Пепел

      Череда мимолётных кошмаров сменилась острым желанием вынырнуть на поверхность. В конечном счёте наступило пробуждение, и оно было подёрнуто ледяной плёнкой: потолок, стены, окружающие предметы собирались из прозрачных пикселей, отвердевали на глазах. Постепенно они обрели цвет, объём и вес.       Юу лежал на полу и непонимающе моргал, пытаясь восстановить по памяти, как это — дышать и шевелиться. Ничего не болело, просто тело было утомлённым и как будто чересчур тяжёлым. Он очнулся словно внутри гигантского замёрзшего мыльного пузыря. Мысли застывали острыми кристаллами в воздухе, не слушались, терялись, падая и раскалываясь, как тонкий хрусталь. Неловкое движение в попытке подняться вызвало уже ощутимый, настоящий то ли звон, то ли стон стекла. Юу нахмурился, посмотрел в сторону источника звука и наконец разглядел осколки.       Раздробленное зеркало покоилось на полу у стены, у которой ранее стояло. Частично серебряные останки застряли в бордовом вельвете, частично разлетелись далее, усеяв собой всю комнату. Они издевательски мерцали в полумгле, точно подмигивали.       Юу привстал на локте, подобрал ближайший острый треугольник и тут же выронил — обжёгся. Кусочек был невозможно холодным, казалось, зеркало специально держали в морозильной камере перед тем, как разбить. Писатель поднялся на ноги и подул на свои замёрзшие пальцы, но дыхание не особенно-то их согрело.       «Нет, — подумал он отрешённо, — только не это! Этот упрямый засранец вытащил меня обратно!» Упрямый засранец обнаружился здесь же, рядом: Таканори сидел в другом конце комнаты со странной улыбкой на посиневших от холода губах. Он напоминал живую скульптуру — смотрел на Широяму, опираясь спиной на стену, художественно обнимая одно колено, с поднятой вверх бровью и победной обречённостью в глазах.       – Ну что, добился? — упрекнул его Юу негромко, но Мацумото не ответил, только задорно хмыкнул.       Ужасно хотелось пить, в горле, как призрак рыбьей кости, застряло ощущение проглоченной колючей снежинки, она скреблась там и царапалась. Широяма огляделся: в мастерской Таканори всё было не на своих местах, не в артистично-хаотичном порядке, который так нравился владельцу: разобранный манекен валялся в стороне, углы были заставлены коробками и рулонами тканей, исчезли все эскизы и фотографии, развешенные тут и там. Он отметил даже скукоженный огрызок яблока, брошенный прямо на пол накануне. На всём был непривычный серый налёт увядания, хотя пыли и грязи не было. Впрочем, Таканори никогда не любил уборку, поэтому Юу отбросил этот факт, куда больше его заботило отсутствие воды — в мастерской не наблюдалось ни бутылки, ни забытого стакана.       – Схожу на кухню. Тебе что-нибудь принести? — ласково спросил он. Однако Мацумото лишь необъяснимо усмехнулся в ответ и покачал головой.       Писатель направился в соседнюю комнату, мысленно посылая любимого на хер и перебирая в уме предполагаемые последствия своего чудесного возвращения в мир живых. Обрадуется Мику или расстроится воскрешению? Наверное, отреагирует не сразу. Сначала ей придется подсчитать, что выгоднее — живой Широяма или мёртвый. Но можно и в этом найти свою выгоду, дать с десяток трогательных интервью и, конечно, написать книгу о зазеркальной утопии. Пока Юу размышлял, он не заметил, как вернулся обратно в мастерскую, так и не дойдя до кухни.       – Что за чертовщина, — проворчал Юу и снова двинулся к проёму.       