я слышал, что мир прекрасен

      Почему? Что произошло?       Чимин уже не помнит, как слетел вниз по лестничным ступенькам, как вырвался из мрака парадной и оказался на уличной скамейке, свернувшийся в позу эмбриона. Мимо шелестели люди: каждый со своей судьбой и неповторимым лицом, поглядывали то ли удивленно, то ли возмущенно, спешили по делам, которые для каждого из них, непременно, были самыми важными в жизни. Только Чимин не спешил. Некуда и не к кому. Толпа для него смешивалась в один безликий муравейник, черную тучу без ярких красок, тысячу маленьких программ, набор нулей и единиц с автоматическими функциями, которые сломаются при одном коротком замыкании. Он сам такая же микросхема, только с выжженными контактами и разорванными проводами. Подумать только, как один жизненный удар или стрессовая ситуация могут согнуть человека до состояния безвольного одноклеточного.       Сокджин не ответил ни на один из многочисленных звонков, но Чимин уже об этом не думал. Наверное, у многих в подобные моменты мысли мракобесятся, нагнетают, заставляют делать неправильные выводы. Только у Пака сплошное перекати-поле в черепной коробке, словно все извилины в момент превратились в сплошную кашу из одного эпичного ничего. Психологи называют это состоянием прострации или вынужденным отключением внутреннего диалога для замедления выброса гормонов, но Чимин даже об этом не задумывается. Не волнует. Он сидит на скамейке, опустив голову в поджатые колени, не шевелится и только сверлит взглядом сбитый тротуар, куском виднеющийся между ног. Ему слишком никак, только сердце под левой ключицей играет дробный бит и отдается в висках, знаменуя собой хоть какую-то жизнедеятельность этого бесполезного организма. Пак не слышит, как в кармане вибрирует телефон, надрываясь в нескольких гудках. Один раз. Второй. Третий. С перерывом в пару минут, но настойчиво и даже раздражающе. На четвертый становится невыносимо игнорировать, и Чимин вздрагивает, будто только что из многолетней комы вышел. Безразлично прихватывает пальцами мобильный, и, как только видит на дисплее заветное «Сокджин-хен», жизнь в одночасье наполняется смыслом.       — До президента проще дозвониться, чем до тебя! — у Сокджина голос измученный, уставший, но вполне довольный, отчего Пака значительно попускает, и он, наконец-то, может сделать один глубокий и полноценный вдох всей грудью. Уж было хочет вякнуть «да кто бы говорил», но быстро себя останавливает, вскакивая со скамейки.       — Хен, где Юнги-хен? Что с ним? — Чимин готов услышать любой ответ, однако жмется к фонарному столбу, как испуганный котенок, и тыкает лбом в холодный металл. Слишком страшно услышать то, с чем он не сможет справиться.       — Он в больнице, я тебе разве не говорил? Операция прошла успешно, вот жду, пока придет в себя. Я почти насильно его собирал, он чуть ли не в драку со мной полез и все твердил, что ты мудак. Что вы там не поделили?       Но Чимин уже не отвечал на вопросы, только судорожно вымаливал у старшего адрес больницы и просил небеса дать ему еще хоть один шанс на то, чтобы Юнги его выслушал. Все мгновенно встало на свои места. Пак хоть и тугодум в делах сердечных, но далеко не дурак, а потому и понял все для себя относительно быстро. Впрочем, можно было бы и раньше. Пока мальчишка бежал до автобусной остановки, плотину сознания будто прорвало, и недавняя мысленная тишина вдруг начала превращаться в водоворот предположений. Наверное, он поступил неправильно, когда втихаря выполз из квартиры, желая не тревожить хена и вернуться так же быстро, как и слился. Наверное, нужно было оставить записку, но ведь Юнги бы ее не увидел. А вот Сокджин смог бы