Купол

      Буровая установка по добыче мглы работала в ту ночь исправнее некуда. Мужской силуэт, выскочивший в чёрное с примесью неона, был впитан без остатка, точно крохотная клякса, грамотно дополнившая городской пейзаж своим незначительным присутствием. Акире не хотелось ехать на такси. Как только он выбрался из душной западни чужого поклонения, на него сразу пираньями набросились все сказанные Таканори слова, все вытерпленные и безропотно проглоченные обиды из обеих жизней. И необходимость скорейшего возвращения домой сразу отпала.       Он, конечно, понимал, что Снежку не дождётся и не найдёт, от «Screw» стоило держаться подальше. В том, что застрявший там приятель в безопасности, Сузуки не сомневался. Он безотчётно чувствовал исходящее от Хайда желание охранять, в чём-то схожее с частью его собственного собачьего внутреннего «я», потому не беспокоился о друге. Надо было побеспокоиться о себе. Акира унёс ноги от несущественной проблемы и тут же мысленно вернулся к самой главной. Таканори.       Итак, попытка опустошить голову и заглушить вой сердца обернулась глупым поражением. Ну, можно было заранее предположить, что так и случится. Акира не мог даже условно прикинуть, как долго должна болеть эта пустота, прорванная в нём острым языком и безжалостно растянутая, разодранная прекрасными руками Мацумото. Год? Пять лет? Десять? Сейчас он захлёбывался отчаяньем. Отличная подложка для бессмысленной ночной прогулки по чужому городу. Кормить свои страхи и разбитые надежды с руки на пустых улицах​ — что может быть правильнее?       Сузуки быстро пересёк улицу с барами, нырнул в проулок между двумя питейными заведениями, туда, где было темнее, а после пошёл дворами наугад, стараясь не поднимать головы, чтоб не видеть ориентиров, которые помогли бы ему найти дорогу быстрее. Ни луна со звёздами, ни заметное из любой точки города колесо обозрения не должны были подсказать волку путь к Таканори. Он нарочно плутал, смотрел под ноги, тяжело дыша через маску. Прошло не менее получаса, прежде чем он догадался стянуть её с лица и скинуть капюшон. Заблудиться было хорошей идеей, хоть и обманчивой: он знал, что при желании вернётся в коридор с пятью дверями даже с завязанными глазами. Но желания не было, хотелось только выть.       Он забрёл в какой-то совсем уж мёртвый квартал и уже не скрываясь шёл посередине дороги, тут всё равно никто не ездил. Неожиданно в тишине раздался чужеродный звук​ — лёгкий шорох и свист, который воплотился острой болью в затылке. Камушек отлетел от макушки волка, покатился по мостовой. Акира запоздало ойкнул, схватился за ушибленное место и наконец задрал голову наверх. Силуэт, только что видневшийся на фоне ночного неба, шустро скрылся из виду. Здание, с крыши которого его атаковали, было трёхэтажным, похожим на мрачный куб в окружении таких же. На боку невзрачной постройки приглашающим зигзагом наличествовала металлическая лестница.       Три пролёта​ — и вот он уже стоял наверху, щедро залитый лунным светом и жгучей лазурью чужого взгляда. В горле пересохло от непонимания, неверия​ — как он мог здесь оказаться? Но куда важнее​ — зачем?       –​ Така? —​ по-глупому проронил волк.       В идиотском вопросе не было никакого смысла — перед ним действительно стоял Таканори. Не галлюцинация, хотя так тоже можно было бы подумать. Ведь тело Мацумото было упаковано в ярко-красный бархат​ — тот самый костюм, который он единожды надевал на вечеринку неделю назад. Тигр вышел на сцену при полном параде: серебрёные ночной хозяйкой неба пряди были уложены небрежными волнами, веки и губы​ — покрыты чёрным и алым. Не мальчик​ — эстетическая мастурбация, совершенно-несовершенное создание с чужой планеты. Луна была ближе к Акире, чем он.       Воплощённой в слова реакции Сузуки так и не дождался. Но стоило ему попытаться сделать шаг от лестницы, Мацумото повелительно поднял руку ладонью вперёд​ — запретил двигаться. Так они и замерли: растерянный Акира у одного края пропасти, молчаливый божок​ — у другого, в максимально удалённых друг от друга позициях. Две точки, отрезок меж которыми разделил бы крышу по диагонали. Их полем для игры был чёрный квадрат под сиянием холодного спутника. Геометрическая фигура с одним особо опасным режущим углом. По крайней мере у Акиры при взгляде на этот обрыв леденело сердце. Потому что Таканори стоял на самом краю, Сузуки заметил это не сразу, а когда осознал​ — похолодел. На парапете, как на подмостках, в небесном свете, как под софитами. Для одного зрителя в мёртвом зале. Не человек​ — одна сплошная девиация.       Осязаемая густота шквала эмоций держала волка точно тисками. Происходящее отслаивалось от реальности, и он начал сомневаться, не нагрешил ли с наркотиками в клубе. Ни сдвинуться, ни вздохнуть полной грудью. Однако выражение лица Мацумото давало понять, что всё идёт ровно так, как тот задумал. Медоточивая полуулыбка дополняла его образ, его перфоманс для единственного созерцателя.       Тигриные глаза сверкали двумя чистейшими бриллиантами: Таканори в самом деле был особенным, умевшим пускать в одну личину, человеческую, элемент другой​ — звериной. Это была не бесконтрольность, как думали все друзья, может, и сам Мацумото раньше тоже так думал. Но не теперь. На самом деле бирюзовый лёд в его радужках имел другое значение. Магнетизм и сила​ — вот что хранила его сердцевина. Наконец-то он полностью управлял своим внутренним хищником, хвастался им перед Акирой, полыхая взглядом-угрозой, как приманкой.       Показалось, будто даже воздух вокруг Таканори пробудился, заискрился на миг, выделяя его алое величество на фоне неба, на грани ночи. Ослепил. Сузуки зажмурился, словно от вспышки фотокамеры. Тут же распахнул глаза, чтобы убедиться, что Така не исчез. В планы того это явно не входило. Точно не так. Минуло ещё одно мгновение…       Мнимые сигнальные ракеты взмыли ввысь. Кому, как не Мацумото, было чётко знать, чувствовать нутром высшую точку интриги, того момента, когда представление должно начаться, где ещё секунда простоя​ — и безупречная секунда старта была бы упущена. Снова ошибиться он не имел права, ради Акиры​ — не имел. Его руки кровавыми крыльями поднялись параллельно земле, плавно и эффектно, с присущей только ему претенциозностью. Распятый в воздухе по собственной воле, Таканори не бросал визуальный контакт, держал, чтобы Сузуки не рванул раньше времени. Всё случилось идеально…       Вздох одного​ — мягкое движение другого. Губы раскрылись, выдохнув что-то беззвучное, что Акире предлагалось расшифровать самостоятельно. Таканори чуть запрокинул голову и позволил телу отдаться законам физики, чтобы устроить химический взрыв в своём оппоненте. Силуэт-крест будто бы замедленно, во всяком случае именно так это видел волк, качнулся на пятках и, как стоял​ — спиной назад, позволил себе сорваться вниз, в пропасть трёх этажей.       