Один шаг за дверь — и он опять стоял перед ней, будто и не двигался вовсе. Он попробовал ещё и ещё, никак не понимая, что за пространственный парадокс встал у него на пути. После десятка попыток Мацумото съязвил:       – Видел бы ты свою рожу. Просто тупой кот перед стеклом, не врубающийся, почему не может пройти. Долго будешь биться башкой о преграду?       – Что это? — Юу обернулся с недоумением.       – А ты подумай. Мне хватило и двух раз.       Широяма посмотрел туда, куда направлялся — смутные очертания соседней комнаты выглядели туманно, но вполне реалистично. Он потянулся рукой вперёд, и та не исчезла, преодолев линию порога, тогда писатель снова шагнул — и вернулся к исходной.       – Почему так темно? — вдруг осенило его. — Мы же не до ночи здесь валялись, так почему?       Таканори снова не пожелал отвечать, скривился. Юу ринулся к окну, распахнул его настежь. Но за створками не было ничего — угольная пустота, недорисованная локация в дерьмовой компьютерной игрушке. Мужчина высунулся наружу и мгновенно отскочил — чувство было тошнотворным. Он будто погрузился в липкую, опустошающе-засасывающую тьму. За окном жутким зверем мирно дремало небытие.       – Гаденько, да? — мягко улыбнулся Таканори. — Даже не думай прыгать, я уверен, что вернёшься обратно, как с дверью. Только с каждой попыткой будешь становиться слабее.       – Словно теряя часть себя, — ошарашенно кивнул Широяма. — Где мы, Така? Надо отсюда выбираться.       Минуту Мацумото смотрел на него со смесью жалости и язвительности, а затем не выдержал — громко и истерично расхохотался. И более страшного приговора придумать было нельзя. Они не могли выбраться. ***       Его — мокрого, трясущегося — пропихивали сквозь игольное ушко, будто это был единственный проход в реальность. Продавленная сквозь микроскопическое отверстие биомасса никак не желала собираться обратно в человека. Он весь был болью. Весь — дезориентацией.       Зрение вернулось не сразу, но оно стало первым, что установило связь с объективным миром вокруг. Густое чёрное марево перед глазами расступалось, пока не осталась лишь лёгкая затемнённая виньетка по краям. Койю очнулся.       Кай привёл Уруху в его собственную комнату. Бывшую, разумеется. На этой стороне безобразно пустую и перевёрнутую, отзеркаленную, но он без труда дорисовывал в голове интерьер: вечно разобранный футон, покидавший своё место только на время сушки, комод с зеркалом, небольшой шкаф, добрую половину которого занимало всякое барахло, а не одежда. И книги, везде книги, выстроенные возвышавшимися стопками практически по всему периметру скромного помещения, точно надёжные форты. Защитная крепость из чужих слов, большей частью принадлежавших Юу. Здесь же его ничего не защищало.       – Столько воспоминаний, и все не про меня, верно? — усмехнулся Кай. Он стоял точно в центре, заложив руки за спину, и смотрел на Уруху с нечитаемым выражением.       – Зачем мы сюда пришли? — проигнорировав прозвучавший вопрос, задал он ответный.       – Убивать тебя? По крайней мере недавно ты фантазировал именно об этом.       – Это было предположение. Или предсказание…       – Ты действительно, на полном серьёзе считаешь, что я смог бы сделать это с тобой?       «Да! Конечно!» — вопило всё внутри Урухи. Однако он не решился открыть рот, только смотрел. Смотрел и не понимал. Кай двадцать минут назад и этот Кай были разными людьми, это случилось снова — ставящие в тупик преобразования. Слой за слоем, как ускоренная на плёнке ящерица, он сбрасывал себя, надевал нового и снова сбрасывал. Уруху подташнивало.       – Молчишь? Ладно.       «Ладно». Блядское «ладно». Словно кастетом в солнечное сплетение. Оно его едва не убило. Столько грусти в простом слове, столько горечи и разочарования. Колени Урухи мгновенно стали мягкими, он почти беззвучно озвучил догадку, нет — факт:       – Кай, да ты сам… Ты сам аномалия.       – Поразительно, что ты понял это только сейчас, — рассмеялся тот. — Конечно же я не из местных зомби. Удивительно, коэффициент твоего интеллекта вроде выше среднего, а вот по жизни ты всегда был туповатым.       Уруха было разомкнул губы для возражения, но так и смежил их обратно, и тогда Кай продолжил:       – Я был уверен, что твоё искажение является продолжением моего. Что это как инфекция, если появилась у одного, то так дальше и пойдёт: от меня к тебя, от тебя к Широяме Юу. Мой отец абсолютно «здоров» по местным меркам, первым изъяном в нашей цепочке стал я. А оборвалась она на твоём драгоценном писателишке. Он оказался самым обычным, податливым, хотя, казалось бы, при жизни такая неординарность, такая претенциозность, но всё — пустой пшик. Быть может, это место показывает нашу суть? Если так, то твой Юу мало что из себя представлял. Ну да чёрт с ним. Он исчез с радаров два, уже почти три дня назад, часы были на нём.       – Что случилось?       – Я в самом деле не знаю, что с ним произошло. Но у меня есть догадка. И если она верна, сейчас он скорее всего уже мёртв.       – Нет! — жарко выкрикнул Уруха. — Нет, нет, нет!       – Это не в твоей власти, Койю. А вот ты — в моей.       – Пожалуйста, Ютака…       – Тише, — Кай преодолел разделявшие их пару шагов, встал вплотную и заключил щёки подрагивающего юноши в ладони, приговаривая мягко, успокаивающе: — Тише, Койю, тише. Забудь его наконец. Он не для тебя, ты же знаешь.       – А кто для меня? Ты?!       Сплюнутый вопрос стёк по лицу Кая ядом, который всё ещё покалывал кожу, но уже не обжигал и не отравлял. Он опустил руки и улыбнулся широко и искренне, сам до конца не понимая, с кого из них он расплылся, кто или что вызвало эту сиюминутную чистую радость.       – Полагаю, самое время извиниться. Я здорово помял тебя здесь. Прости, Койю. Правда, вряд ли это чистосердечное сожаление о содеянном. Но, возможно, ты всё же захочешь это услышать, а другая возможность вряд ли представится.       – Что?..       – Дослушай. Всё, что случилось между нами по эту сторону, было банальной местью. Виновен по всем статьям. Мерзкая пакостная месть за годы твоей слепоты, вымещение накопленной обиды. И сейчас мы наконец-то в расчёте, мой ангел. Я отмщён, а ты… Ты будешь отпущен.       «Ты будешь отпущен».       И он был. Койю лежал на полу в своей комнате — своей настоящей комнате: наполненной его вещами, его интересами, расположенной в пространстве ровно так, как должна. Встать пока не представлялось возможным, его всё ещё потряхивало, ноги по ощущениям отсутствовали, а желудок скручивало жгутом. Пот пропитывал одежду, его прежнюю одежду, будто бы всё, что случилось с ним за последний месяц с лишним, было лишь сном, перемежающимися кошмаром и сладким сновидением.       – Блять, — болезненно выстонал Такашима, медленно перекатившись с бока на спину.       Одна из его рук была крепко сжата в кулак. Он с огромным трудом приподнял её и приблизил к лицу, с усилием разжал — скрюченные пальцы едва шевелились. Но старания были вознаграждены: всё было более чем реально, и в его ладони на самом деле лежал он — круглый синий значок с буквами — более не отзеркаленными — «α UMi». Путеводная звезда доставила его домой.       – Ютака…       – Ютака! Умоляю, хватит играть в эти таинственные загадки. Что значит «отпущен»? Если ты действительно не хочешь меня прикончить, то что?       – Верну домой, разумеется, — как ни в чём не бывало ответил Кай, снова отходя от Урухи. Только на этот раз он встал не в центре, а у одной из стен.       – Там, где существуют искажения, должны иметься и методы борьбы с ними. Убийство претит местной морали, значит нужен другой способ. И он есть, Койю. Я и мои коллеги носим их, — он указал на свой воротник-стоечку, к которому был прикреплён значок, — не только ради новичков и облегчения идентификации помощников. Это и есть оно — оружие. Ну, своего рода.       Кай крутанулся на пятках и уставился прямо на стену, только тогда Уруха понял, на какой именно участок на ней он смотрит: по эту сторону реальности там должно было бы располагаться его зеркало.       – Лакуны никуда не исчезают. Никогда. Весь мир похож на сыр в глазках: тысячи, миллионы потенциальных коридоров. Зеркала лишь проводники, своего рода двери: помогают открыть лакуну, но с их исчезновением проход никуда не девается, хоть и значительно сужается. Нам не позволяется жить в бывших домах и поэтому тоже. Вряд ли ты сможешь воспользоваться чужой лакуной, а вот угодить в свою — вполне. Считается, что это равно смерти. Ведь сжатая лакуна без стабильных проводников в виде зеркал непредсказуема, всё равно что провалиться в чёрную дыру. Войти реально, но выйдешь ли?       – И вы выталкиваете тех, кого считаете аномалиями? На смерть?       – Технически это не убийство. Но всё так. Неправильное отторгается, возвращается туда, откуда пришло. Туда ли? Слышал ли ты хоть раз, когда мы ещё были на другой стороне, о возвращённых жертвах эпидемии? Очень сомневаюсь в счастливом конце. Технически это не убийство, фактически — именно оно.       – И это ты хочешь сделать со мной? — шокировано выдохнул Уруха, леденея.       – Нет, конечно, нет. Видишь ли, тащить каждую аномалию к её персональной лакуне было бы проблематично, поэтому нам, избранным, выдают ключи от всех дверей. Этот значок, — Кай отцепил его и зажал между указательным и большим пальцами, как мелкую букашку. — Он бесценен, Койю. Он карает. Но не сегодня.       – Я ничего не…       Ему не дали договорить. Кай двигался слишком стремительно. Шаг вперёд, рывок на себя — крепкая хватка на запястье была уверенной и безапелляционной. А потом в ладонь Урухи опустился круглый пропуск василькового цвета.       – Хочешь, чтобы я его забрал? — неуверенно спросил ошарашенный юноша.       – Именно. Уверен, что с ним ты сможешь вернуться обратно.       – Уверен? На сто процентов?       – На восемьдесят-девяносто. Но ты должен рискнуть, Койю. Тебя в любом случае рано или поздно ждёт отторжение, и вряд ли его поручат мне.       – Ты когда-нибудь уже проделывал это с кем-нибудь?       – Увы, пока не доводилось, — подмигнул Кай со смешком. Он солгал.       – Это очень хорошо. И… — Уруха замялся, тупо уставившись на принесённый ему дар. Какая-то мысль, ещё не сформированная, грызла изнутри, что-то важное, критически важное…       – Кай… — он наконец сообразил и в ужасе уставившись на друга детства. — Что будет с тобой? Ты оставил свои часы в шатре, значит…       – Значит я всё спланировал. Тебе не стоит беспокоиться обо мне. Поверь, у меня есть план. Процент его потенциального успеха примерно тот же, что и у тебя, значит мы в равных положениях.       – У тебя всё время был ключ от выхода, но ты… Тебе и вправду здесь нравится? Ты останешься совсем один.       – Не сомневайся, я не заскучаю. Мне здесь нравится. Чувствую себя королём муравьиной фермы, — расхохотался Кай и снова дёрнул Уруху, подталкивая того к стене. — Хватит болтать, любовь моя. Сегодня ты вернёшься домой, а я обратно в тот социум, который мне по душе. Всё честно.       – Мы больше никогда не увидимся.       – Это правда.       – Поэтому…       И тогда Койю сделал то, что сам от себя не ожидал. Поцелуй вышел невинным, губы к губам — без изысков, без страсти, просто прикосновение, очень осторожное, даже боязливое, и оттого особенно волнующие. И это, пожалуй, был самый искренний контакт между ними за всю жизнь. Прекрасный компромисс: каждый хотел иного прощания, один в фантазиях повышал градус, второй — снижал до дружеского, однако никого не ранящая середина нашлась. Койю собой почти гордился.       – Если я всё-таки не доберусь до выхода на той стороне, представляй обратное. Что я жив и…       – Господь милостивый, заткнись уже, невозможный ты человек. Уровень трагичности и без того упирается в потолок, — весело запричитал Кай, разворачивая Уруху спиной к себе и лицом к месту, где когда-то была открыта их лакуна. — Обещай забыть ущербного Широяму и жить дальше.       Но отвергнуть просьбу или пообещать Койю не дали. Толчок между лопаток был настолько сильным и неожиданным, что он успел издать лишь жалкое «Ох». И зря он боялся встретиться со стеной — удара не случилось. В зазеркалье Урухи больше не было. Урухи вообще больше не было — только Койю.       Оставшийся в одиночестве Кай вздохнул, проглотив внезапно вставший в горле ком, и лениво закурил. Сизые нити дыма поднимались вверх, сгорающий табак и бумага осыпались вниз, образуя крохотные траурные горстки на полу.       – Туше, Ютака. Туше.       Потребовался по меньшей мере час, прежде чем он смог подняться в вертикальное положение. Шатко, превозмогая физические муки, стараясь не стошнить себе под ноги. Первые секунды дрожащие конечности еле сносили нагрузку, но с каждой следующей становилось всё легче. Койю цеплялся за край комода скрюченными судорогой пальцами и вот-вот был готов рассмеяться. Эмоции грозили выплеснуться истерикой, но причиной того было не столько тяжёлое возвращение, сколько полное понимание произошедшего.       Он стоял и смотрел прямо на свой алтарь — зеркало, залепленное фотографиями и вырезками с писателем. Только середина оставалась неприкрытой, и из неё на него смотрело собственное до боли знакомое отражение: лёгкая щетина и синюшность под глазами, вылинявшие рыжеватые патлы до плеч, налипшие на унылую, влажную от пота физиономию. Старый-добрый Такашима Койю, только его он и знал. Тот другой, роскошный парень из грёз, никогда не был для него достаточно реальным, ведь его он ни разу по-настоящему не видел. Теперь шелуха осыпалась, всё встало на свои места. Его внутренний пепел был неистребим, как бы ни преобразилась оболочка, теперь он это знал.       Затея Кая оказалась успешной, хотя шансов на это было куда меньше, чем озвучивал аномальный хранитель Путеводной звезды. Заслуга была не единолично его. Мама Койю, которую мальчишка-сталкер был готов так легко вырезать из своей жизни ради Широямы, скорее всего и стала ключевым элементом благополучного возврата.       Зеркало — их с Каем проводник, дверь их лакуны — никуда не делось из его комнаты. Это было так похоже на Такашиму-сан. Не сумевшая избавиться от вещи, без которой обитель сына выглядела бы иначе, она просто вернула всё в привычный вид. Койю прекрасно помнил, как очищал зеркало от бумажных артефактов перед тем, как взяться за руку Кая на той стороне. Сейчас всё снова было там же. Наверное, Аризу было сложно смириться с тем, что дьявольщина, отобравшая её ребёнка, останется на своём месте. Без сомнения она не раз хотела её уничтожить. Но так и не смогла… Решила воссоздать всё как было, превратить комнату сына в памятник или… в алтарь? Они были так похожи в этом, оба — почитающие своих божков, ставящие превыше всего, превыше самих себя. Тем самым Такашима-сан, быть может, спасла жизнь своему Койю.       