Сержант головного Улья

Я замерз. Скрутился в узел на полу в допросной и лежал тихо-тихо, не шевелясь, чтобы теплое пятно под телом не остывало. Давно уже должен был заснуть, но холод стерильной, вымороженной комнаты не давал. В полуобморочном состоянии рефлекторно сокращались мышцы, пытаясь согреться, гоняя по телу волны судорог. Зубы я сжимал крепко, не давая им стучать. Тишины хочу и чтоб никто не трогал. Грут опять полдня гонял по тренировочному залу, пытаясь сообразить, почему я так не похож на обычного неофита. Откуда в моих движениях столько плавности, как я угадываю его удары, ускользая от огромных кулаков с невиданной для васпов легкостью. Глупо. О том, что я цзы’дариец он никогда не догадается, а сам я не признаюсь даже под пытками. За временное освобождение от последних нужно сказать спасибо все той же технике боя. Смотреть на меня оказалось интереснее, чем держать под потолком на дыбе и слушать сдавленные стоны и проклятья сквозь зубы. Вот только отнимало все это любование слишком много драгоценного времени. Взаперти и под неусыпным контролем я не мог даже узнать, что стало с Дарионом в претории, не то, что попытаться вытащить оттуда дурного нилота. Без сына мне к генералу в лагерь лучше не возвращаться. Даже если я докажу, что ничего не мог сделать, это конец карьере. Всю оставшуюся жизнь буду почту разносить в архиве бумажных документов. Надежда сохранялась ровно до того страшного момента, когда сержант отдал записку, где корявым почерком было выведено шифрованное прощание нилота с просьбой передать привет отцу. От ярости и бессилия хотелось размозжить кулаки об стену, но только первые полдня, потом пришла апатия. Нет никакой разницы, где я, кто я и что делаю. Есть только холод и крошечная допросная. Холод. Холод. И тяжелые шаги за дверью. - Спишь? – тихо спросил сержант, заходя внутрь. Обошел меня вокруг и присел на корточки. Сплю. Глаза закрыты, дыхание ровное. Уходи. Нет у меня сил говорить, думать, работать. Не хочу налаживать контакт, устал задавать наводящие вопросы. Даже двигаться нет сил. Уходи. - Замерз? – шепотом спросил Грут, проведя рукой по ноге от лодыжки вверх. Теплое, сухое прикосновение могло быть приятным, если не знать чье оно. Хотя я успел привыкнуть. Сначала вздрагивал и шарахался, когда сержант осматривая вывихнутые плечи и места проколов от игл и шильев и вдруг задерживал ладонь дольше, чем требовалось. Привык. Отношусь теперь как к медику на осмотре. Я же не дергаюсь на Публия. - Замерз, - резюмировал сержант, встал на ноги и вышел из допросной. Хвала несуществующему богу. Теперь спать. Надо заснуть. Остатки тепла ушли, и судороги уже не прекращались. Заплясала нижняя челюсть, выбивая зубами дробь. Я бы забился в угол, если бы так стало теплее или залез в жаровню, но угли давно остыли. В сознании колотилась одна единственная мысль. Нужно согреться. Кажется, тьма сжалилась и сомкнулась над головой, утаскивая не то в обморок, не то в сновидение. Реальность ускользала, звеня из тишины тоненьким колокольчиком и шумом шагов. Нет, уже сплю. И вижу Грута с одеялом. Теплым, немного колючим шерстяным одеялом, которое он набрасывает на меня. Сжалиться решил? Испугался, что любимая игрушка сломается? Плевать. Я думал только о том, почему под одеялом так же холодно, как без него. Ладонь Грута на лодыжке горячая, а одеяло холодное. - Не согреешься, - сказал сержант. Подожди, дай мне шанс. Должна же во мне остаться хоть капля теплоты. Сердце же стучит, гоняет кровь. Только медленно, сонно, лениво. - Нужен посторонний источник тепла. Не угли же на тебя сыпать, - медленно проговорил Грут и я услышал резкий выдох. У васпов такой смех. А насыпь, если это поможет. Дурной