, а потеря памяти никогда не вызывала доверия. Я не стала ничего доказывать и смирилась с амплуа беглой городской шлюхи с невесть откуда взявшимися знаниями о лечении. Мы вошли в деревню как воры, держась задних дворов и мелких закоулочков. Оно и понятно — полуголая девица в компании трех неудачливых охотников смотрелась по меньшей мере странно, а по большей так вообще можно было стрелу в голову получить. Деревня оказалась достаточно большой и не самой бедной, судя по украшениям на заборах. Те же украшения в виде резных цветов и листьев дали мне понять о близости границы. Как ни пытались Ист и Ястрад сохранить границы не только физические, но и духовные, культура все равно их стирала, да и не только культура — я всюду замечала длинноносых ребятишек с характерными янтарными глазами и женщин, прячущих под платки красноватые пряди. Не меньше было и типичных светловолосых и сероглазых истяков. «Приграничная деревенька», — решила я, — «наверняка полно контрабандистов и торговцев, иначе она бы так не процветала». Этот вариант меня устраивал, правда, подсчитав в уме расстояние, я пришла к выводу, что до границы еще не менее двух-трех дней пути. Значит, отсюда есть более удобное сообщение с Ястрадом, скорее всего, по пограничной реке Ленивке. А тот ручей… Какой-то из притоков. Вот я и определилась со своим местоположением. Я на севере Ленивки, в паре дней от Травячек вниз по течению. Эта деревенька находится рядом с землями, которые уже несколько веков переходит из одних рук в другие, неудивительно, что здесь так много метисов. Получается, у меня есть шанс вернуться в родные места, разве что реку надо как-то пересечь, но и этот вопрос вполне можно решить, только денег подзаработать. Что я буду делать в родных местах, я еще не успела решить, да и к чему? Если там остался в живых кто-нибудь, кто меня знает, мне наверняка помогут. Эта мысль моментально подняла мне настроение. — Ота! Рыжий, который нес меня последний час, остановился у малопримечательного домишки за покосившимся забором. Во дворе грустная худая коровенка ощипывала нижние листочки с корявой яблони, усыпанной крошечными, размером с вишню, яблочками. Меня аккуратно внесли через заднюю калитку и сгрузили в стожок сена у гнилого сарая. Коровенка недовольно взмыкнула, но от яблони не оторвалась. — Прикройся вон, срам один, — Рыжий снял с сушильной веревки какую-то серую тряпку и перебросил мне. — А нечего было ножи распускать, — прошипела я в ответ. Тряпка при ближайшем рассмотрении оказалась когда-то белой мужской рубахой и доходила мне до колен, обнажая мою увечную левую ногу. Ну и пусть, будет всяких озабоченных отпугивать. Я освободилась от лохмотьев и нырнула в рубаху, довольно отметив, что небольшой отдых на плечах Блондина и Рыжего пошел мне на пользу, и двигаться стало намного легче. Воротник был слишком широк, а рукава — слишком длинны, но я была рада и этому. В последнее время одежда на мне просто горела, а потерянным тростям я уже окончательно счет потеряла. Вот где, спрашивается, мой посох с медвежьей полянки? Хотя без особого башмака, прибавляющего моей ноге длины, смысла в трости все равно не было. Я мрачно добавила в свой список необходимого одежду, желательно ястрадскую, с шароварами, и костыль. — Вот Красавица, — Лысый гордо указал в сторону задумавшейся коровы, — что-то невеселая ходит, и молоко у нее горькое стало. Может, придумаешь чего, раз ты лекарь. Или врешь? — Я, вообще-то, больше по людям… — я замялась. Коров мне лечить еще не приходилось. Да и с людьми, если так уж подумать, не слишком успела поработать. — Разницы-то? — поинтересовался Блондин, пристально наблюдая, как я сооружаю из разрезанного пояса старого платья пояс для рубахи. Отвращения в его взгляде я больше не замечала. Это-то меня и настораживало. — Для тебя, кажется, точно никакой, — пробормотала я сквозь зубы. — Чего сказала? — Ничего, ничего… Помоги подняться. Корову я не впечатлила. Подлое животное даже взглядом меня не удостоило, а вот хлестнуть хвостом — это пожалуйста. Осмотреть корову мне кое-как удалось, несмотря на полное у нее отсутствие желания взаимодействовать. Однако никаких признаков какого-либо недуга мне найти не удалось, разве что худобу, причем я не была уверена в ее болезненной природе. — А вы ее кормите? — спросила я без особой надежды на успех. — А вон! — Лысый кивнул куда-то за сарай, — яма силосная. Только плохо ест. В силосной яме, к которой Лысый любезно меня проводил, обнаружились длинные полые стебли, широкие резные листья и здоровенные корзинки из