Ему хотелось плакать. Нахлынувшие чувства ошеломляли. И как он мог быть таким эгоистом, таким дерьмом? Худшим в мире — сыном и другом. Всегда — в эгоцентрическом забытье. В вязком омуте «я» и «Юу».       Юу. Верить в его кончину Койю не хотел, несмотря на решение попробовать последовать последним наставлениям Кая. Он думал, что Широяма здесь. Но должен был убедиться, что писатель цел, вернулся обратно, как и сам Такашима, а после, наверное, можно было бы чиркнуть зажигалкой и подпалить все мосты. Забыть его. Возможно, он сможет. Пускай не сразу, но сможет. Койю вдруг до ужаса захотелось жить, а не просто существовать.       Противная холодная капля стекла с виска, покатилась по шее вниз, и мальчишка вдруг отмер. Выпрямился, расправил спину и метнулся к шкафу. Первая попавшаяся под руку футболка стала ему полотенцем, он утёрся насухо — лоб, нос, щёки, промокнул шею. Стянул с себя старое тряпьё, нашёл не более новое, но зато чистое: какой-то невзрачный свитшот и то ли плотную парку, то ли лёгкую куртку, в его вещах всегда царила неразбериха, особенно в тех, что не были связаны с его идолом, там Койю был образцом аккуратности, систематизировал трофеи, бережно хранил. Надо было срочно менять это, надо было наконец заняться собой. С такими мыслями, посвежевший и воспрянувший духом, Койю бросился к Юу… «Только одним глазком, а потом всё», — думал он почти весело.       Первое, что он сделал внизу в магазине — это столкнулся с мамой. Женщина раскладывала новые поступления на витрине с романами. С каким же грохотом посыпались на пол книги. Сердце Койю сжалось от жалости — страницами вниз, как попало, красивые издания валялись у её ног, а она даже не заметила, хотя в его семье такое обращение с книгами было сродни убийству котёнка. Стояла столбом и глотала набежавшие слёзы.       – Сын… Сыночек… — прошептала постаревшая, измученная женщина с безумным взглядом.       Такашима обнял её, погладил по спине и поцеловал куда-то в голову.       – Потом, всё потом, мам. Я с тобой, да, и больше никуда не денусь. Обещаю! Только не говори пока никому, что я вернулся, ладно? Потом всё обсудим и решим, как поступить, что говорить полиции. Сейчас мне нужно завершить одно дело. Я ненадолго.       Ещё раз чмокнул и убежал. А женщина тихо стекла на пол, уткнулась носом в колени и разрыдалась.       – Обещаешь… Куда же ушёл? — всхлипывала она, а юбка пропитывалась обидой и счастьем в том месте, куда она прижималась лицом. ***       Дверь в квартиру Юу была открыта. Вся смелость и наглость оставили Койю. Он вернулся к исходному — в то состояние, когда был никем, тенью за углом, что не могла подойти близко к обожаемому солнцу. Лёгкая дрожь переросла в мандраж, вот-вот — и начнут стучать зубы от страха. Но он всё же смог. Переступил порог. Мимо прошёл рабочий в синей униформе с большой картонной коробкой в фирменных наклейках какой-то службы перевозки. Пара других работяг суетилась внутри — укладывали, упаковывали. Койю вошёл как в музей, готовящийся к новой экспозиции, или как в некое присутственное место. Никто его не останавливал, не делали замечаний, просто не обращали внимания.       