Похороненные сердца.

      … — Выглядит паскудно… — Лютер пнул мой «труп» ногой и противно засмеялся.       — Ты хотел сказать, «как живой»? — Испуганно зазвучал голос слева, — Посмотри на его лицо… Ужас!       — Так или иначе, я хочу от него избавиться — не хранить же мне его тут? — Истерично прокричал парень, и суетливо обежал мое тело по часовой стрелке.       Я лежал на кафельном полу и едва не рычал от безысходности. Да, я остался жив, но тело отказывалось мне повиноваться.       Так я бодрствовал несколько часов с парализованными конечностями и охладевшим остовом.       Данное состояние не являлось летаргическим сном или гипоксической комой, даже смертью я назвал бы его с трудом; Просто я не мог двигаться, как прежде, вместе с тем дышать, чувствовать и суммировать мысли.       Это ли не смерть? Нет, конечно…       В такие моменты следует обращаться к религии, искать ответ на существующий вопрос, но никак не лежать и не прикидываться мертвецом.       «Что мне делать»? — Спросил я у стен и пола, неба и земли, суши и океана…       «Кто я теперь — Спросил я у самого себя. — Что со мной случилось»?..       Голоса настойчиво отвлекали меня от внутреннего монолога. Мне пришлось вынырнуть на поверхность и сосредоточиться на внешнем мире.       — …Расчленять? Я похож на идиота? — Вскричал Лютер.       — Ну, не знаю, — Лениво протянул его друг и осторожно задрал мое нижнее веко, оттягивая его и всматриваясь в зрачок.       Мой глаз понаблюдал за присутствующими.       — Ты уже совершил один чудовищный поступок, что тебе мешает встать на следующую ступень твоей отвратительной «лестницы»?        Лютер решил не отвечать на вопрос. Покуда царило молчание я сумел различить отчетливые шаги за плотно — закрытой дверью. С другой стороны комнаты кто — то находился.       Тихий, с небольшим надрывом, голос, позвал меня сквозь стены разума.       — Линде… Ты здесь? Ты же знаешь, что мы не можем уехать без тебя…       — Черт. — Один из друзей моего «палача» тихо выругался и тот час умолк. — Это Вилле Вало. Что прикажешь делать?       — Спрятать тело, — Без малейших раздумий ответил Лютер.       В этой комнате было лишь два места куда меня могли определить; Обратно в воду я не хотел — раздевальные шкафчики были столь узки, что я навряд ли поместился даже в два из них.       Черный ход всецело отсутствовал. Для раздумий времени оставалось слишком мало.       Внезапно входная дверь соскочила с крючка и шумно хлопнулась о стену.       — Что тут происходит? — Голодный голос погрузил мое тело в ледяную прорубь.       — Вилле, — Лютер испуганно бросился к пришедшему, стараясь отвлечь его взгляд от «нагромождения» на полу… — Постарайся понять…       — Ты о чем? — Вилле лениво обвел присутствующих взглядом.       — Лили… Кажется, он умер. Мы пришли слишком поздно и не смогли его спасти. К тому времени он был уже мертв. — Друг Лютера умело перевернул ситуацию. Я бы похлопал ему, но не мог.       Я же «труп», не так ли?..       Вилле тяжело пересек комнату и опустился на колени. Справа от меня рухнуло что — то гулкое — должно быть гитара.       Одна из струн заунывно прозвенела, нарушая и без того мнимое спокойствие присутствующих.       Теплая, дрожащая ладонь прошлась по моим окоченевшим рукам, большой палец которой осторожно проверил мое запястье на наличие жизни.       Пульс, если он и был, слышался настолько редко и нечасто, что навряд ли совпал с данным моментом.       — Как это вышло? — Спокойно спросил Вилле, стараясь совладать со своим голосом. Я знал каждую нотку оного, потому уловил в его бравости мельчайшие крупицы боли. Ни от мертвого, ни от живого меня, не укрылась и толика его настоящности.       Каждое текстурное прикосновение изобличалось ужасом, паникой, внутренними конвульсиями…       — Почему вы до сих пор не позвонили в полицию, не вызвали кого — нибудь из старших?       — Как мы могли предусмотреть подобное? На момент его смерти мы отмечали на втором этаже. Позже, спустившись вниз, мы увидели тело. Понимаешь, насколько сильно мы испугались? А сообщать в полицию все равно, что обречь себя на добровольную смерть; Они начнут дознаваться, расспрашивать, и не успокоятся пока не узнают правду.       — Именно. Но, не держать же его тут целую вечность? — Вилле заскрипел зубами от невыносимой тупости собеседников. А может и трусости…       — Согласен, но сам понимаешь… Мы испугались. — Лютер нарочно украсил свой голос волнением. Актер, что ни говори…       — Я тебя понял. — Вилле аккуратно взвалил меня на плечо, словно это было его обычным досугом на протяжении всей жизни — таскать трупы друзей.       Я взлетел над полом, почувствовав под своим животом «поребрик» из плечевых мышц и суставов. — Вилле удобно устроил меня на плече.       