Был​ — и вот его не стало. Слишком знакомое чувство для Сузуки. Сегодня его уже заставили это испытать, тогда, в спальне во время жестокой пытки. Где Таканори отказался от него, зачеркнул их общее дорогое прошлое парой смертельно-ядовитых фраз. А сейчас он отказался от условностей гравитации и… От жизни? Акира умер в этот момент. Акирино сердце вместе с Таканори совершило суицидальный трюк​ — прыжок веры. Мир, который был лишь фоном шикарному представлению, по ощущениям взорвался паническим ужасом, расколовшись на куски.       Акира с больно гудящим в ушах ужасом рванул к противоположному концу крыши, где только что стоял его бесконечно прекрасный деспот, глянул вниз и… Рваный вздох слетел с его губ. «Ну конечно! Живой!» Прочь по слабо освещенной улице метнулась монохромная молния​ — убегающий белый тигр.       Чистая фантастика, раньше такое казалось выше возможностей любого оборотня во вселенной. Но то​ — раньше. И даже так, зная о немыслимых возможностях Мацумото, волк с трудом их переваривал, пока не привыкший и не принявший, и потому он испугался. Таканори спрыгнул вниз человеком и за ничтожную секунду полёта обернулся зверем, видимо, приземлившись так, как делают только кошки​ — на все четыре лапы. «Для меня…»​ — с горячей трепетностью подумал Сузуки.       Он уже слышал треск собственного скелета, как бы со стороны, издалека, но любовь, благодарность и жажда оставались в сознании контрольной меткой, пока он ломал себя, чтобы исполнить приказ Таканори. Только теперь волк понял, что сказали мягкие влекущие губы перед прыжком. Его кровь, его жилы и всё нутро это знало. «Взять!» Такой была команда.       Перекидывался Акира на крыше. Ему-то не перед кем было красоваться, да он бы и не скопировал трюк, банально не успел бы. Никто в целом мире не успел бы. Лишь Мацумото.       Повторение прыжка, не такое эффектное, как первоисточник, отдалось приятным, чуть болезненным толчком в лапах. Едва приземлившись, волк начал погоню, ускоряясь до предела своих сил. Хищник внутренне дрожал от азарта, слюна заливала пасть, капая с клыков на асфальт. Сузуки был уверен, что догонит тигра. Ведь так и планировалось. Запоздалое извинение, эксклюзивное шоу, шикарнее которого у них ещё никогда не было.       Он взял след, ночной воздух хранил в себе тёплые нити запаха тигра, сплетаясь вместе, они текли полноводной рекой и вели его, как указатели, прочь из города, в дикость, в настоящую, не разбавленную искусственным светом темноту. Белый тигр бежал в лес за пределами купола.       Граница осталась позади, её преодоление ощущалось физически лёгкой рябью, пробежавшейся по всему телу, от горячего носа до мохнатого кончика хвоста. Однако у Сузуки не было никакой возможности осмысленно подумать о невероятности и преимуществах естественной иллюзии, он весь был инстинкт, весь​ — охотничий азарт. Нырнул в глубокую тёмно-зелёную мглу сквозь кустарник, царапающий, хватающий за бока костлявыми пальцами сухих веток. Прыгнул в сумрак нынешней ночи и вдруг очутился в каком-то междумирье.       Звериное чутьё воспринимало это таинственное место как лес, растущий на пересечении времён. Настоящее и прошлое смешалось в многослойной погоне. Волк чуял тигра и чуял их общее детство, юность и зрелость: деревья здесь были такими же, как в лесу у Базы Ликвидаторов, где они провели бок о бок столько лет. Колючие каштаны, остро пахнущие клейкие клёны, тёплые ясени и пышные буки. Всё это благоухало теми солнечными днями, когда окружающее казалось бескрайним космосом, Таканори был маленьким, а Сузуки уже носился волком в самые лунные ночи, что-то искал, может, себя. Но сейчас зверь думал иначе: он искал свою кошку. И, конечно, не мог её найти, хотя запах был близок.       Ещё быстрее, ещё стремительнее, огибая тёмные стволы, испещрённые морщинами, перескакивая мощные корни и чёрные провалы оврагов. И вот ещё один пласт загадки, ещё один поворот стрелок в ароматах: в детстве лес у Базы ещё был живым и пышным, но реальность иссушила его и изуродовала. Когда Акира стал «тупым боссом», растительность вокруг задыхалась в агонии и стала источать другие флюиды. Здесь они тоже угадывались. Так пахнет гниющая древесина, сухие листья, не естественно опавшие, а сдохшие юными от жестокости солнца. Так пахнет медленная смерть. Чаща у города чистокровных не была такой цветущей, как лес их детства, но она и не погибла в муках, как те, более современные заросли, что походили на остов разбившегося парусника. Тут волк чувствовал всё​ — их с Таканори жизнь в переплетении веток, в ночных звуках и глубоко под землёй, из которой лес упрямо тянул воду и силы. Но лейтмотивом этой симфонии было его божество, пахнущее, как пахнет волчье счастье​ — по-звериному агрессивно и зло.       Акира ловил признаки отовсюду, ему оставляли метки. То на коре, то на траве​ — знаки. Белая шерсть, животный пот, следы мощных лап, царапины от когтей. Он лихорадочно нёсся по ночному лабиринту между стволами, петлял, скулил в небо на бегу, чтобы подбодрить себя. И чтобы подать знак тому, кого преследовал. «Я здесь! Я за тобой! Я скоро!»       Мацумото оказался скорее. Стремительное нападение, резкий наскок-таран, сбивший волка с лап, тот даже не успел понять, с какой стороны его настигли. Чёрно-белый живой клубок переплёлся, сцепился, сросся дикой стихией под покровом тьмы. Испуганные ночные птицы вспорхнули в небо, оставляя их наедине. Мощные тела содрогались в ритме безумных пульсов, обоюдно-дополняющих, глаза застилал морок возбуждающего безумия.       Массивная пасть тигра уличила момент, зафиксировала дезориентированного лесного хозяина за шею. Хватка была достаточной для остановки движений корпуса, но не для причинения вреда. Бока волка тяжело вздымались и опускались от сорванного дыхания, лапы по инерции продолжали подёргиваться, скрести землю под собой. Внезапно пленивший хищник издал характерный звук, развившийся в подобие гортанного урчания, звучавшего куда устрашающей сладкого мурлыканья котов. Зубастый капкан ослаб, чем волк тут же воспользовался: энергично высвободился и встал мордой к морде, щеря пасть не столько с угрозой, сколько с вызовом.       Плавающий на грани сознания между собой-человеком и собой-зверьём, Сузуки готов был поклясться, что чёртова полосатая тварь напротив улыбается. Её хвост, точно змея, выделывал в воздухе завораживающие волнообразные движения, пока наконец Таканори не повернулся к противнику боком и не мазнул самым кончиком под мордой волка, надавил, заставляя того спрятать зубы. Он обходил его по кругу под аккомпанемент утробного рычания, которое Акира не мог сдержать, хотя и позволял оказываться у себя за спиной, почти теряя тигра из поля зрения.       Мацумото брал его измором, рисовал и рисовал ловушку-окружность, не видимую глазом, но ощущаемую всем существом. Казалось, прошла целая вечность, и вдруг в очередную зацикленную проходку расслабившийся Сузуки не дождался выхода кошки из-за своей спины. Вместо этого он почувствовал нечто другое, заставившее его коротко заскулить. Нежные руки, человеческие руки, обвили его шею, пальцы впутались в густую шерсть и сжали — не сильно, но крепко.       