Он никогда тут не был, только частично видел со стороны, так что о том, как выглядит квартира Юу изнутри, целиком, оставалось только грезить. Сейчас это не было похоже на жильё. Из квартиры точно душу вынули. Завернув на кухню, скорее по инерции, чем осмысленно, Такашима уже понял, что писателя здесь нет, но сделать конечные выводы ещё не успел. За столом у окна сидел крепкий светловолосый мужчина, опираясь подбородком о ладонь, а локтем о стол. Таких потерянных людей Койю никогда не видел. Животных — да. Тех самых, которых оставляют привязанными у магазина, якобы на минуту, и никогда за ними не приходят.       – Ты кто такой? И что тут делаешь? — грубовато окликнул он Такашиму. — Ещё один чокнутый фанат или журналюга?       – Ни то, ни другое, — несмело начал парень.       – В любом случае — выметайся. Где дверь находится, знаешь. Налетели, как вороны на падаль. Нет тут ничего нового. Всё, что известно, по телеку мусолят, — и взмах рукой, такой говорящий: мол, вон, убирайся отсюда.       Койю знал, кто перед ним — любовник Юу. Фотографии, десятки фотографий, где этот блондин находился с писателем рядом, были изрезаны, а затем снова напечатаны. И был момент, когда Койю почти развернулся назад, даже корпусом двинулся в сторону выхода, но внутри что-то щёлкнуло — и он, плюнув на вежливость и на ревность, которую должен был испытывать, но не испытывал, плюхнулся на соседний стул рядом с Акирой.       – Юу должен был забрать Мацумото Таканори, — отчеканил он, внимательно всматриваясь в то, как меняются черты озлобленного, усталого, покинутого мужчины. Тот открыл рот, выдохнул, встряхнулся и выпалил уже другим тоном:       – Что ты знаешь о Таканори? Может быть, Юу правда забрал его. Така исчез из нашей квартиры, сбежал, не знаю… Я подал в розыск. Смешно! Дошёл до того, что был рад отсутствию пепла. Что он мог просто сбежать от меня куда-то… Не знаю…       Тёплый свет лился в простое кухонное окно, такое голое без занавесок, заполнял собой всё пространство кухни и стремился дальше. В потоках солнца плясали крохотные пылинки в коридоре, и за ним, наверное, тоже.       Такашима Койю щурился от обилия света, ему было так плохо от того, кто он, и так хорошо от того, что он выжил. Поэтому он решил, что не будет врать Акире. Молчать тоже не станет.       – Вы не знаете. Зато я знаю. Вы готовы меня выслушать, Сузуки-сан?       Акира уверенно кивнул. ***       Рана напоминала надрез на животе мягкой игрушки. Просуществовала она недолго. Таканори давно перестал отождествлять единицы времени с их реальной длительностью. Секунда, час, столетие — всё было едино — бесконечным серым песком, непозволительно протяжённой нотой, которая длилась на надрыве и не заканчивалась. Если бы она лопнула, словно струна, часовой механизм имел бы смысл, как и календарный веер. Но смысла больше не было, лишь полное отсутствие всего.       Бесполезная попытка. Он знал, что ничего не выйдет, и всё же попробовал. В душе расцветал образ: Юу в конвульсиях, рваные края, тёмная жидкость шарфом, его волосы, разметавшиеся чёрной медузой по паркету. Не сбылось.       Мацумото брезгливо отбросил осколок зеркала на пол, и тут же пожалел о своём запале: о лишних движениях и о том, что так и не дал выхода чувствам. Свинцовая усталость разлилась по телу, он рухнул на пол, побледнев не от волнения, а от бессильной злобы. А ещё из игрушечной продольной скважины на горле Юу не торчал синтепон и не сыпались опилки. Даже от этого стало бы лучше. Но бескровная плоть без всякого наполнения, набитая разве что пустотой, сама собой восстанавливалась. Он не заметил, как линия затянулась, просто исчезла.       – Я даже убить тебя не могу, — вяло проговорил Мацумото.       – Какая жалость, — с неподдельным сожалением согласился писатель.       – Потому что ты уже не человек…       Широяма потянулся, разминая затекшие мышцы, лениво повернул к нему голову, как бы оценивая, стоит ли тратить энергию на ответ. Таканори ничего не ждал, однако Юу решил, что для разнообразия стоит побыть отзывчивым. Язык ворочался во рту с трудом, будто примёрз к дёснам, но ему удалось выдавить из себя:       – Как и ты, Така. Я ведь, кажется, продегустировал убийство первым. Не могу точно вспомнить, но вроде бы я сел на тебя сверху и душил, сдавливал всё сильнее, насколько мог сильно. Всё надеялся услышать хруст или хрип. Да хоть что-то. Как же… Не было ни синяков, ни остановки дыхания.       Таканори ощупывал замкнутое пространство клетки отсутствующим взглядом и думал вслух:       – Я вообще не уверен, что мы дышим. И существуем ли? Это не похоже на существование, скорее на антоним жизни.       – Нет, тут не совсем противопоставление. Не думаю, что смерть похожа на это. Там должен быть какой-нибудь логичный финал, а не вечная пыточная диалектика. Забавно, только здесь я понял, что любил в своей работе больше всего.       – Точку в конце, да? — с пониманием подхватил Мацумото. — Блаженная точка, дар богов.       – Который мы, по всей видимости, не заслужили.       – Нет. Это даже не многоточие.       – Ни то, ни сё, — безумно оскалился Юу. — Тень тени, повторение повторения.       – Избавь меня от своей литературной рвоты наконец. Как же опостылело. Нельзя постоянно вливать мне это в уши.       – Раньше ты не возражал, мой драгоценный лицемер. Но кого волнует твоё мнение сейчас? Теперь у тебя нет выбора, — монотонно тянул Широяма без остановки. — Не выйдет. Блики на воде, две капли конденсата на окнах поезда в морозный день.       Мацумото тихо застонал, а писатель не останавливался:       – Бестелесные отражения не дышат, их нельзя убить, они не чувствуют ничего, кроме опустошённости.       – И холода. Я больше не могу, это невыносимо, — в голосе Таканори звенело тихое отчаяние, он мелко подрагивал, лёжа на полу.       Юу расположился рядом, ухо к уху, но подошвы его туфель смотрели в противоположную сторону. Валет, пересекающийся лишь головами.       Были и другие попытки разрушения: себя, друг друга, ни в чём не повинных вещей. Когда-то давно беснующийся Мацумото перевернул свои аккуратно упакованные коробки, что-то кричал, возмущался… Хаотично разбросанные вокруг них эскизы платьев, костюмов, плащей покрывали паркет ковром. Их измождённый создатель обнимал себя руками, с силой сжимал веки. Сон не приходил. Ничего не менялось. Приступов тоже не было, никакого больше недомогания, но он не ощущал себя здоровым. Сейчас Мацумото предпочёл бы сахарную кому.       – Ты не видишь себя, Юу. Не видишь того, насколько сильно ты изменился, — мстительным червяком внутри него снова ворочалась жажда обидеть, вызвать хоть какую-то реакцию. — Одежда и внешность из того мира, но ты стал похожим на ксерокопию себя, только низкого качества. Такую можно сразу на выброс. Я никогда не полюбил бы это.       – Думаешь, что сам в лучшем состоянии? Это всё твоя вина вообще-то, — холодно бросил Широяма. — Если бы не твоя упёртость, мы были бы счастливы.       – Нет, не были бы. И ты виноват в той же мере, что и я. Мы хотели одного.       – Чего? Я, в отличие от тебя, думал о твоём благополучии, о здоровье.       – Пиздёж, Юу, ты обо мне не думал. Владеть мной — вот чего ты хотел. И преуспел в этом, поздравляю. Просто каждый потянул в свою сторону…       – Похоже, желание исполнилось — вместе навсегда, — вымученно улыбнулся писатель.       – Как же я тебя ненавижу, — совершенно изнурённо прошелестел голос Таканори подгнившей листвой, страницами выброшенной на помойку книги.       – Взаимно, — был ему ответ.