мелких белых цветочков, каждая размером с мою голову. Запах от них исходил премерзкий, но очень знакомый, эта дрянь росла практически повсеместно и душила полезные травы везде, где бы ни вылезла. — Ну и кому, — я вздохнула, — пришло в голову кормить скотину жгучей корзинкой? Рыжий виновато почесал затылок. — Дык… Жрала ж. А они вон какие, повыше меня будут. Все дешевле, чем на выпас гонять, эти-то я сам наломаю. Жжется, правда, зараза… — Руки покажи. Так я и думала. Ладони Рыжего сплошь были покрыты шрамами и свежими ожогами от жгучих корзинок, коварный сок которых жег не сразу, а по прошествии некоторого времени. Как выяснилось, Рыжий и рад бы сходить к местному знахарю, да только знахарь не просто был бесполезным, но еще и этой весной приказал долго жить, оставив после себя провонявшуюся лачугу, обвешанную вениками, корову, которую к Лысый с семейством прибрали к рукам, да дурную девчонку, то ли дочь, то ли просто приблудившуюся, которая вскоре ушла в лес, да там и сгинула. Местные жители, по-видимому, побаивавшиеся знахаря и колдовства, вызвали из города Наставников, которые, недолго думая, изрисовали избушку “птичьими лапками”, приказали ее сжечь. До этого ни у кого руки так и не дошли, так как знахарь, будучи еще живым, во-первых, пообещал страшных проклятий тому, кто его дом хоть пальцем тронет, а во-вторых, соседям знахаря не слишком понравилась идея пожара в непосредственной близости. Большую часть имущества, конечно, растащили, но “траву колдовскую” и “котлы ведьмачьи” трогать не стали. Веники и лачуга меня, несомненно, заинтересовали, но хоть я и хотела осмотреть остатки роскоши как можно скорее, пришлось вначале позаботиться о более насущных делах. Мне нужно было срочно поесть и помыться. А там уж можно будет подумать и о возможном заработке. — Так. Сперва вы меня кормите. Потом я иду мыться. А потом ты, Рыжий, ведешь меня к дому знахаря, и мы забираем оттуда все, как ты выразился, веники. И лечим твои шаловливые ручонки. *** Я бы оценила купание в приватной обстановке, да в одиночку меня хватило бы разве что на поход до нужника и обратно. И то не факт. Поэтому на речку пришлось отправиться с Блондином, который горячо заверил меня в своей незаинтересованности. То ли на меня так повлиял съеденный обед, в который Лысый не пожалел положить кусочек вяленого мяса, то ли неожиданно безопасная обстановка, но я не стала проявлять характер и согласилась на соглядатая без привычного нытья и насмешек. Вода, чуть пахнущая тиной, еще не успела окончательно остыть, и я, не снимая одежды, с наслаждением погрузилась в заводь, держась за мостки. Побрызгала на лицо. Окунула голову. Отряхнулась. Хоть где-то я могу передвигаться свободно! Я расслабилась и легла на воду. Странное воспоминание всплыло у меня в голове — будто я совсем недавно уже качалась так на волнах, только небо было ночным… И облака вновь сложились в невиданных зверей, и перед глазами замелькали непонятные узоры… Что за напасть! Неужели я схожу с ума? Домываться пришлось в спешке, судя по всему, я переоценила свои силы, и в этом случае лучше мне держаться подальше от воды. Я вылезла на мостки, подогнула ноги и принялась разбирать слипшиеся от воды и мыльнянки волосы. — А сбоку и ничего, — послышался сзади голос Блондина. — Трепло, — констатировала я, — полей мне лучше на голову. Блондин повиновался. Я выжала волосы и разлеглась на согретых солнцем мостках в надежде побыстрее высохнуть. — Сидя было лучше, — оценил он, укладываясь рядом. — Вот и славно. Иди, сам окунись, воняешь, как твоя корова. И я отвернулась на бок. — Не со зла, — продолжил Блондин через мгновение, — просто заметил. — Я тоже. Он вздохнул. За спиной послышался шорох и плеск. Я снова села и уставилась на плещущегося в лучах закатного солнца стройного парнишку лет на пять младше меня, с неровно обрезанными светлыми волосами, ничего интересного, так, разве что глаза умные. Даже слишком умные для такой деревенщины. Хотя мне ли говорить о деревенщинах! — Так как, говоришь, тебя зовут? — спросила я. — Олин. Брат мой Савил, отца зовут Солаш. А ты… Винка, кажется? — Блондин улыбнулся. — Ну какая из меня Винка, сам подумай. — Такая же, какая из меня Олин. Как будто в первый раз встречаешь истяка с ястрадским именем. — Киммен Рауха, можно просто так, без родового, — проговорила я, глядя на качающиеся на воде отражения. Мое меня почему-то совсем не радовало, хоть я и успела за столько лет к нему привыкнуть. В лице Олина что-то изменилось. — Погоди… А ты не родственница ли будешь того нашего знахаря?