Акире решительно не хотелось знать, как это выглядит со стороны, ведь Таканори был только в процессе обратного обращения: его драгоценный мальчик, обнажённый и беззащитный, покидал обитель мощной тигриной туши, разорвав пасть на части. Останки падали с двух боков, быстро переходя в стадию тления. Мацумото наконец-то полностью перекинулся, продолжая исступлённо обнимать своего волка, фактически полулёжа на его спине голышом.       По серой звериной спине прошла истеричная волна дрожи от теплоты тела, такого гладкого и лёгкого до невыносимости. Сузуки присел, вытянулся на земле, будто бы из-за напряжения. На самом деле лапы его не держали. Если бы захотел, он бы сбросил это вкусно пахнущее пёрышко в один миг, подмял под себя, разорвал бы плоть в кровавые ошмётки. Слабый, ласковый человек был бы ему на один зубок. Но Акира не хотел причинять вреда, не желал скидывать. Железные мышцы от загривка до крестца сокращались от невесомых прикосновений. Быстрые, ловкие пальцы Таканори перебирали грубую шерсть на шее, Сузуки чувствовал, как любимое лицо зарывается в его мех на затылке между ушей. За грудной клеткой болезненно сжималось и билось что-то огромное и хорошее, силясь вырваться. Оно, как бронебойное орудие, удар за ударом рвалось наружу, отзываясь на нежность. Спазмы сотрясали хищника.       Мацумото чувствовал эту вибрацию изнутри и продолжал поглаживать. Потёрся носом напоследок, бережнее, чем если бы дотрагивался до диковинного цветка, и тут же резко сменил тактику. Рывок​ — рукой в приоткрытую волчью пасть. Между острых клыков по вывалившемуся языку. Грубо пихнул Акире кулак в глотку… Время было угадано идеально. Сквозь хрип, сквозь омерзительное чавканье, знакомое каждому оборотню, из тела зверя он вытягивал своё. Того, кто был ему нужен. Сузуки секунду назад думал как волк, и вот​ — он всем своим естеством, всей душой тянулся к Таканори. Изголодался по нему, измучился. Сквозь розовый влажный туман Акира ощутил, как родная ладонь сжала его руку.       Через гортань, раздирая мясо, уничтожая внешнюю клетку, он выбрался к нему. Брызги, слизь, плёнки разодранных органов, романтичнее некуда, он упал к ногам повернувшегося к нему Мацумото. На колени. Сузуки задыхался, отплёвывался, тяжело дышал. Покорённый, извлечённый хозяином из оболочки, он поднял глаза на красивого обнажённого мужчину, стоящего перед ним. Самого красивого. Лес и луна. Их чёрные дебри. Никого вокруг, и рука в руке. Таканори его вытянул.       –​ Спасибо, ​— сорванным шёпотом, почти без звука выдохнул Акира, припав губами к животу Мацумото. Ровно к тому месту, где когда-то крепилась помпа, кажется, уже пару жизней назад. Он снова и снова повторял это, уже с трудом понимая, за что именно благодарит. За помощь в избавлении от волчьей личины? За это нереальное, фантастическое, сокрушительно искреннее извинение, которое было лучше любых слов? За то, что его Така просто существовал в этом мире? Пожалуй, за всё и сразу.       Мацумото не отвечал. Пустые фразы были не нужны, слишком мало значения, недостаточно смысла. Куда приятнее было так​ — говорить касаниями, ощущать под пальцами своего мужчину. Уже не волчью шерсть, а мягкие волосы. Таканори вздохнул и медленно прикрыл веки, погружаясь в безграничное осязание. Сейчас они были пушистые, нежные, как тающее облако. Сколько раз во сне он гладил залаченные колючки Акиры-ёжика, Акиры-рок-звезды, не успевшего принять душ после концерта, вбивавшегося в него со всей жаждой, что жила в его венах. Облако было лучше. Настоящее, его настоящее, неизменное во всех вариантах параллельных вселенных. Рецепторы впитывали, выпивали теплоту из этой копны. Подушечки пальцев надавливали на виски, ощупывали кожу под волосами, почёсывали Сузуки, как верного пса.       Поцелуи Акиры горячо истлевали на животе, заставляя тело пробуждаться и вибрировать, реагируя на подскочившую температуру воздуха и всё более настырные, нетерпеливые касания-ожоги. Таканори не отследил, как и когда сладкая оральная ласка из невинной преобразилась в откровенно-провоцирующую. Как и не осознал, что физически уже был максимально возбуждённым, отчего метаморфоза в поведении волка прошибла его двухсотвольтовым разрядом.       Мягкость губ сменилась влажным языком, стремительно заскользившим ниже, финальным пунктом назначения мокрой дорожки была пунцовая поблёскивающая головка. Мужчина успел пройтись по ней лишь раз, слизав терпкую каплю, и сразу же был остановлен жёсткой хваткой руки, отдёрнувшей его за волосы на расстояние. Щёки Мацумото горели лихорадочным огнём, а карие глаза​ — сейчас уже карие​ — нездорово искрились. Он был отравлен густо растёкшимся по внутренностям пороком. Живописная картина​ — только для Сузуки.       –​ Ты идиот? —​ всё же выдавил Таканори с трудом тем самым тембром, от которого мог начать оргазмировать даже неискушённый. —​ Кончу, не начав тебя.       Властный кивок головы скомандовал: «Поднимайся!» Только Акира соображал с трудом, совсем осоловевший, с дикими глазами. В каждом зрачке плескалась своя луна, в лунах отражалась жажда. Задрал подбородок и смотрел на Мацумото, словно фанатик, безумный в своей вере. Тогда бархатные руки стали тверже железных тисков, опустились с бестолковой головы на крепкие плечи, сжали. Сладкое чувство​ — сдавливать это сильное тело, являясь его безраздельным владельцем. До синяков​ — и пусть они расцветают, неверные, недолгие отметины.       Акира даже не поморщился, лишь порхающим движением огладил его бока, облизываясь, всё ещё не понимая, почему ему нельзя выпить Таканори. А тигр больше не мог терпеть, пока этот влюблённый тугодум придёт в себя. Перестал терзать, распрямил ладони и так, растопырив пальцы, нетерпеливо толкнул назад. Не чтобы уронить​ — чтобы указать его место, желаемую позицию. Сузуки неловко качнулся, зашатался на коленях. Но когда наконец понял​ — просиял от радости. Послушно плюхнулся на задницу, откинулся, опираясь на локти, вытянул и расставил ноги, согнув их в коленях и хвастливо демонстрируя свой нехилый стояк. Сдул чёлку со лба, надорванно-весело спросил:       – Так лучше?       Взгляд Таканори предсказуемо остановился на члене Акиры. Тигр сглотнул слюну. Перспектива оседлать его немедля соблазняла до дрожи. Но такая поспешность приблизила бы финал, а в планы Мацумото входило обратное​ — отдалить текущую минуту от завершения как можно дальше. Он медленно опустился на колени меж разведённых ног Сузуки, едва ощутимо провёл ногтём среднего пальца по всей длине ствола Акиры, чем вызвал у того нетерпеливое шипение сквозь зубы.       Ликующая улыбка не покидала лица Мацумото всё это время, так приятно было сравнивать их первый раз и этот, где он по-настоящему вёл. В венах чистокровного наконец-то текла его настоящая суть, оборотническая, и он мог подарить её, больше не больную, своему мужчине. Миниатюрная раскрытая ладонь накрыла красноречивую демонстрацию желаний Акиры и с лёгким давлением прижала к низу живота волка. Продолжая стискивать член, он использовал эту руку как опору. Правой же сделал то, чего Сузуки никак не мог ожидать​ — наотмашь влепил ему пощечину.       Голова волка мотнулась в сторону, но он не схватился за место удара, повернулся обратно и широко, не вполне адекватно улыбнулся Таканори.       –​ Если не спросишь «За что?», я не смогу пояснить, ​— наигранно-капризно выстонал тигр, усиливая нажим на чужой член.       –​ За что?       –​ За то, что поверил мне. Там, в спальне. За то, что съел эту гадость. Ненавижу в тебе это.       – Враньё и провокация, ​— прохрипел Сузуки, ухватился за предплечье Мацумото и дёрнул на себя.       Впечатался в губы пошлым шлепком, отклонился, клацнул зубами в воздухе в опасной близости от пухлого и мягкого. Акира игрался, Акира скалился и, выставляя язык, пробегал им справа и слева от одного уголка рта Таканори к другому, а потом делал очередной несостоявшийся «кусь» совсем рядом, в миллиметрах от цели. Тигр уворачивался, смеясь, отклонялся от атак, и в итоге не сдержался​ — напал сам, нырнул в поцелуй, ослепивший обоих исступлённой шаровой молнией. Закрытые глаза, влажные движения в лесном воздухе, казалось, от их тел идёт пар. Таканори искусал губы Акиры, Акира поступательно оттрахал его рот языком, низко постанывая в эту патоку. В особенно громкий всхлип Мацумото шарахнулся от него, оторвался и, тяжело дыша, издал полустон:       –​ Слушай, ты, громкая сволочь, сдвинь уже ноги, а то я могу не выдержать и поддаться соблазну, так и просишь же.       Сузуки грубовато усмехнулся и исполнил приказание. Таканори приподнялся над ним, чтоб волк смог устроиться поудобнее, хотя о комфорте там речи не шло — окружающая природа была против. Однако они тогда не замечали ничего, только друг друга.       Волку открывался потрясающий вид — голый взлохмаченный Мацумото на фоне неба. Как же он облизывал губы, как высовывал наружу язык, пока готовился направить в себя тяжёлый твёрдый член Акиры. И казалось, что даже не эта область была самой чувствительной. Перевозбуждение рябью проходило по телу — вся кожа полностью была эрогенной зоной. Внутренняя часть бёдер Мацумото всего лишь соприкасались с его бёдрами, а Сузуки уже хотелось выть от того, как остро он чувствовал капли чужого пота, ползущие по его телу. Наслаждение было повсюду. Но вдруг собралось в одно место со всех рецепторов, когда Таканори сделал решающее движение: стал опускаться сначала на головку, принимал глубже и глубже, пока не сел полностью с горячечным «Бляяя». Обхват был чересчур тесным, чистокровный весь сжался изнутри.       У Акиры слёзы потекли от конвульсий, так было больно, он хотел сказать что-то вроде: «Слишком резко. Надо было подготовить…» Но тут поймал на себе весёлое пьяное выражение глаз маленького садиста и понял: он это специально. Как сдавливал до этого руками плечи, так теперь душил собой. Они едва начали, а Сузуки уже чуть не кончил от этой тигриной выходки.       –​ Т-сс! —​ Таканори приложил палец к губам, а другой рукой добродушно пошлёпал волка по животу. ​— Терпи. Сейчас будет гонка.       –​ Ещё одна? —​ сдавленно хохотнул Акира и тут же потерял дар речи.       Он не сразу сумел схватиться за дьявольские подвижные бёдра тигра, чтоб помогать в процессе и поддерживать. Сначала упал на спину и взвыл почти по-звериному. Потому что этот бес стартанул очень быстро. Короткими движениями, низко не по всей длине, а лишь немного приподнимаясь, Таканори шлёпал задницей по коже Акиры, и каждый последующий звук был мокрее и пошлее предыдущего. Он не напрягался, не подпрыгивал высоко, четыре-пять сантиметров, не более, зато скорость была умопомрачительной.       Параллельно Мацумото сделал то, что он так любил: оперся на грудь Акиры и стал впускать в неё коготки, как кот, по крайней мере сходство казалось волку очевидным, когда он чувствовал огненные острые уколы и царапины. Мягкие «лапки» топтали грудь, ногти взрезали влажную кожу, а упругая задница ритмично отбивала ему весь пах. Но как же это было охренительно!       Чем дальше, тем быстрее, они протяжно хрипели уже вместе, двигаясь навстречу друг другу. Слюна Таканори капала вниз, Акира пытался неосознанно ловить её ртом. Так долго в чокнутом ритме, словно заведённые, это действительно была гонка на выживание, на стойкость. И как всегда было с этим гениальным безумцем, только Сузуки привык к заданному ритму, к положению, как его снова выбили из колеи.       Мацумото вдруг скользнул совсем высоко, будто взлетел вверх, прочь от него. Перепугавшийся Акира схватил ляжку с силой, чтоб не отпустить. «Куда?!» А второй рукой придержал свой член, чтоб не выпал, это было близко. От подкатившего страха наслаждение свело живот спазмом. Но тигр вернулся, сердито отпихнув руку, мол, не мешай, я знаю, что делаю. Он совершил несколько таких протяжных полу-побегов вверх и вниз, поднимался и опускался по всей длине ствола, почти соскальзывал, но неизбежно принимал целиком снова. Акира не считал, сколько раз его пытали, но был уверен: не больше пяти-шести. Сконцентрироваться было трудно: он вконец обезумел от удовольствия, подкидывал бёдра навстречу, руками тянул на себя.       Извержение было совместным, с несущественной разницей​ — волк отстал на пару секунд, тут же кончая, когда услышал это. Звук, который заставлял дрожать в оргазме толпы людей. Когда член Таканори в первый раз коротко стрельнул спермой, из резонирующей гортани тигра вырвалось неподражаемое рычание-гроул. Вверх, в луну, наивысшее счастье. Акира сотрясся на пике удовольствия, чувствуя, как обжигающая, пахнущая Такой жидкость заливает живот, как медленно и плавно усталый «зверь» опускается на него сверху, обнимая за шею, прижимаясь щекой, грудью, всем телом, по которому ещё проходили короткие волны дрожи.       «Люблю тебя, люблю тебя, как же я люблю тебя», — зажмурившись думал Сузуки. Он почти слышал чужие мысли-эхо.       Так они пролежали вечность в невесомости, только дыхание, только смешивающийся коктейль из двойного пульса. На самом деле прошло от силы пять минут в неге. Наконец Таканори уперся липкими ладонями в торс мужчины под собой, медленно поднялся на колени, выпуская из себя Акиру с грязным влажным звуком, и неуклюже упал на бок рядом, тут же грубо выругавшись. Привстал на локте, вытянул из-под поясницы корягу и раздражённо швырнул её в сторону.       Акира, наблюдавший за этим вполглаза, коротко прыснул в кулак. Было так восхитительно и лениво, из него будто душу выкачали, и то было самое прекрасное извлечение в мире. Но, несмотря на нежелание шевелиться, он всё же сел, с иронией мотнул головой, мол, посмотри на это. Мацумото присвистнул и не удержался​ — провёл подушечками пальцев по мокрой, исцарапанной и местами кровоточащей, пышущей жаром спине. Согнул ноги и подтянул их повыше, увидев похожую картину на собственных коленях​ — они тоже были изранены.       –​ Читал я как-то книженцую, ​— начал Сузуки, ёрзая на месте в попытке устроить обнажённый зад поудобней, чтоб никакой юркий сучок ненароком его не поимел. —​ Так там парочка потрахалась в переулке прямо на асфальте. Горячо так перепихнулись, с огоньком. Я вот теперь думаю, так же ли это травматично, как в лесу или, например, на пляже.       –​ С кем это ты на пляже? —​ с напускным безразличием спросил Таканори, сощурив глаза так, что сразу же сдал себя с потрохами.       –​ Ни с кем, чисто теоретически. Песок же, ну, приятного мало.       –​ Ага. Полная залупа песка.       