прочитать, и все бы было хорошо, ничего бы из этого не случилось. Наверное, ему вообще не надо было уходить из квартиры, послушаться интуицию и остаться рядом, поехать вместе в больницу и при любом исходе не выпускать тонкое бледное запястье из своей руки. Все это уже было, вчера он уже успокаивал истерику блондина из-за своего же тупого проступка и ведь мог бы чему-то научиться, но нет. Глупый и наивный щенок. Чимин хватается за голову, ругая самого себя, ругая Юнги за скорые выводы, ругая Сокджина за медленную реакцию, ругая учебу, друзей и жизнь в целом. Бесполезно, отчаянно и разбито, словно весь мир обернулся против него. Чуть не пропускает свою остановку, спотыкается на выходе из автобуса о ступеньку, вылетая на всех скоростях и вмазываясь на вытянутых руках в асфальт. Но плевать, все это мелочи. Ведь нужно бежать, нужно успеть оказаться рядом, когда хен придет в себя и наконец-то увидит свет за долгое время. Это немного эгоистично, но Чимин и правда хочет, чтобы Юнги первым делом посмотрел на него.       У Пака сорванное дыхание, миллион отговорок перед расстрелом и стоящий рядом Сокджин, который вообще не понимает такого ажиотажа и тянется пальцем к виску, чтобы покрутить им в жесте «вы что, ебанутые вкрай?». Чимин обещает, что непременно расскажет все потом, и старший почти уверен, что скоро врача придется вызывать не Юнги, а гранатовой макушке. Того гляди в обморок упадет. Сокджин смотрит через толстое стекло на лежащего в больничной койке Мина, а у того бинты на глазах, и едва ли вздымается грудь в циклах дыхания. У Чимина же все внутри сворачивается в тугой узел при взгляде на беспомощного и такого хрупкого Юнги.       — Ему сегодня повязки снимут? Я думал, должно пройти время.       — Врачи слишком долго боролись за его зрение, им нужен немедленный результат. Если все хорошо, то его выпишут, и придется еще какое-то время походить с бинтами, чтобы все зажило, — Сокджин вздыхает, доставая из кармана телефон и быстро набирая сообщение. Чимину думается, что неизвестный Намджун-хен тоже волнуется. — Опять мне с ним сидеть, ах! Ты только посмотри, какой синяк мне оставила эта маленькая бестия, пока я пытался усадить его в машину! — старший жалостливо стонет и поднимает рукав рубашки, под которой едва виднеется красный след от цепких пальцев. Чимин искренне давит смешок, отмечая про себя, какой же этот парень неженка.       — Не нужно, хен, я сам буду с ним сидеть. Перед конкурсом нам дали время на подготовку и разрешили не посещать лекции. Я, конечно, буду стараться там появляться, но Юнги-хен важнее, — Пак кротко улыбается, и Сокджин в ответ довольно кивает. Хорошо, что он не один так озабочен судьбой старого друга.       Из палаты выходит медсестра, в спешке цепляет за руку проходящего мимо доктора и сообщает, что пациент пришел в себя. Чимин замечает это краем глаза и не выдерживает смиренного ожидания, подлетая к парочке и по-щенячьи умоляя поприсутствовать, на что врач недоверительно вскидывает бровь и косится на Сокджина. Тот согласно кивает.       — А Вы, молодой человек, кем ему приходитесь? — вопрос вводит в ступор, Пак открывает рот в немом молчании, и это все кажется очень подозрительным, потому что прямо так сразу и не ляпнешь «я его парень», но и врать про родство не хочется. Врач же, не дожидаясь ответа и махнув рукой, запускает смуглое недоразумение в палату.       