сон. Я видел, как Грут раздевается. Стягивает через голову гимнастерку, спускает галифе и снимает исподнее. Стало еще холоднее, но теперь от ужаса. Я знал про симпатию Грута, ждал, что когда-нибудь сержанту захочется большего, но не сейчас. Мне бы дернуться, полезть в драку, защитить себя от позора, но не могу. Тренер убрал одежду в сторону и нырнул ко мне под одеяло. Оледеневшее тело как будто огнем опалило и судороги прекратились. Сознание еще билось в панике, а потом сдалось. Ни один инстинкт не позволит мне отодвинуться от костра на ледяном ветру. Грут прижался со спины, обнимая руками. Горячий, как в лихорадке, а я таял, растворяясь в ощущении тепла и уюта. - Тур? – позвал сержант, а я в ответ смог только вяло промычать. – Ты почему такой холодный? - Не… знаю, - выдавил я, прочищая охрипшее горло, - господин тренер. Грут вздрогнул и отодвинулся. Нагретая им спина немедленно остыла. Вернись. - Можно растереть, - пробормотал сержант, - есть мазь. Согреешься. Аккуратно выбрался из-под одеяла и ушел к тележке с медицинским чемоданчиком. Я проводил его тоскливым взглядом, еще понимая, что надо сбежать, выскочить в незапертую дверь, но замерзшее тело отказывалось повиноваться. Упомянутая мазь имела отвратный запах гнилой органики, но не в моем положении нос воротить. Грут убрал одеяло и меня снова заколотили судороги. - Скверно, - шепнул сержант, - ложись на живот на одеяло. Я повиновался и был вознагражден легкими, почти ласковыми прикосновениями васпы. Грут растирал спину, и мне казалось, что от его рук становилось теплее, чем от чудодейственной мази. Со спины ушел на поясницу, затем на бедра, водя размашистыми движениями по внутренней поверхности. Я чувствовал, как наливаюсь тяжестью в паху и уговаривал себя, что это всего лишь физиология. Инстинкты, рефлексы, над которыми не властно сознание. - Переворачивайся, - хрипло сказал Грут. Лучше мне этого не делать. Но сержант не терпит возражений и все равно заставит, а значит увидит. С трудом ворочая онемевшее тело, я улегся на спину. Васпа смотрел на меня так, будто видел первый раз в жизни. Хотя да. В таком состоянии в первый. На угловатом, некрасивом лице Грута отразился шок и смутные признаки внутренней борьбы, выражающиеся в чуть подрагивающих крыльях носа и напряженном сопении. Нет более приятного зрелища для неофита, чем шокированный сержант. Я непроизвольно растянул губы в улыбке. Зря. Васпы не улыбаются. - Неправильный васпа, – выдохнул сержант, - совсем неправильный. Я улыбнулся еще шире, уже не понимая, что делаю. Грут уселся на мои ноги, рукой прикрывая своё возбуждение. - Глаза закрыл, - хмуро приказал васпа. С удовольствием. Запах мази стал более резким, а горячие ладони заскользили по животу и груди, на обратной дороге коснувшись того, чего трогать не стоило. От неожиданности я выгнулся, хватанув открытым ртом воздух и услышал: - Тихо, тихо. Я случайно. «Да, случайно», успокаивал я себя, расслабляясь и укладываясь обратно. Чем сильнее я согревался, тем меньше хотелось двигаться. Я растекался по одеялу, как кубик льда под палящими лучами светила. В допросной становилось жарко, наступало моё личное, маленькое лето. Где пахнет пряными травами и медовой сладостью. Сладость? Я открыл глаза за мгновение до того, как Грут коснулся поцелуем, накрывая телом и сжимая в тисках огромных ручищ. Вырваться невозможно. - Тише, - зашипел васпа, оторвавшись на мгновение, - ничего страшного не происходит. Пока не происходит. Пока только робкий, острожный поцелуй, физически ничем не отличающийся от поцелуя женщины, но как объяснить это взбесившемуся сознанию, в котором уже зашлись в ритуальных плясках синекожие четырехрукие гнароши вокруг