Акира рассмеялся от грубости своего внешне милого, румяного, влажного мальчика, язык которого был заточен на грубости и пошлости. Нахрапистый, резкий, совершенно без тормозов, как же Сузуки его любил. Устоять под этим лавинообразным потоком чувств не представлялось возможным: волк лёг на бок с опорой на локоть, поближе к развалившемуся расслабленному Таке, обхватил нижнюю губу того и мягко оттянул вниз, чтобы в следующую секунду пройтись языком по сомкнутому ряду зубов. Которые, впрочем, через мгновение раскрылись, пуская гостя глубже внутрь, во влажное путешествие по своему рту.       Посткоитальные поцелуи казались ещё слаще, все нервные импульсы снова собирались в одном месте, искушая теперь не тело, но сердце. И казалось, что лежат они уже не на земле, усыпанной ветками и сухими листьями, а в своей отдельной галактике на двоих. Таканори это чувство даже пугало, поэтому именно он первым распахнул смеженные веки и вытолкнул чужой язык, напоследок осторожно его прикусив. Лицо Акиры над ним сияло добрым пониманием вкупе с обожанием. Он был таким идеальным… Говорить ему это Мацумото не собирался.       –​ Не вздумай продолжать меня морозить после такого, ​— театральной угрозой изрёк Сузуки, смешно хмуря брови, чтоб выглядеть достаточно грозно, что у него, конечно, не получалось.       –​ Я подумаю, ​— подхватил Таканори, улыбчивый и светлый, как никогда.       –​ Думать нечего. Ты уже сорвал меня с петель.       –​ Всегда знал, что ты деревяшка, Сузуки, ​— и боднул его кулаком в плечо, от чего мужчина неловко качнулся и завалился на спину, легко рассмеявшись.       –​ Мне вот интересно, как ты меня выследил после клуба. От меня же разило этим парфюмерным дерьмищем Бё…       –​ Чтобы выследить тебя, мне не нужно обоняние.       –​ Звучит как признание, ​— серьёзно заключил Акира и повернул голову в сторону Мацумото. Тот сделал то же самое. Так они и лежали, смотря друг на друга в предрассветной вуали, щеками в колючей листве, грязные, потные, исцарапанные и при том — абсолютно счастливые.       Сузуки знал, что вытерпит ради этого человека что угодно. Таканори тоже это знал. У них была своя, абсолютно уникальная и местами болезненная идиллия. Когда-то маленький Акира, совсем ребёнок, спас младенца, цены которому тогда не видел, и вот он стал всем его миром, его жизнью и судьбой.       –​ Нам бы теперь домой как-то попасть, ​— спустя созерцательную паузу, полную абсолютной близости, выдал Сузуки.       –​ Не как-то, а на своих четверых. Так что давай, пёсик, отдышись получше и будем перекидываться. Авось и успеем до первых утренних пешеходов.       –​ Меня больше прельщает мысль успеть до того, как наши милые сожители начнут восставать из спячки.       –​ Так пошевеливайся! —​ скомандовал Таканори, скорчив гримасу в лучших традициях Руки. —​ Давай-давай! ***       Позже у Ютаки возникло стойкое ощущение, что он так и проснулся​ — с непроходящим фэйспалмом. Конечно, это было не так. Спал он в ту ночь слаще любой диснеевской принцессы, и в этих грёзах не было ни угрызений совести, ни страданий. На удивление, ему даже секс не снился. Одна лишь тихая радость, долгие разговоры за утренним кофе, где-то на залитой солнцем кухне в мыльном пузыре несуществующей беспроблемной жизни. Там они болтали с Хайдом о чем-то пустяковом, незначащем, взаимно подкалывали друг друга, смеялись.       Проснувшийся спокойным и отдохнувшим Уке вспомнил сон. В ту же минуту его ладонь и приросла к лицу. Это было даже хуже, чем «мокрые» сновидения о Койю из-за недотраха. Память безжалостно вернула все события ночи, гейзер позорных картинок и ощущений бил по нервам до тех пор, пока Ютака не превратился внутри себя в трагичную репродукцию картины Эдварда Мунка «Крик». Лучше бы вообще не просыпался.       Финальной нотой полного краха противно звякнуло воспоминание о блаженной дрочке в совершенно неподобающем для этого месте​ — в кабинке клубного туалета. Теперь его передергивало и выворачивало от одной мысли, а тогда ему было безумно хорошо и легко. Едва затянувшиеся ранки от чужого укуса на запястье приятно саднили, когда он порывисто двигал рукой, язык ещё хранил вкус поцелуев и крови. Хотелось бы верить, что, думая о выдвигающихся клыках Хайда, о его хрупком и мужественном теле, о дьявольском пирсинге, о губах, он не застонал вслух в момент оргазма… Но кто мог дать гарантию? Даже Ютака не поручился бы за себя сейчас. Скорее он выступал на этом моральном суде главным прокурором.       Если бы их дурацкое общежитие было хотя бы двухэтажным, он, не раздумывая, вышел бы в окно. Предательски счастливое тело убивало несоответствием сознанию, которое металось в истерике и спешно проводило поиск хотя бы единичного оправдания вчерашнему блядству. Сразу подвернулась очевидная мысль о таблетке Нао, но, будучи от природы справедливым и склонным к самобичеванию, Уке решительно отверг этот предлог. К тому же слова Хайда гадостно продолжали звучать в ушах заслуженным несокрушимым эхом: «Не потерплю спасительного вранья. Никакого самооправдания».       Уке понимал, что сам принимал решения в эту ночь, сам выбрал путь, который полностью отключил контроль в его глупой башке. Это было только его виной, и ответственность лежала на нём, а не на Хайде, который, конечно, был тем ещё хитрожопым нахальным сукиным сыном, однако насильником его никак было не назвать. И вообще во многом инициатива была в руках Уке, он мог бы прекратить всё в любой момент, но не прекратил, а наоборот — подхлёстывал, провоцировал и останавливаться не собирался. И это на глазах у целой толпы, в которой абсолютно все знали Хайда и многие хотя бы понаслышке знали его​ — дитя адского Сакурая, врага рода вампирского и оборотнического.       «Боги, какая же я шмара», ​— проносилось в остекленевших от ужаса глазах, пока Ютака лежал в кровати по стойке смирно, тягостно прокручивая пошлые кадры и периодически с силой вминая ладонь в лицо.       Вдобавок ко всему он оказался ещё и продажной шмарой. Когда перед окончательным уходом из клуба, уже около двух ночи, он попытался отсчитать официантке деньги за еду и коктейли, девушка решительно отказалась, пояснив, что счёт уже оплачен Хайдом. Ютака даже не удивился, этого можно было ожидать, но градус раздражения начал возрастать в нём уже тогда. От срыва защищала лишь бравая доза разнородных напитков, влитая им в себя. А ещё он запомнил неприятное​ — липкий взгляд между лопаток. Вампир был уверен, что официантка агрессивно, с животным любопытством разглядывала его, когда он уходил. Да и вообще все в «Screw» смотрели на него как-то по-звериному, будто сожрать хотели, и Уке не понимал причины. Сейчас ему казалось, что виной тому было осуждение и неприязнь к чужаку, откровенно по-блядски совращавшему их лидера.       Позднее утро с гнилостным привкусом расплаты длилось и длилось. Сколько так лежал, утопая в отвращении к себе, Ютака не знал​ — он не чувствовал времени. Только жгучий, разъедающий кислотой стыд, а ещё​ — вонь: алкогольную, телесную. Запахи хранили в себе прошлое, как кадры диафильма.       