Не произнося более ни слова о произошедшем, он покинул комнату и принялся спускаться вниз по шаткой лестнице.       Моя голова забавно молотила по его спине, а мокрые волосы оставляли след на пыльных ступенях. Я по — прежнему не мог пошевелиться, — руки и ноги безвольно болтались в воздухе, приравнивая мой облик к тряпичной кукле, что болтается в пасти гигантского пса.       Вопреки моим ожиданиям Вилле не стал звонить в полицию; Он покинул дом через черный ход и прошествовал по весеннему саду.       Я не мог шевелиться, зато запахи чувствовал в три, а то и четыре раза, сильнее. Прелая трава благоухала под подошвами ботинок, мертвые веточки хрустели, будто ломались скелетики мышей.       Не могу сказать точно, сколько продолжался наш «поход», но через определенное количество времени меня положили наземь.       Тело попыталось привыкнуть к новой поверхности.       Вилле прислонился спиной к дереву и спрятал лицо в ладони. Я никогда не видел его с другого ракурса, с того, что позволял наблюдателю рассмотреть его живую, удивительно — ранимую душу.       — Как же ты так, кролик? … — Со слезами на глазах прорычал он, гладя меня по спутавшимся волосам. — Лили…       Меня «вывернуло наизнанку» от его слов; Я хотел вскочить, всплеснуть руками и обрадованно воскликнуть: «А вот он я, — живой и здоровый! » Но, нет. Я по — прежнему напоминал манекена, с пустыми, выклеванными «абсурдом», глазницами.       — Наверное мне стоило пойти с тобой. Не слушать брата — и просто идти за тобой, куда бы ты ни пошел… Я ведь не просто так тебя люблю. Мои чувства не значатся в общем списке. С первой минуты я чувствовал твое дыхание, твои мысли читал подноготную. С первой встречи я знал, что мы неотделимы друг от друга.       Каждый шаг в сторону нашей любви формировал, даже более, изменял мое сознание в лучшую сторону.       Я впервые почувствовал себя нормальным, вне правил, сумевшим полюбить свою жизнь за все ее притеснения и редкие моменты счастья, что притворялись в мою жизнь настолько мелкими дозами, что впору усомниться в своем предназначении в этом мире.       Вольный поверить, что останусь одиноким до конца своих дней, почувствовавший то, наконец, отдался безудержному чувству любви, что росло с каждой новой минутой, проведенной близ тебя. Каждый твой взгляд, редкий смех, скромные прикосновения — все это — было так не нарочито, что принималось мною сполна, наполняя меня изнутри своим безбрежным светом.       Художник, обретший свою музу. Музыкант, сумевший подобрать правильные аккорды для своей новой композиции. И пусть слова его новых песен не будут говорить о его влюбленности, зато каждая толика той музы будет присутствовать в новом звуке.       Никто из ныне слышащих не заметит вещего призрака на устах певца, вещего призрака музы, что притворится в цедру композиции.       Каждый будет слышать в ней то, что посчитает нужным. И только я услышу в ней твое безмятежное дыхание, твой ласковый шепот подвигающий меня на успех, бесчисленные победы, и открывающий «похороненное» сердце для новых, ранее неведанных, чувств…       Лили, я люблю тебя. Что мне еще сказать, чтобы ты меня услышал? Скажи, что это сон, небыль, сказка с уродливым концом. Скажи, что все будет так, как раньше. Мы поедем в тур, будем грезить славой, любить друг друга, прятаться ото всех, скрывая наши чувства, беседовать на разные темы… Когда ты молчишь, мне хочется услышать твой голос…       Это конец? — Слишком, даже для меня… Мы почти выиграли в этой войне, а ты… Ты ушел с первой ступени, не пройдя и половины…       Скажи, зачем люди борются?       «Скажи, что любишь меня»…       Вилле прикрыл глаза, в попытке удержать поток слез, но не справился. Часть оных окропила мои веки. Я делал яростные попытки выбраться из оков паралича… … и, выбрался.       Я распахнул глаза, глотнул воздуха, вцепился в ворот его пальто — задерживая, пока еще, холодный взгляд на мертвенно — бледном лице. Я бессовестно дрожал, касаясь его губ.       Хриплые слова исторглись из моего горла. Самые вожделенные и правильные:       — Вилле, я с тобой. Мы переживем свои страхи… Я никому не позволю проливать твои слезы…       Давно канули в небытие те страшные минуты отчаяния.       Мы сидели напротив и видели в глазах друг друга счастье, умиротворение и вечность.       Закат теплился над нашими головами, как теплились два иступленных сердца, бившихся наперекор всем замыслам и неприязни…       Оттого я желал, чтобы мы были похоронены вместе, оттого и благословил старую легенду, которая враз стала явью в этой, чуждой мечтателям, реальности.       Я был счастлив, и готов был повторять это ежесекундно…       Продолжение следует…