Чимин старается быть как можно тише, застывает у двери и внимательно наблюдает, как Юнги молча приподнимается и позволяет медсестре аккуратно размотать плотную бинтовую ленту. По мере уменьшения слоев начинают проявляться острые скулы и уголки глаз, отчего у Пака напрочь отбивает осторожность, и шаги по палате становятся всё более быстрыми, пока парень не присаживается у кровати и не касается в аккуратном жесте тонких пальцев. Юнги вздрагивает, но ничего не говорит, конечно же, все понимая. Только покрепче прихватывает чужую ладонь, и тепло от нее разливается по всему телу, даря хоть немного спокойствия перед неизбежным. И когда кончик повязки мягким лепестком слетает с лица, Юнги прикусывает нижнюю губу, впервые боясь открыть глаза.       — Хен, я с тобой, посмотри на меня, пожалуйста, — шепчет Чимин, и Юнги машинально поворачивает голову в сторону родного голоса.       Секунда. Две. Веки медленно ползут вверх и зрачки струями пробивает непривычный тусклый свет, отчего парень спешит проморгаться со слезами в уголках глаз. Он не понимает, что происходит, но грудь наполняется какой-то детской радостью, и соленая вода сама собой стекает тонкими нитями по щекам. Юнги вглядывается внимательнее и очень размазанно видит перед собой винные пряди волос, вздернутую улыбку, глаза-смешинки и бронзовый отблеск кожи. Мин готов поклясться, что парень напротив плачет тоже.       — А я думал, что ты симпатичнее, — не удерживается Юнги и хрипло заливается смехом, отчего Чимин обиженно надувает губы, но быстро забывает про колкое замечание, наконец-то осознавая, что теперь-то точно все изменится.

***

      — Пак Чимин — наш новый Пикассо! Наш Да Винчи! Наш Ван Гог. Дай я откушу тебе ухо в честь этого! — Тэхен кидается на друга, и Чимин едва ли поспевает уклониться от надоедливого соседа, отскакивая к Чонгуку и прячась за младшего, как за единственную спасительную стену.       В квартире довольно шумно, Сокджин крутится вокруг плиты и отвлекается на неловкого Намджуна, пытающегося покромсать злосчастный лук. Чонгук с Тэхеном балуются, пока накрывают стол, кидаются друг в друга едой, отчего самый старший недовольно стонет и лупит глупых студентов полотенцем. А потом вой Намджуна, порезавшего палец, невольно отвлекает всех троих, и на кухне становится ну совсем пиздец. У них сегодня двойной повод для радости, вообще-то, но разве у этих ребят все может быть тихо и мирно? Чимин сбегает в комнату, падает перед кроватью и укладывает голову на острые колени в надежде, что хоть тут его приласкают и похвалят за первое место на конкурсе искусств. Но Юнги успешно младшего игнорирует, поправляя сползающие бинты и только причитая недовольно.       — Хен, давай снимем? Уже можно! — Паку не терпится увидеть чужие глаза, внимательно изучить узор радужки и ширину темных зрачков, отчего ерзает по коленям подбородком, утыкаясь лбом в живот.       — Ты же хотел сделать это при всех, — отмечает старший, так и быть, запуская пальцы в мягкие волосы и осторожно скребя подушечками макушку.       — Уже не хочу, не поделюсь таким моментом с этими идиотами ни за что! — Чимин садится на кровать рядом с Юнги и медленно принимается развязывать узел на макушке, поочередно снимая слой за слоем. Мину же страшно, как в первый раз.       Но веки открываются, и перед глазами привычный мир, будто не было этих лет слепоты и отчаяния. Будто не было ничего. Только тускло немного, размыто, однако улыбка напротив сияет для него ярче тысячи солнц.       — Знаешь, Пак Чимин. Симпатичнее ты не стал, но в этом твое очарование, — Юнги смеется, впервые весело и дружелюбно, отчего у художника сердце щемит, и так классно на душе, что самого смеяться тянет.       — Вот и живите теперь отдельно, раз мы идиоты, а я перееду к Чонгуку, — слышится возмущенный Тэхен, и в коридоре мгновенно образовывается радостная компания из двух сладких парочек.       Кажется, теперь Чимин нашел новый сюжет для картины. Только окно бы помыть и ящик за ним перекрасить.