Собственно, только это и вернуло его к жизни​ — острая необходимость смыть с себя последствия позорной ночи. Хорошо, что вчера хватило сил сбросить шмотки, он не представлял, как сдирал бы с себя грязные тряпки по прошествии стольких часов. Хотя то, что он улёгся спать обнажённым, тоже радости не приносило. Наоборот: он отчётливо вспомнил, как вернулся и долго с истомой ёрзал в кровати, ощущая чужие прикосновения на своём теле, будто свежие, только что наколотые татуировки. Как не сорвался перед сном в повторное самоублажение​ — непонятно, скорее всего усталость выручила.       Проклиная всё на свете, в особенности Хайда, Ютака в итоге вырвался из плена бегающих по кругу воспоминаний, встал и быстро натянул на себя первую попавшуюся футболку и штаны, содрогаясь от брезгливости к самому себе. Подобрал с пола вчерашнее «дискотечное» тряпьё, с трудом борясь с рвотным рефлексом от источаемых вещами запахов. Выскользнул в коридор воровато и почти беззвучно, прикрыл дверь с осторожностью.       Но не тут-то было. Покоя в этом доме не доставалось никому, и Ютака не был исключением. Из соседней комнаты по-мультяшному высунулась любопытная рожа Широямы. «Он же должен был уже потерять вампирский слух, разве нет? Как подловил?»​ — мысленно взвыл Уке, замирая.       –​ Добренького утреца, сраный тусовщик, ​— отвратительно громко заорал Юу, выходя в коридор. ​— Я пришёл мстить тебе за вчерашнее, загулявшаяся ты козлина. Мы тогда только улеглись, только заснули, как принесло… угадай кого? Пьяного Уке Ютаку, который хлопал дверями, как скот, и матерился, как старый сапожник с гонореей. И совсем не думал о ближ…       Вдруг Широяма замер, забыв, о чём говорил, пристально вгляделся в страдающего Ютаку, прижимавшего к груди ком одежды точно щит. Ему преградили путь в ванную, и он мучительно раздумывал, что будет эффективнее: врезать Юу по яйцам или просто протаранить всем корпусом это бесящее безмозглое препятствие. Он не сразу понял, что настырное существо ни с того ни с сего заткнулось и по-глупому таращилось на него. Но тут Широяма разморозился, хватанул его за ткань футболки, тряхнул и припёр к стенке, придирчиво вглядываясь в лицо.       Молчание продолжалось. Юу шумно дышал, смотрел широко распахнутыми глазами, и кофейные бездны поступательно прожигали кожу, череп, мозг​ — и так до затылка, в котором Уке ощутил явственный болевой спазм.       –​ Да что с тобой? Сдурел совсем? —​ не выдержал Ютака, вяло дёрнулся в этом капкане, а затем, поняв, что цепкие лапы скинуть так просто не удастся, требовательно выкрикнул в направлении соседней двери:       –​ Такашима, блять! Выйди и уйми своего бесноватого! Он вконец рехнулся!       Такашима почему-то на выручку не спешил, в чём Уке отчаянно подозревал злой умысел рыжей паскуды. «Он же слышит, почему не идёт? Хочет доставить мне неприятности?»       –​ Юу, отвали от меня. Мне в ванную надо. Чего вцепился? —​ взмолился он.       Широяма тряхнул головой, будто сбрасывая с себя чуждое влияние, и озадаченно выпалил:       –​ Да посмотрел бы в зеркало, прежде чем спрашивать, почему я вцепился. В жизни такого не видел!       –​ Так я ж ещё не добрался до ванной, осёл ты, дай в порядок себя привести, ​— непонимающе проворчал Ютака, подозревая, что речь идёт о потёках вчерашнего мэйкапа на его усталой и наверняка помятой физиономии. Но он не попал…       –​ Мне интересно, ​— с подозрением зашипел Юу, ​— что конкретно с тобой сделал этот треклятый Хайд, раз ты так расцвёл по утру? Того гляди совсем распустишься и мёд источать начнёшь. Все эти дни ты ходил понурый, как выжатый лимон на ножках. А сейчас что? Сраная модель месяца, да что там, года! Слишком ебабельно, Уке! Ты не охренел ли?       На этих словах в коридор ожидаемо выплыл показательно надувшийся Койю. Он, конечно, всё прекрасно слышал и до этого, но только теперь захотел явиться и возмутиться тому, что Широяма рассыпается в непристойных комплиментах Уке. Но увидев Ютаку, рыжий тоже заморозился с непроницаемой оторопевшей мордой, будто НЛО увидел. Он покачался из стороны в сторону, неспешным взглядом стёк с лица Ютаки на шею, плечи и ниже, поднялся обратно и неожиданно для себя с неохотой согласился:       –​ Тут не поспоришь. Не думал, мать твою, что скажу это, но полностью поддерживаю Юу. Более чем ебабельно. И я вообще-то тоже так хочу!       –​ Чего ты там ляпнул? —​ в запале повернулся к нему Широяма. ​— Чего ты хочешь? Трахомагии Хайда? Охерел, рыжий?       –​ Похорошеть за ночь хочу, тупица! Скажи ещё, что сам так не хочешь, да любой бы в здравом уме захотел.       Ютака, воспользовавшись заминкой, отбился от Юу комом грязной одежды, вывернулся и ринулся в ванную, где сразу же закрылся, отгораживаясь от двойного кокетливого свиста вслед, который издала эта пара придурков.       Зеркало явило Уке некое молодое божество лет эдак двадцати. Нет, конечно, под глазами у него расплывались остатки косметики, изо рта пахло перегаром, но кожа сияла изнутри, как будто её посыпали ударной дозой светоотражающей пыльцы фей, взгляд из-под пушистых ресниц Бэмби бил свежим искристым электричеством. А волосы… Когда Ютака с изумлением оттянул одну взлохмаченную прядь и скосился на неё, чтоб убедиться, что зеркало не врёт, он был шокирован. Волосы отросли сантиметров на пять и струились теперь тёмными потоками до плеч​ — мягкие и нежные, будто натуральный шёлк. Уке пропустил пальцы сквозь них, тяжело вздохнул, приходя к очевидному выводу: «Мдаа… Регенерация ускорилась. Это, видимо, таблетка и кровь Хайда. Я столько из него высосал… Нельзя было так делать!»       Ютака снова с мукой и стыдом посмотрел в зеркало на незаслуженную красоту. Он давно так не выглядел и так себя не чувствовал​ — не отдохнувшим, нет. Полностью обновлённым. ***       Вот уже много лет на подоконнике в спальне Хайда стоял хрустальный многогранник для преломления света​ — округлая воздушная вещица, умевшая творить магию. Когда-то давно её привёз из очередной поездки его друг. В то время Асаги помогал ему искать Пробуждённых по всей стране. Тогда город только отстраивали, и его нужно было защитить, укрыть от чужих глаз надёжной иллюзией, той, что ни одна умная машина была не способна обнаружить. Именно тогда приятели, обживаясь, завели традицию привозить друг другу сувениры из мест, в которых побывали. Может, им всем, безродным сиротам, сбежавшим из лаборатории, не имевшим нормальной жизни, нужно было почувствовать себя дома, заполнить уютом свои дни. Получилось естественно, как-то само собой. Никто не обязывал их искать подарки, но если что-то привлекало внимание, этим хотелось поделиться.       Хайд чаще всего покупал Асаги самобытную еду и выпивку из разных уголков Японии: какое-нибудь сакэ, вино, сладости, бобы адзуки, приготовленные особенным способом, или чай, который всегда был универсальным презентом для друга-чудака. А вот оракул больше любил приобретать всякие безделушки: статуэтки, колокольчики, веера, даже плюшевых зверей из разных городов. Наконец, после получения очередной огромной и страшной фигурки манеки-неко Хайд упросил Асаги остановиться. Большую часть странного барахла он безжалостно повыбрасывал или кому-то раздал, а кому — уже не помнил. Но вот многогранник ему полюбился.       