столба с привязанным пленником? Я упрямо замотал головой, прекращая поцелуй, выгибаясь и как мантру повторяя: - Нельзя. Мне нельзя. Сержант остановился, приподнявшись на вытянутых руках. В глазах все еще мутная пелена безумия, а голос уже твердый, холодный. Как прежде. - Почему нельзя? Честь цзы’дарийского офицера не должна пострадать. Но как это объяснить васпе? Сказать, кто я такой? На дыбе висел, молчал. Раскаленные зазубренные шилья из спины выдергивали, молчал. А сломаюсь от поцелуя? - Никогда раньше не было, - тихо сказал я, облизнув пересохшие губы, - с мужчинами. Только с женщинами. Разве можно, господин сержант? Грут задумался, с интересом разглядывая меня. Несколько раз порывался что-то сказать и замолкал. Потом, наконец, с трудом выговорил. - У меня тоже… не было. Ты особенный. Рассудок теряю. От тебя не оторваться. Жжешь изнутри. Я не сделаю больно, но и не отпущу. Не сейчас. Остановишь, если захочешь. Тело васпы прогрелось на два лишних градуса, он спустился обратно, целуя в шею, вжимая в одеяло. Жар проникал в меня, лишая способности мыслить. Удовольствие не бывает порочным. Инстинкты победили, сминая все препятствия. Мгновение и уже я скользил ладонями по широкой спине сержанта, тянулся вверх, ища поцелуя, отвечая на него жадно. Сержант уловил перемену настроения, уже больше не осторожничая. Сжимая в объятиях до хруста в ребрах. Кровь разошлась по замершему телу, и я вспыхнул, как спичка. - Согрелся, - удовлетворенно сказал Грут, отпуская и чуть отстраняясь, взявшись рукой и уже не оправдываясь, что случайно. Я отгородился от мира, закрыв глаза и оставив только дыхание сержанта, хриплое, могучее, с оттенками травяного дыма. Васпа знал толк в том, что делает. Как бы мне не закончить, едва начав. Я прикусил губу, сдерживая рвущиеся стоны. - Ты не на пытке, малыш, - ласково шепнул Грут, - кричи, если хочешь. Снова пришлось кусать губу, теперь уже сдерживая улыбку. - Хочу, - ответил я, притянув к себе сержанта и впиваясь поцелуем-укусом. Грут зарычал, прижимая к себе крепко-крепко, провел руками по бокам, подхватил под спину и устроился между ног, готовясь нарушить своё обещание не делать больно. Я снова дернулся, испуганно сжавшись и рефлекторно толкнувшись пятками, пытаясь отползти выше. - Не бойся, - услышал я шепот васпы, - впусти. Грут рывком вернул меня обратно, упираясь так сильно, что еще чуть-чуть и насадит на себя. Я даже примерно не представлял, чего ждать, пытался расслабиться, но тщетно. Больно, страшно и безрезультатно. - Потерпи, - со стоном сказал васпа и резко ударил, прорываясь в меня. Я закричал, сминая в кулаках одеяло, выгибаясь дугой, но Грут держал крепко, ритмично двигаясь под мои стоны, шепча на ухо что-то успокаивающее. Боль прошла, оставив невероятные ощущения. Жар от васпы распускался внутри бесконечно ярким огненным цветком. Я тонул и захлебывался от восторга. Столько силы, столько ярости и так нежно. Грут зарычал, впечатывая меня в пол, перекрывая дыхание поцелуем. По телу васпы пошли судороги, отзываясь эхом во мне, последний удар и сержант затих, пульсируя и отдавая семя. Поцелуи снова стали нежными, тягучими. Уставший и ослабевший Грут лег рядом на одеяло и только тогда заметил моё нереализованное возбуждение. - Скверно, - хмуро сказал сержант, - увлекся, поспешил. И прежде, чем я успел осмыслить только что услышанное от васпы почти-извинение, довел меня до финала, лаская рукой. Я очнулся на груди у сержанта, вымокший и обессиленный окончательно. - Теперь спи, - заговорил Грут, укрывая одеялом, - завтра разбужу рано, сходишь в душ, чистую форму принесу. Я молча кивнул, устраиваясь поудобнее и проваливаясь в сон с абсолютно счастливой улыбкой.