Когда послеполуденное солнце начинало рассеивать по миру самые сочные блики, эта хрустальная игрушка на подоконнике ловила лучи из окна и пускала их радугой по комнате, заставляя чистокровного улыбаться даже в самые трудные дни. Сейчас был как раз один из таких.       «Нет, ​— обречённо сказал себе Хидето, ​— такого у меня ещё не было, сравнить не с чем». Он, ссутулившись, сидел на кровати в одних джинсах. То хмурился, то улыбался, совершенно не управляя эмоциями, которые наплывами вырывались наружу и скользили по его лицу, подобно пёстрым солнечным зайчикам. Хайд безотчётно наблюдал за легкомысленными разноцветными пятнами от многогранника, скакавшими по комнате. Моргал, следил взглядом и вдруг стал мрачнеть. Он решительно поднялся, подошёл к шкафу, достал одну из своих шляп и накрыл ею шар. Отблески погасли, растаяли.       Такое случилось первый раз. Сегодня его раздражала «волшебная» стекляшка Асаги. Слишком уж явная параллель напрашивалась​: игра света была похожа на его думы​ — беспечные, переменчивые и совершенно неконтролируемые. Это было совсем не в его духе — Хайд не мог сконцентрироваться, не мог продумать ни одного своего действия и составить план даже на ближайший день. Мысли ускользали и распылялись на радужные блики. Собраться в пустяковую поездку не получалось, хотя казалось бы, что там было делать? Взять с собой солнечные очки, деньги и документы, а главное — одеться уже наконец.       «Не хочу ехать!»​ — по-детски подумал Хайд, сам понимая, что такие капризы​ — совсем не в его характере. Всё-то он сделает, поедет как миленький и выполнит задачу, которую перед собой поставил. Но конкретно сейчас он не мог даже рубашку выбрать, так и ходил полуголым по спальне вот уже часа два или больше.       Манабу заглядывал к нему в комнату собранный, готовый, хотел о чём-то напомнить, что-то спросить, но, правильно оценив ситуацию, решил не трогать, только побурчал в коридоре. А Хидето всё не удавалось вернуть самообладание с тех пор, как он вернулся из клуба.       Сначала чистокровный стабильно залипал на воспоминания: просто сидел в прихожей, подолгу стоял на кухне с бокалом вина, привидением бродил по гостиной. Собравшись с духом, заставил себя поспать ночью, думал, что после пробуждения разум прояснится и ему станет легче. Но он ошибся. Легче не стало. Отойдя от окна на несколько шагов, Хайд замер, глядя на себя в настенное зеркало, вздохнул и подошёл ближе. Красивый невысокий мужчина в стекле двинулся ему навстречу. Каким же он был неуверенным​ — его зеркальный двойник, даже смотреть на него было больно и стыдно.       Хидето выпрямился, поднял подбородок, повернул голову в одну, в другую сторону, затем дотошно осмотрел свою шею, грудь, живот. Со стороны могло бы показаться, что он любуется собой. Однако это было не так. Всматриваясь в отражение, Хайд глубоко и горько сожалел об одном​ — его проклятое тело не сохранило ни единого следа, ни памятки об укусах и поцелуях, всё зажило и исчезло, как и не бывало.       Голова, забитая пушистым облаком вчерашних событий, теперь отказывалась верить в то, что всё действительно случилось, а не приснилось ему. «Может, я смоделировал свой сон о Ютаке?»​ — тоскливо размышлял он, отгоняя дурное мальчишеское желание прямо сейчас, как есть, выбежать из спальни, из дома, чтобы дойти до коттеджа, где жил Ютака с друзьями, увидеть его, убедиться… «В чём убедиться? Что я могу проверить вообще? Боги, как же я отупел за одну встречу… Да что же ты со мной сделал?»       Затевая свою долгую «компанию» с Уке, Хидето и не представлял, что его так размажет и выжжет этот однорукий зеленоглазый парень, не знавший себе цены. Поначалу чистокровный ещё привычно держал всё под контролем: когда они ехали в машине после Белого Города, на вечеринке в честь Дня Рождения Манабу. Холодность «Снежки» его задевала, но в принципе он был готов к длительной «осаде». Сложностей Хайд никогда не боялся, просчитывал каждый шаг: пистолеты, розы, Арена… Вот, кажется, с Арены всё и пошло наперекосяк. Когда упрямый Ютака сел на дальнее от него кресло, внутри что-то болезненно и яростно щёлкнуло. С тех пор способность трезво мыслить периодами совершенно оставляла Хайда, хотя он и пытался всеми силами цепляться за рациональность. А вчера он, кажется, окончательно потерял рассудок.       Чистокровный громко выдохнул и в очередной раз за утро капитулировал перед собственными эмоциями​ — уткнулся лбом в зеркало, разочаровавшее его отсутствием меток на коже. Приятной прохлады хватило ненадолго​ — от силы секунд на десять, и ему снова стало мучительно жарко.       Вчерашнее было… непередаваемо, нереально, невозможно. Если до этого и были какие-то сомнения, что Уке интересует его именно в «этом» смысле, то после ночи в клубе колебаться было бесполезно. Хайду нравился мужчина так, как никогда ни одна женщина не нравилась. До боли, до сжатых с силой зубов. Его до краёв переполняли незнакомые чувства, Уке Ютака затапливал собой, медленно убивая, лишая кислорода и мозгов. Перед глазами вставала неповторимая улыбка с ямочками, в ушах звучал голос, чистокровный постоянно чувствовал его вкус, запах и безумные прикосновения. «В общем, весь набор галлюцинаций», ​— обречённо ставил он себе диагноз.       Вдруг будто бы из другой вселенной, а на деле совсем рядом раздалось:       – Всё так плохо? —​ знакомый тембр, добрые нотки.       Асаги стоял слева у закрытой двери и с нескрываемым весельем наблюдал за терзаниями друга, по-идиотски уткнувшегося лбом в зеркало. Хидето начисто пропустил момент, когда тот пришёл не просто в его дом, но и в его комнату, даже сердцебиение не услышал. Не отрывая головы, не меняя позы, Хайд скосил глаза в сторону приятеля и выдавил сквозь вымученную улыбку:       –​ Скорее наоборот. Всё чересчур хорошо, ​— с этими словами внутри гулко ёкнуло сердце, он снова стиснул зубы.       –​ Ууу, друг мой, да ты попал, ​— с умилением произнёс Асаги. ​— Отрадно наблюдать тебя таким.       –​ Убитым? Растерянным? Жалким? Не замечал у тебя прежде таких садистских наклонностей.       –​ Влюблённым. Давай называть вещи своими именами. Ты ведь всегда отчаянно за это ратуешь, да, друг мой? За честность? —​ усмехнулся оракул и перевёл говорящий взгляд на россыпь серёжек для пирсинга, валявшихся в беспорядке на комоде. ​— Мне нравится та, что с черепком.       –​ Угу, ​— задумчиво согласился Хидето, будто и не слышал произнесённой фразы.       Вчера, собираясь в «Screw», он раздражённо высыпал все серёжки-«бананы», что имелись в наличии, на комод и в итоге выбрал самую простую и невзрачную. «Серёжка… Ну надо же…» ​— внутренне содрогнулся он от призрачного ощущения​ — губы Ютаки на его животе, язык Ютаки…       –​ Не ожидал?       –​ Не-а, —​ он с неохотой отлип наконец от зеркала, поплёлся обратно к кровати, сел, глядя прямо перед собой в никуда. ​— Всё совсем не так, как я себе представлял…       Асаги не выдержал — коротко искренне рассмеялся. Он сделал несколько размашистых шагов, присел рядом с другом и внимательно посмотрел на него:       –​ Представлял? Хидето! Ну ты как ребёнок просто! Ты что, думал, что предугадаешь, просчитаешь и сконструируешь свой роман, как какой-нибудь план боевых действий?       –​ Имей сострадание, не уничтожай хотя бы ты меня, ​— пробормотал Хайд. ​— Да, я ошибался. Раньше ведь таких проблем не возникало, вот и заблуждался. К тому же ты знаешь, у меня была серьёзная причина для сомнений… Но с ним всё не так. Мне… Чёрт, как же непросто это говорить… Мне он нравится, а не… В общем, ты понимаешь. А я в шоке.       –​ Ну, повторюсь: я рад. От души говорю. Все эти годы я думал, что ты со своим жутким характером никогда не встретишь ту самую…       –​ И не ошибся, ​— наконец позволил себе более естественную улыбку Хайд. ​— Кто же знал, что будет «тот»… Хотя что ты врёшь, лукавый провидец, ты же наверняка предчувствовал нечто подобное ещё давно, когда я впервые рассказал тебе о нём.       –​ Были какие-то знаки, намёки, но не более того, ​— прозвучал уклончивый ответ, в начинке которого прятался едва сдерживаемый смех.       –​ У тебя случаем нет какого-нибудь магического чая для того, чтобы голову на место вернуть? А то мне очень надо.       –​ Не надо! И так хорошо. Тебе полезно почувствовать, что и у тебя есть сердце, ​— легкомысленно отмахнулся Асаги, тут же меняя тему на более любопытную для него: ​— Будь откровенным, а? Ты ведь не хочешь ехать?       –​ Не хочу-у-у, ​— проныл Хайд, с размаху падая спиной на кровать и пряча лицо в ладонях. ​— Какой-то ужас. Но мне ведь надо это сделать, Асаги, как же! Я же обещал, да и Манабу засиделся, надо ему развеяться, ​— ухватился он за спасительную соломинку.       –​ Ой, ну что ты несёшь, сам себя слышишь? Прикрываешься ребёнком. Если действительно не хочешь, я могу сгонять за тебя и забрать того оборотня. Оставайся, наслаждайся моментом.       –​ Нет, ​— резко перебил его Хайд, отнял руки от лица и решительно заявил: ​— Надо съездить. Мне нужно как-то выбраться из этого состояния. Я же как сквозь вату всё вижу, нехорошо.       –​ Совсем без ума! Какая прелесть! —​ всплеснул руками Асаги. ​— Наш храбрый лидер Хайд-сан в панике бежит от своего мальчика в другой город, потому что боится с собой не справиться. Запредельная сладость. Рафинад да и только.       –​ Опять издеваешься. Посмотрел бы я на тебя, когда живёшь себе спокойно, а потом…       –​ Я был в таком положении, ты же помнишь. Забавно наблюдать. Сам же надо мной подтрунивал когда-то.       –​ Прости. Искренне прости, не знал, над чем смеюсь, ​— сдавленно проговорил Хайд. — Но уехать и правда надо. На день хотя бы, чтобы мозги на место встали.       –​ Да езжайте, конечно, раз ты видишь в этом необходимость. А чего тогда звонил, если тебя не нужно подменять?       Тут Хайд нахмурился, впервые за диалог слова оракула вырвали его из сладкого тумана и подействовали отрезвляюще. Ответственность была тем триггером, который справился с его внутренней радугой. Воображаемые скользящие блики поутихли и побледнели, когда чистокровный вспомнил о том, что ему необходимо думать о более важных вещах.       –​ Помнишь те цветы… —​ начал он.       –​ Розы? —​ ехидно хмыкнул Асаги, не удержавшись от того, чтоб ввернуть очередную шпильку, слишком уж очаровательно ранимым представился ему друг.       –​ Иди к дьяволу! —​ рассердился Хайд. ​— Да не их. Сухоцветы, которые подкинули Ютаке, помнишь?       –​ А, ты про это, ​— тут и оракул стал серьёзным. ​— Н-да, неприятная история. Я понял, к чему ты клонишь. Думаешь, они могут попытаться сделать что-то более неприятное, пока ты в отъезде? В таком случае не боишься уезжать и оставлять Уке одного?       –​ Нет. Во-первых, он сильнее, чем ты думаешь. Чем вы все думаете. И даже сам Ютака не в курсе. А я пил его вчера, Асаги, и доподлинно это знаю. И, во-вторых, я оставляю его не одного. У него есть друзья. И ты. Но ты на крайний случай. О том и хотел поговорить.       –​ Слушаю, ​— внимательно кивнул предсказатель, глядя на лежащего на постели чистокровного.       Взгляд Хидето наконец наполнился решимостью, он сосредоточенно буравил потолок и уже не страдал, а как обычно отдавал приказания:       –​ Затаись. Не предпринимай ничего. Не следи за Ютакой. Не влезай в то, что назревает. Ладно?       – Не понял, то есть ты хочешь пустить всё на самотёк? —​ не веря, ужаснулся Асаги.       –​ Да, ​— убеждённо ответил Хайд, поднимаясь с кровати одним пружинистым движением. Он подошёл к шкафу и стал буднично рыться в рубашках, сопровождая свои действия сдержанными отрывистыми фразами:       – Говорю тебе, не следи, не мешай. Уверен процентов на шестьдесят-семьдесят, что случится что-то нехорошее. Но если гадина наружу не выползет, мы ведь её не придушим, да?       –​ Ты ужасен, Хидето, ​— покачал головой Асаги. ​— Бросаешь бедного парня в пасть чудовищу.       –​ Не сгущай краски, этого сомнительного субъекта чудовищем никак не назовёшь. Если что-то и случится, то это будет нечто мелочное и мерзкое. Ютака справится сам. А если нет… —​ хладнокровная самоуверенная манера речи сменилась горячим вздохом, Хайд обернулся. Карие глаза горели неистовыми кострами​ — по огненной вспышке в каждом. Они подсвечивали радужку изнутри, и даже Асаги, знавший Хайда столько лет, удивился​ — его друг никогда не выглядел таким отчаянно сияющим. —​ Если нет, если возникнет реальная опасность, и эта мразь посмеет… В общем, только тогда ты прикроешь Ютаку. Но повторюсь: только в крайнем случае. И не предпринимай ничего категоричного. Давай без лишних движений. Я приеду и разберусь.       –​ Знаю. Ты будешь спешить так, как никогда и никуда ещё не спешил, ​— отозвался оракул, всё ещё любуясь изменившимся другом. Хидето широко улыбнулся ему:       –​ Буду. Как будто за мной черти гонятся. Ну… постараюсь. Превышение скорости никому ещё не приносило ничего хорошего.       –​ Даже не знаю, какую скорость ты имеешь в виду. Но сдаётся мне, что ты не об автомобиле, ​— покачал головой предсказатель с лёгким осуждением. ​— Осторожничаешь, анализируешь. В этом весь ты.       –​ Говорить с тобой одно удовольствие, Асаги, ​— скорчил недовольную гримасу Хайд. ​— Всё-то ты знаешь.       –​ Не утрируй. Не всё мне ведомо. Но кое-что я точно знаю. Например, то, что тебе надо надеть. Выбери-ка вот тот пиджак, чёрный. Тот, что с рукавами-фонариками наверху. Тебе идёт. И чёрную кофту под низ.       Хайд привык доверять Асаги в, казалось бы, незначащих мелочах, он знал, что оракул чувствует тонкие нити паутины событий, которые могут повлиять на будущее. А могут и не повлиять, но его доверие чутью друга было почти безграничным. Поэтому он без споров вытащил названный пиджак из шкафа, продемонстрировал висевший на вешалке предмет одежды и переспросил:       –​ Этот? Не слишком кокетливо для такой будничной поездки? На кого мне там производить впечатление? На Хазуки, что ли? Я отказываюсь добывать нам новые кадры таким образом, ​— усмехнулся он.       –​ Ой, так уж и отказываешься. Очаруешь кого угодно. Хотя ты прав, там никого впечатлять не надо. Но ты ведь вернёшься, и шарм может пригодиться здесь, ​— многозначительно произнёс Асаги.       Хайд без лишних разговоров стал одеваться.